Кто ищет, тот всегда найдёт

дальней стены в натюрморте с запчастями и инструментарием. Только однажды, на Новый год, многострадальное помещение приобретает обжитой и необычно праздничный вид, украшенное длинным домино столов, застеленных дефицитной миллиметровкой, и подвешенными на стенах лапником и цветными бумажными и ватными гирляндами, а главное – ёлкой, задвинутой в красный угол рядом с портретами противников новогодних торжеств.
- Приступим, товарищи, - призвала ко вниманию затаившихся товарищей парткураторша. – Сарра Соломоновна, начинайте. Расскажите, - спрашивает с интересом, - чем занималась организация в завершившемся году.
И нам интересно, особенно английским заднескамеечникам, чем мы таким занимались целый год. Оказывается, многим. Вышедшая к президиуму, образованному из одной Алевтины и одного стола, накрытого мятым красным сатином с ритуальными графином и стаканом на нём, наша милейшая секретарша доказала это, бодро зачитав, отчаянно шепелявя из-за дефекта зубов, а может и оттого, что и вправду была сродни пресмыкающимся, длиннющий список чего мы наделали. Что-то и кого-то слушали, что-то обсуждали и одобрили, кого-то обсуждали и заклеймили, кому-то писали и кого-то награждали, кому-то поручали и кого-то выдвигали, кому-то что-то собирали и куда-то ходили и ещё многое что-то, кого-то, кому-то, куда-то… Я даже нечаянно задремал под монотонное гудение по старой институтской привычке не тратить времени зря. Мне простительно – я никого не выдвигал, ничего не слушал, никому не писал и никуда не ходил, да и где взять время для спанья? Работа – больница – собрания – еда – книга – работа – больница… и места для сна нет. Некоторые, правда, умудряются преспокойно дрыхнуть на работе, как наш инженер-геофизик Розенбаум Альберт, в просторечьи – Олег. Но ему помогают профессорские роговые очки, за которыми не видно закрытых глаз, и только предательски клюющий нос выдаёт истинное состояние владельца. Я ему часто завидую.
- Какие будут вопросы? – невежливо прерывает дремоту Алевтина.
А какие могут быть? Конечно, никаких. И так всё ясно. Скорей бы кончалась бодяга. Но и без вопросов неудобно. Надо поддержать боевой дух нашей вождихи.
- А сколько, - спрашиваю очень спокойно, даже не интересуясь ответом, - проведено собраний, лекций, обсуждений, политбесед, экскурсий на полевых участках?
Смотрю, заметалась змея, как будто хвост прищемили, нервно перекладывает объёмистый доклад с места на место, переставляет ненужный стакан, оглядывается на партзащитника, а та смотрит в сторону, словно вопрос её абсолютно не касается.
- У нас нет таких возможностей, - освободила хвост секретарша и села, свернувшись клубком, давая понять, что на такие вопросы отвечать не будет.
- Ещё вопросы, - зудит неутомимая Алевтина. – Есть вопросы? – и на меня не глядит, намекает, чтобы не высовывался.
- Есть, - говорю, и опять спрашиваю спокойно, для отмашки: - Какая комсомольская работа проводилась среди несознательной молодёжи на полевых участках?
Ничего особенного в вопросе, а Саррочка-Сарнячка так резко встала и так зыркнула жёлтым взглядом, обнажив верхние резцы, что подумалось: если укусит – мне конец.
- Товарищи, давайте работать конструктивно, - поспешила на помощь партопекунша. – И поскольку вопросов больше нет…
- Есть, - перебили сзади. Я обернулся – Игорёк Волчков, дружок и сосед по пеналу. – Какие проводились спортивные мероприятия?
Зальцманович даже улыбнулась, спрятав зубы, от такого простого вопроса, на который у неё был простейший ответ:
- Мы регулярно проводим физкульт-паузы на рабочих местах, - и, чуть запнувшись, добавила, не ожидая моего дополнительного вопроса: - На полевых участках тоже можно проводить.
Я тоже обрадовался, представив, как, обливаясь потом, пру лосем через заросли багульника и лиан, через поваленные деревья, сгибаясь под тяжестью рюкзака и прибора, весь выдохся, и – раз! – останавливаюсь, быстренько делаю физкультупражнения и дальше, как новенький. Обязательно надо внедрить от имени комсомольского руководства.
- Простите, - обращаюсь робко к рационализаторше, - у кого можно взять комплекс взбадривающих упражнений?
- Всё! – рычит Алевтина. – Кто за то, чтобы принять отчёт с оценкой удовлетворительно?
Все разом возмущённо заволновались, обиженные несправедливой оценкой нашей плодотворной деятельности, и я, как всегда, взял инициативу на себя и от имени всех предложил оценить нас – жалко, что ли! – как минимум на четвёрку, чем вызвал бурное одобрение.
- Хорошо, - поспешила согласиться счётная комиссия из двух секретарей. – Голосуем. Кто за это предложение? Раз, два, три… единогласно.
Мы даже захлопали, обрадовавшись, что нас так достойно оценили.
- Осталось, - продолжает Алевтина, - избрать нового секретаря. Тут уж все замерли – каждому очень хочется, чтобы его не выбрали. Стараемся спрятаться друг за друга, да где там – и место открытое, и нас мало, а со стены вожди уставились укоризненно.
- Партийное руководство и руководство партии, - не поймёшь, где какое, - звонко роняет страшные слова в замерший зал Алевтина, - рекомендует избрать на новый срок… Зальцманович Сарру Соломоновну.
Глубочайший вздох облегчения раздвинул стены, заставив зашататься вождей, стало легко и свободно, послышались сначала робкие, а потом и обвальные выкрики: «Одобрям!», и ведущей ничего не оставалось, как поставить одобренную снизу доверху кандидатуру на формальное, предрешённое голосование. Моя длинная рука поднялась выше всех.
Ободрённые успехами комсомольцы разбежались кто куда, прихватив заодно и переживавших за них в бездельи подруг послекомсомольского возраста. В камералке наступила благодатная тишина, самое время для углубления в интерпретационные расчёты и размышления, а не работалось. Остался какой-то разъедающий осадок кругового притворства и вранья.
Раньше, в школе и в институте, я как-то не задумывался, что живу не сам, не самостоятельно, а по чужим правилам, к которым бездумно легко приспособился, как будто так и надо. Сказали, делай так, я и делал; не делай этого, я и не делал; это плохо, и я, не сомневаясь, соглашался; а это хорошо, и я одобрял. И вот вдруг на исходе комсомольской жизни и на старте самостоятельной трудовой механизм удобного восприятия заклинило. Пока ещё, чувствую, чуть-чуть, не настолько сильно, чтобы сломаться, но настолько, чтобы задуматься. Эти «вдруг» всегда возникают непонятно как и отчего, словно накапливаются, чтобы выплеснуться неожиданно. Сейчас, после собрания, стало вдруг так омерзительно противно, что места не найти. А почему, не могу толком разобраться. То ли потому, что на собраниях мы сами не свои, не люди, а стадо; то ли оттого, что собственная трусость заела; то ли обрыдла Зальцмановичская уверенная харя и Алевтинины партийные указки, а может и потому, что ожидал здесь романтического таёжного геологического братства, а нарвался на всё то же партийно-начальственное хамство, только в миниатюре, больше выпяченное и больнее задевающее. А вдруг я стал взрослеть? А может, ударился не только ногой, но и головой? Отчего-то вспомнилась Марья. Ей-то всё понятно, она во всём уверена, с ней не надо притворяться и финтить. Гад я, что так расстались. Ладно, буду жить со всеми, но отдельно, по собственным правилам. Усмехнулся горько. Наверное, пока не взрослею. Ну и что? Некоторые до старости живут в младенчестве. Я – не против. Собрал свои чертежи и потопал к людям, среди которых собрался жить. Пока – к Алевтине.
- Можно? – вламываюсь в геологическую каморку и вижу, как её невыразительное лицо выразило досаду, что помешали заниматься неотложным делом. На столе папки с надписями «Протоколы», «Заявления» и другие, необходимые геологу. Сбоку к её столу приткнут стол старшего геолога Рябовского, который в основном занимается любимой геохимией, а сейчас  он на нашем участке у Кравчука и должен был вернуться со всеми сегодня. Вдоль стен под потолок стояли сплошные широкие стеллажи, заваленные камнями, мешочками с пробами, бумажными рулонами и всяким геологическим хламом, включая грязные кирзачи и молотки с длиннющими ручками.
- Алевтина… - не сразу вспомнил отчество, - Викторовна, давайте посмотрим, что у меня получилось с интерпретацией магниторазведочных материалов.
Она нехотя захлопнула раскрытую перед собой папку, сложила все стопкой, спрятала в стол и процедила сквозь сжатые зубы, не глядя на меня – явно была в обиде за собрание, а может я помешал отвлечься от опостылевшей геологии:
- Давайте.
Быстренько, экономя её время и пока не передумала, разложил на столе Рябовского свою аккуратно оформленную продукцию, она на своём столе – мятую бумажную портянку с результатами геологических наблюдений и точками отбора образцов. С первого сопоставления, с первой аномалии возникли серьёзные разногласия, как это бывает у истинно творческих работников. Там, где по моей интерпретации должна быть магнитная дайка основного состава, у неё шиш с маслом, а там, где у неё такая дайка есть, у меня кукиш с маком. Естественно, каждый стоял на своём, доказывая свою непогрешимость. Если бы не злополучное собрание, может, и вредного противостояния не было. Стали раздражённо препираться, обвинять друг друга в некомпетентности, чуть-чуть не дошло до взаимных любезностей: «Ты – дурак», «сама – дура!», впору было вцепиться друг другу в волосы. И тогда я, опомнившись, как благородный муж осадил обнаглевшую бабёнку:
- Давайте, - говорю любезно, - вернёмся к статус-кво, согласимся, что оба правы…
- Как это? – перебивает, опешив от моего благородства и деликатности.
- … и поищем провокатора в природе.
Она уставилась внимательно, соображая, на чём я хочу её объехать.
- Только на сей разок, - продолжаю, не обращая внимания на её приятную ошеломлённость, - пойдём обратным путём…
- Уж как, друзья, вы ни садитесь, всё в музыканты не годитесь, - это она о собственном плохом слухе.
- … от известного к ожидаемому. Давайте самую надёжную вашу дайку и посмотрим, какая от неё аномалия.
- Так смотрели уже… - не хочет сдаваться оппонентка, не веря ни мне, ни непонятной, а значит, ненужной геофизике.
- А мы ещё разок, - уговариваю. У меня есть такая репейная черта: уж если прилипну, то не отдерёшь, пока не добьюсь своего. Преподаватели в институте беспрекословно ставили незаслуженный трояк, чтобы только как-нибудь отвязаться. – Да порассуждаем, отчего эти ваши дайки такие вредные.
Она ухмыльнулась, довольная своими дайками, и согласилась.
Как я и предполагал, от самой любимой её дайки аномалия, конечно, была … с гулькин хвост, и рядом таких же несколько, прямо – стая.
- Ну, что? – лыбится, довольная, и не врежешь, поскольку хорошо воспитан.
- А может, они не магнитные? – высказываю дурацкую мысль, свалившуюся с потолка. – Может, это вообще не диоритовые порфириты?
Алевтина засопела, поджала губы, обиженная за дайку, но спорить с геологическим несмышлёнышем не стала, а полезла в полевые журналы, нашла какой-то, полистала, сверилась со схемой, читает:
- Диоритовый порфирит, порода местами осветлена. – Подумала, подумала над скудной информацией, поднялась из-за стола, обещает: - Посмотрим природу. – Подошла к стеллажу, порылась в