Кто ищет, тот всегда найдёт

омлет с ветчиной и гренками, - по-моему, она сглатывала уже не слюну, а желудочный сок, - и на десерт – какой-нибудь сок с булочкой.
Она заторопилась, побоявшись, наверное, что мне не достанется.
- Приятного аппетита, - и поспешила на свой убогий ужин. – До свиданья. Выздоравливайте.
В больничном пункте приёма калорийно-лечебной пищи у меня совсем пропал аппетит. Пришлось отказаться и от бифштекса, и от пудинга, и от какого-нибудь сока с булочкой и взять рисовую кашу, сваренную на водянистом сухом молоке, и мутный компот из сухофруктов, захваченных на складах Квантунской армии.
- Ну, ты, Васёк, и бабник, - польстил дожёвывающий на пару с дровосеком остатки сала и рыбы Алёшка. – Третья за неделю подвалила.
Стал усиленно считать и еле вспомнил, что была ещё мошкара в очках.
- Присоединяйся, дожрём, пока живы, - приглашает шутник, спрыгнувший с лесов, конечно, не на ногу, а на голову. – Чаёк – свежак.
После раздражающей кашки сальце и рыбка пошли за милую душу, а крепкий чаёк, к которому стал привыкать, разбавил гнусное впечатление от компота. Потом мы с чувством выполненного долга завалились на кровати и умиротворённо углубились в себя, равнодушные к остальному миру. Я тщательно сложил и спрятал в одну из книг листки, сохранившиеся с тех пор как самый первый и самый дорогой документ становления меня как настоящего инженера-геофизика. Стало понятно, зачем я болтался на скале, полз до больницы и загниваю здесь сейчас, - всё для того, чтобы обрести новую, настоящую точку отсчёта своей профессиональной деятельности. Засыпал, безмерно благодарный Алевтине и совсем забывший о Марье. Рядом уже храпели соседи, пора и мне присоединиться к сладкозвучному хору.
Следующий день привёл меня к совершенно замечательному открытию и к ещё большему уважению себя. Углубившись в изучение принесённых Алевтиной сборников, я с завистью прочитывал фамилии авторов, почти сплошь кандидатов, собравшихся под крылышком научного редактора – доктора геолого-минералогических наук. Ускоренно освоив один сборник, в котором благодаря Алевтининой консультации всё воспринималось легко и понятно, я с ходу осилил половину второго и притормозил, устав, отвлёкся, задумавшись, почему и технических специалистов-теоретиков обзывают докторами, как в медицине. Что и кого они лечат? И вдруг озарило! Нет, что ни говори, а я очень способный малый – себя не похвалишь, никто не похвалит – и обязательно найду своё месторождение с Ленинской. Конечно, лечат, да ещё и как! Загибоны кандидатов, вот что! У каждого из них по мере вывиха мозгов свои больные представления о месторождениях, потому они и разные. А доктор, поставив неутешительный диагноз, редактирует болезнь, подводя каждого идиота к правильному представлению того, что кандидат тщетно пытается доказать. Я не только выдумал это лечение, но и вживую увидел, как доктор влез в рудное поле, расшвырял как попало установленные конструкции кандидатов, выбросил, переломав, лишние на поверхность, а из оставшихся соорудил настоящее месторождение – модель месторождения! Я чуть не упал с кровати, подпрыгнув на спине и напугав безмятежно дремавших Алёшку с дровосеком. Эврика!!! Как я раньше не допёр?! Это же так просто! С чего начинают строить корабли, самолёты, здания, всё другое? С модели, и пристукнутому ясно! Значит и нам, геологам и геофизикам прежде, чем что-нибудь искать, нужны модели поисков. Двигаться не от того, что есть, запутавшись в немногочисленных фактах, а от того, что должно быть, искать подтверждающие факты. И тогда не будет базара, а будет единое движение к ясно обозначенной цели. Геофизикам сложнее, им нужны геолого-геофизические модели. Надо вычленять аномалеобразующие объекты с указанием среднестатистических размерных и физических характеристик и вычисленные от этих объектов ожидаемые аномалии. Модель должна быть живой, постоянно обновляемой по мере поступления уточняющего фактического материала, и тем интереснее предложить такую, которая бы оказалась наиболее близкой к истинной. А ведь мы вчера с Алевтиной рисовали модели и не догадались. Надо же!
Мне не лежалось, не сиделось, не ходилось, не стоялось, не… Захотелось есть, и мы втроём навалились на оставшиеся консервы, не разбирая, что сначала – тушёнка или сгущёнка, колбаса или каша. Особенно старался оголодавший со страху дровосек.
Усыпив взвинченные нервы, я стал вполглаза дочитывать сборники, а в голове сами собой складывались аккуратные модели, одна лучше другой, обрастая аномалиями. Я даже испугался, что могу свихнуться как те кандидаты, но им-то что, они уже остепенились, а я ещё и хилой статейки не накропал, надо беречь мозги. Страшно опасная эта мыслительная работа, вредная и для собственного здоровья и для окружающих, толкающихся рядом. Недаром среди мыслителей так много чокнутых прислужников капитализма и врагов народа.
Через день, и опять под вечер, снова пришла Алевтина. В розовой девичьей кофточке с блёклыми узорами и в старческой чёрной юбке она была так некрасива, что мне стало стыдно. Особенно, когда разглядел неумело подкрашенные тонкие губы. Да и она, похоже, чувствовала себя не в своей тарелке и, встретив равнодушно-осуждающий взгляд Алёшки, покраснела пятнами под цвет кофточки, торопливо протянула тонкую пачку бумаги, несколько карандашей и книгу «Физические свойства пород и руд» и ушла, неловко столкнувшись на выходе с косяком двери.
- Что-то мамочка заладила, - протянуло в сторону деликатное пугало.
А я промолчал и мысленно поблагодарил её за то, что принесла, и за то, что ушла. Теперь у меня есть всё: кандидатская таблица, черновые наброски моделей, справочная литература, бумага и зацикленные мозги, - можно приниматься и за диссертацию.


- 6 -

Не удалось мне пофилонить на удобной больничной койке, в целебной закупоренной атмосфере, среди приятного общества и в нежной женской холе. Не удалось и завершить диссертацию – успел только аккуратно вывести фамилию и имя-отчество автора, надписать название опуса: «Геолого-геофизическое моделирование месторождений» и сочинить самое трудное начало «Введение» о требованиях ЦК и Правительства и постановлениях Мингео. Через неделю вернулся Иваныч, чем-то или кем-то взвинченный и недовольный, снял с колена шины, и я, не удержавшись, почесал открытые места, а он помял колено и заставил осторожно посгибать ногу. От радости я задрыгал ею, а он почему-то сердито выругал за то, что совсем не шевелю. Тогда я перестал дрыгать и чуть-чуть пошевелил.
- Смелее! – потребовал садист в белом халате, но мои усиленные страхом мозговые сигналы почему-то не доходили до колена. И тогда экзекутор сам стал без спроса сгибать и разгибать мою ногу да ещё и спрашивать, издеваясь:
- Больно? А так?
А я, покрывшись потом, ничего не знал и ничего не чувствовал, только задавленно бубнил:
- Да! Нет!
Но на этом Иваныч не унялся и, поставив меня на костыли, приказал опереться на больную ногу. Как бы не так! Мне и на одной хорошо, я уже привык. Такой подлости я от него не ожидал и, естественно, отказался.
- Трус!! – закричал взбешённый целитель, выплёскивая с этим лестным определением всю скопившуюся с утра злость.
«Ну и пусть», - думаю, - «трусы – люди благоразумные, они всегда устраиваются всякими помощниками, консультантами, референтами, всеми уважаемы, ничего не делают, ни за что не отвечают, а денежки гребут».
- Нет! – решительно отказываюсь от выгодного определения, с грохотом отбрасываю костыли и, удерживая равновесие на здоровой ноге, больной имитирую прикосновение к полу.
Иваныч, добившись своего и сознавая жестокость нового лечебного метода, подобрал и сам всунул костыли мне под мышки и спокойно попросил:
- Давай, попробуй опереться, пожалуйста, медленно и расслабленно. Ты сможешь, я знаю.
Если знает, зачем просит? Всё у них, у медиков, на обмане. Держи, больной, ухо востро, а то не за понюшку угробят инженеры человеческих тел. С другой стороны, если он знает, то мне сам бог велел – взял и оперся, чуть-чуть, стою на двух ногах, одна как вкопанная, а другая, больная, вибрирует, подлая, от страха. Я слышал, что страх любит сосредотачиваться в отдельных частях тела: то ноги отнимаются, то руки трясутся, то живот подводит, то мозги туманит, но у меня так впервые. Однако, боли в колене, я бы сказал, если бы он спросил, нет. Нет той, что была на скале и в ковылянии по тайге, и которой ждал.
- Ну вот, а ты боялся. Молодец, кавалерист! – хвалит улыбающийся Иваныч.
Кто боялся? Я? Да я в жизни ничего не боялся! Кроме тараканов. Особенно когда они ночью, кровожадно шелестя челюстями, сговариваются и парашютируют с потолка на кровать. Так и кажется, что отгрызут что-нибудь во сне. Раздухарившись, пытаюсь лихо шагнуть больной ногой, но испуганный доктор удерживает, схватив за плечо.
- Не торопись. Пока присаживайся.
Сграбастал моё меддосье, полистал, раздумывая о чём-то, но не придя ни к какому решению, спросил совета у более компетентного собеседника:
- Что мне с тобой делать? Полежишь ещё пару недель или выписать?
Бедное моё сердечко отчаянно заколотилось, предчувствуя свободу, а я, не сомневаясь, посоветовал:
- Пусть полежит, - он, не ожидав такого предложения, уставился на меня с интересом, - но только дома.
Иваныч рассмеялся.
- Наши мнения, коллега, пожалуй, совпали, и это облегчает решение.
Он что-то записал на последней странице моей яркой медицинской истории, захлопнул её и повернулся ко мне.
- Ты как насчёт спиртного?
Тут уже у меня от неожиданности отвалилась челюсть.
- Можно, - отвечаю неуверенно, не отваживаясь обидеть личного врача отказом.
Иваныч снова захохотал, совсем оправившись от утренней депрессии.
- С тобой не соскучишься! Это ты мне должен выставить за отличную работу, а не я тебе, смехотерапевт доморощенный.
Вон ведь как повернул, обрадовавшись собутыльнику.
- Можно, - отвечаю опять и тоже радуюсь, что у него ничего не выйдет. – Только Петьки нет.
- Какого Петьки?
- Ну… этого, - и вытягиваю руку вперёд, как у Петьки в гипсе. – Ему удобно авоську вешать.
Иваныч опять рассмеялся, но слабо, и соглашается:
- Без Петьки не обойтись. А теперь запомни: во-первых, если по пьянке или по разгильдяйству треснешься ещё раз этим коленом, чинить не буду. Сразу всю ногу ампутирую по самую шею. И второе: если к Новому году пойдёшь без костылей, с тросточкой, то за тобой пара бутылок хорошего коньяка. Усёк?
- Можно, - соглашаюсь в третий раз, поклявшись про себя, что если будет так, как он обещает, презентовать не две, а десять. – Константин Иванович! – обращаюсь напоследок.
- Что ещё? – опять начинает злиться Жуков.
- Не надо мне бюллетня, - добровольно отказываюсь от индульгенции для лодырей. – До весны мы в конторе работаем, я смогу, - и сразу представляю, как обрадуется Шпацерман, когда узнает, что придётся мне платить по полной, а не половину по бытовой травме.
Подумав недолго, Иваныч соглашается.
- Ладно, раз настаиваешь, - и добавляет: - Будешь каждую неделю приходить на осмотр.
- Только не к Ангелине… - скороговорю, - Владимировне.
- Это ещё почему? – возмутился Жуков. Наверное, опять хотел спихнуть меня колпачихе.
- А потому, - настаиваю угрюмо, - много воображает, мало знает, - не боюсь нелестной