Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит...
Шумит, не умолкая, память-дождь
И память-снег летит и пасть не может.
Давид Самойлов*
Предисловие.
Автобиографическую повесть «Игры с минувшим» писала по дневникам, которые веду с четырнадцати лет, и в ней - диалог с ними, попытка разобраться в себе, в эпохе, в которой пришлось жить, проследить становление души с момента пробуждения осознанного взгляда на жизнь, когда начинала искать ответы на возникающие вопросы у писателей, поэтов, философов. И вот один из них, - Василия Васильевича Розанова*: «Собственно, мы хорошо знаем – единственно себя. О всем прочем – догадываемся, спрашиваем. Но, если единственная, «открывшаяся действительность» есть «Я», то, очевидно, и рассказывай об этом «я», если сумеешь и сможешь».
Еду троллейбусом и смотрю на облака, подсвеченные заходящим солнцем...
С утра-то день был смурый, зябкий, напитанный холодным дождём, а к полудню выскользнуло солнышко, заиграло, заулыбалось, и вот сейчас панорамы небесные, подсвеченные предзакатным светилом, устроили мне настоящий праздник, - какое лучистое, радостное небо! Какой влекущий взор Вечности! И как же редко отрываю глаза от земли, как много дней прожито без такого!.. На мгновение взгляд словно спотыкается о серые стены зданий, тёмные кроны обрезанных лип, а потом снова взлетает туда, к облакам, зовущим в бездонное пространство.
Из дневника.
1969-й
«Так давно не открывала дневник! Почему? Наверное, прошедшие полтора года жить было не так уж и плохо, - интересная работа, влюбленность в Платона, - вот и не на что было жаловаться этим молчаливым листкам, но сегодня… Сегодня есть то, о чём хочу написать, о чём хотелось бы сказать и мужу, но он ушел на работу, а я дома одна… вернее – с будущей дочкой. Не хотелось бы писать эти строки, не хотелось бы так думать, но... А что если?.. (Вырвано два листа и только через два месяца – снова:
« Я валюсь с ног от недосыпания, - дочка просыпается и плачет через каждые два часа. Кажется, что не вы-де-ржу! Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять… Но сегодня Платон впервые остался дома с малышкой, а я ходила гулять, а вернее, бегать по магазинам, и эта пробежка стала праздником».
Да, трудно было привыкать к несвободе, - Платон уходил на работу, мамы рядом не было и во мне, напрочь привязанной к дочке, рождалось ощущение: я – под арестом. Под домашним арестом. Иной раз даже плакала от бессилия и невозможности вырваться из замкнутого круга. Но надо было привыкать. Надо было как-то выкарабкиваться к МОЕЙ свободе, но уже ВМЕСТЕ с дочкой, ибо то великое счастье, которое испытала, когда в палату впервые принесли ее – всё оправдывает.
«Вчера Платон пришел домой поздно, сел ужинать. Молчит. Вижу: случилось что-то. Спросила. Нет, всё, мол, нормально и, молча, ушел к себе.
И все же позже рассказал: на собрании местных писателей, когда зашла речь о вводе наших войск в Чехословакию*, он сказал: «Это чудовищно!», а, значит, произнёс крамолу. Да и на прошлой неделе в передаче упомянул, что преступно, мол, взрывать старую церковь на Набережной. Естественно, Обкому такие слова журналиста не понравились, - решения Обком вне критики! - и вот теперь секретарь по идеологии Смирновский давит на нашего с Платоном начальника Анатолия Васильевича, чтобы тот убрал с телевидения крамольного и непослушного журналиста. Думаю, нашему относительно обеспеченному житью скоро придет конец, - опять Платона уволят за то, что «не тем духом дышит», то бишь, не той идеологией».
С год назад Платона взяли к нам на телевидение и я, делая с ним передачи как режиссер, всё рассматривала его: да, конечно, неглуп, многое знает, многое ему интересно, да и темы для передач выбирает необычные, - явно «товарищ» со своим, не банальным взглядом на окружающее. И это мне нравилось. Но он был женат. Правда, уже больше года не жил в семье, скитаясь по квартирам, - уж очень разными с женой оказались.
А приехал в наш город из Чернигова и уже успел там поработать автоматчиком музыкально-мебельной фабрики (после окончания техникума), в редакции комсомольской газеты «Заря коммунизма», корреспондентом в Казахстане, а в нашем городе – в «Комсомольце», в многотиражке Автозавода и, наконец, занесло его в наш Комитет.
Начинался апрель, но уже зеленели березы, а трава была - хоть коси. Делая передачу о геологах, приехали мы на их стоянку в лес, где те искали минеральный источник, поднялись на буровую вышку и там, над верхушками елей, Платон впервые сжал мою руку. Потом бродили мы в лугах, что рядом с телецентром, целовались под стогами сена, а жаркой июльской порой уехали к озеру, жили там несколько дней в рыбацкой гостинице, плавали на лодке, купались, провожали алые закаты, встречали сероватые рассветы, а когда в оранжевом сентябре я поняла, что беременна, то у меня сразу же вместе с токсикозом началась депрессия, ведь выходить за Платона замуж не думала, а он... А он, вскоре разведясь с женой, приехал со своим другом Николаем Иванцовым в черной «Волге», отвёз меня в небольшой районный городок и там нас зарегистрировали. Любила ли я Платона? Да, конечно. Но любовь моя... В молодые-то годы как мечтается? Стоит только её, долгожданную, найти, как поселится она в душе навсегда! Но, увы. Оказалась, что прав Владимир Маяковский*: «лодка любви разбилась о быт». Вот и наша разбивалась, - и не однажды! - давая течь, и надо было её латать и латать. Впрочем, моя любовь всегда была каким-то душевным надрывом... А, может, другой не бывает?
«Ездила в родной Карачев…Только вошла в дом, положила дочку на мамину кровать, а она снова начала плакать, и мама всплеснула руками: «Да она голодная!» Сварила быстренько манной каши, я налила ее в бутылочку, натянула соску и… И сейчас - перед глазами: дочкины ручонки с длинными пальцами крепко держат бутылочку, и она сосет, сосет кашу! Мама, спасибо за подсказку! Теперь хотя бы высыпаюсь.
... Наконец-то дочка поняла, что есть день и ночь, когда надо спать. А еще спит и два раза в день, так что у меня появились свободных полтора-два часа, когда сажусь и перепечатываю свои дневники, которые веду с четырнадцати лет. Интересно! И вот несколько записей:
«В этом году очень морозная зима и сегодня с утра подул холодный резкий ветер, к вечеру стал сильнее, а потом и мокрый снег повалил, началась метель. В прошлом году в это время уже тронулась река, а сегодня даже не похоже, что скоро будет весна.
... Вчера мама рассказала, что после войны её знакомую посадили в тюрьму на семь лет только за то, что они с дочкой собирали колоски на колхозном поле*, и в тюрьме она умерла. Неужели это преступление - собирать колоски?
... Мой брат Виктор сегодня осмотрел улей с пчелами, и оказалось, что половина их вымерла. Как жалко! Все лето они по каплям собирали мёд, гибли под дождём, а мы этот мёд у них отняли, и вот они умерли от голода. Перед оставшимися стыдно.
... Воскресенье. Мама ушла на базар продавать одеялку, которую мы вчера дошили. Если продаст, то купит нам хлеба, а корове - санки сена. Мама говорит, что Зорьку надо поддержать сеном, а то она совсем стала худая потому, что кормим ее только соломой».
Вот такие отроческие записки. Конечно, наивны и просты, но всё же интересно: а какая буду я там... дальше? Ведь так много исписанных тетрадей!»
Не предполагала тогда, что моё обращение к дневникам станет началом увлекательнейшего путешествия в минувшее, спора с ним, переосмысления, - попыткой познать себя. А когда в девяносто первом наконец-то издадут в России русского философа Николая Бердяева* и я прочитаю: «Воспоминание не есть сохранение или восстановление нашего прошлого, но всегда новое, всегда преображенное прошлое. Воспоминание имеет творческий характер...». Так вот, когда прочитаю это, то и моё прошло, получив подтверждение философа, превратится в «Одиссею» собственной жизни. Так что, дорогой читатель, пишите, записывайте всё, что зацепит, и с годами эти незамысловатые строки станут для вас настоящим сокровищем, которое заиграет, засветится иными красками.
«Как ни доказывал Платон право журналиста на правду, - даже в Обком ходил, – но пришлось подать заявление «по собственному желанию», так что закончился мой домашний плен - выхожу на работу, - а с дочкой будет сидеть . Платон, пока не выхлопочем направление в ясли, ведь журналистке с радио я подарила альбом, и она обещала помочь.
... Первый день на работе после трехмесячного перерыва. И угодила к событию: наш председатель Телерадиокомпании Туляков возвратился из Москвы и вот на летучке рассказывает о театре на Таганке:
- В холле висят портреты актеров в негативе. - И его большая губа пренебрежительно отвисает: – И даже под лестницей фотографии развешены, - держит паузу, обводя нас взглядом: - Потолок чёрный, актеры во время спектакля всё стоят на сцене за какой-то перегородкой и высовывают оттуда только головы. - Губа отвисает ещё ниже: - Правда, в конце всё же пробегают по сцене, - снова медлит, ожидая реакции: - А фильмы американские... сплошной половой акт!
Он обводит нас тяжелым взглядом, горестно вздыхает, а я сижу и думаю: ну разве такой руководитель может потребовать от журналистов чего-то умного, интересного?»
Да он и не требовал. Самой главной его заботой (как и всех идеологических работников того времени) было: уловить идейную направленность Обкома, отобразить её в передачах, и не пропустить «идеологических вывихов». Но нас, телевизионщиков, - в отличие от радийцев, - спасало в какой-то мере то, что Туляков не знал нашей технологии, да и не хотел знать. Помню, как на каком-то собрании бросил: «Нет, не пойму я вас, телевидение», и перестал ходить на наши еженедельные летучки.
«Меня, как главного режиссера, прикрепили к обкомовской поликлинике.
Ходила туда. Коридоры пусты (а в наших-то, народных - очереди!); вдоль стен - диваны, как подушки (нам бы в квартиру такой хотя бы один!); врачи принимают каждого чуть не по часу (а нас, плебеев, выпроваживают минут через десять!); в холл вносят импортные кресла (таких и не видела!), а напротив сидят два холеных представителя «великой и созидающей» и громко, с удовольствием рассказывают о своих болезнях. Противно. Больше не пойду.
... Областной партийный орган «Рабочий» вышел с фотографией моего коллеги режиссера Юры Павловского и статейкой о нём: лучший режиссер! То-то накануне заглядывал в наш кабинет секретарь парторганизации Полозков:
- Юра, фотографироваться!
А я возьми да спроси в шутку:
- А меня? Почему меня не приглашаете?
- Мы так решили, - бросил... словно отрезал.
И сообразила: так ведь Юрка хоть и работает у нас «без году неделя», но зато партийный.
... Запись передачи «Встречи». Клоун Май. Ма-аленький, с собачкой, - словно мягкой игрушкой – жонглирующий
