НЕБО НАДО МНОЙ

оплачу твоё обучение в Чикагском университете, – чётко и размеренно проговорил отец. – Я звонил туда, разговаривал с деканом юридического факультета. Пожалуйста, помолчи, Скай. Если ты хочешь спустить свою жизнь в канализацию, это твоё право, но я хочу побороться за тебя. У меня тоже есть право на это – я твой отец. – Он выложил на стол ещё два конверта. – Вот билет на самолёт до Чикаго, вот дорожный чек. Твой класс обойдётся без твоей выпускной речи. Если ты согласна с моими аргументами, вечером тебе надо ехать в аэропорт.
Он ни разу не произнёс даже имени Стива. Как будто его не существовало!
– Но вечером вернётся Стив! – закричала я, охваченная паникой. Всё происходило слишком стремительно, мелькало, как в кошмарном сне.
– Не вернётся, – жёстко отрезал отец.
Я не узнавала его. Я смотрела на него, не веря своим ушам и глазам.
– У меня есть связи в полиции Рапид-Сити. Его задержат на двадцать четыре часа по вымышленному обвинению и отпустят завтра. К тому времени ты уже будешь в Чикаго. Я распущу слухи, что ты уехала в Калифорнию.
– Но это подло! – простонала я, хватая его за руку, как в детстве. – Папа, пожалуйста… Я не могу так поступить с ним!
– Можешь и должна. У него своя дорога, и ты это тоже знаешь. Я даю тебе единственный шанс уехать без лишних проблем. Без эксцессов, – сухо заметил отец и поднялся. – В любом случае, решать тебе. И прямо сейчас.
Это был самый страшный выбор в моей жизни.
Я сидела, скорчившись на постели, и глядела на конверты, лежавшие на столе, отчаянно желая порвать их в клочья и пустить по ветру.
Но я не могла.
Это означало бы пустить по ветру всю свою будущую жизнь.
«Если ты останешься здесь, ты достигнешь лишь вершины Скалы Койота».
«Не предавай меня, Скан».
Эти слова звучали и звучали у меня в ушах.
Думать о том, как Стив сейчас мечется по тюремной камере, словно попавший в клетку зверь, было выше моих сил.
Я судорожно сглатывала, глаза жгло огнём, но слёзы… слёзы не приходили.
Я знала, что отец прав. Его аргументация была безупречна.
Я должна была уехать отсюда и уехать без эксцессов.
Стив Токей Сапа был тем эксцессом, который мог разрушить весь мой мир. А меняться он не желал.
Я медленно, как сомнамбула, встала и принялась собирать чемоданы.
Вечером я улетела в Чикаго.
Я больше никогда не видела Стива.

***
Бутылка с виски окончательно опустела. А я ещё пишу всё это и чувствую себя совершенно трезвой. Это, видимо, некий физиологический феномен, и он меня несколько раздражает, но раз уж так случилось, я обязана дописать.
Уехав тогда из Оглалы, я будто перевернула страницу книги, к которой никогда более не собиралась прикасаться.
А спалив дотла магазин отца, Стив словно бросил эту книгу в огонь.
Я не сразу узнала о том, что произошло в Оглале после моего внезапного отъезда. Домой из университетского кампуса я звонила регулярно, трубку всегда брал отец, ибо каждый раз мы обговаривали с ним время моего следующего звонка, и он ничего мне не рассказывал об этом инциденте. Собственно, мы никогда даже имени Стива не упоминали.
Пока однажды я не услышала в трубке голос матери. Я даже обрадовалась – и почувствовала, что скучаю по ней.
А та практически сразу сказала:
– Отец отправился в страховую компанию оформлять документы на магазин.
– А что случилось? – удивлённо осведомилась я.
– Я так и знала, что он ничего не рассказал тебе, – с досадой вздохнула мать. – А ведь по сути, Скай, магазин сгорел из-за тебя. Из-за твоего легкомыслия!
– Что?
Я больше не могла выдавить ни слова, только сжимала телефонную трубку во вспотевшей ладони.
– Ты завела роман с… неподходящим человеком, и вот результат, – громко и величественно объявила мать. – Наконец-то у меня появилась возможность сказать тебе это, а то твой отец вечно ограждает тебя от неприятностей, а ведь какого позора я натерпелась за этот год, какого ужасного, неописуемого позора, ведь все дамы в клубах, в магазинах и в салонах только и судачили о том, что наша дочь спуталась с дикарём!
– Мама, – проговорила я чётко, – твои дамы, эти старые клуши, завидовали мне так, что спать со своими мужьями не могли без того, чтобы не представить себя на моём месте. Что произошло с магазином?
Я слышала, как она тяжело дышит в трубку.
– Как ты груба со мной, Скай! Это он так на тебя повлиял! А твой отец – он всегда тебя баловал…
– Что с магазином, мама? – повторила я почти по слогам.
– Этот… он каким-то образом вывел из строя пожарную сигнализацию и поджёг его! – прокричала мать с каким-то торжеством в голосе. – Всё сгорело дотла! Господи, какой кошмар, и ведь полиция ничего не смогла доказать! Наконец-то твой отец согласился отсюда уехать! Вот только оформит документы, и мы вернёмся в Миннеаполис. Боже мой, двадцать лет я прожила среди дикарей, чтобы в конце концов моя дочь…
– До свидания, мама. Спасибо, что всё рассказала мне, я была рада тебя услышать, –сказала я и аккуратно положила трубку на рычаг.
Я чувствовала странное… освобождение? Да, вот именно. Освобождение.
Будто сгорело всё, что привязывало меня к Оглале. К Дакоте.
К Стиву.
Теперь я имела полное право двигаться вперёд, вообще не оглядываясь.
И я двигалась вперёд, беря одну вершину за другой, полностью удовлетворённая тем, как складывается моя жизнь.
Счастье? Что такое счастье? Это слишком расплывчатый термин, и понятие о нём у каждого индивидуально. Моё счастье заключалось в неуклонном движении к вершине. Возможно, на вершине не очень уютно, но ведь за счастье всегда приходится платить – так или иначе. Это банальная житейская аксиома.
Я дважды была замужем, а после второго развода стала очень осторожна в связях. Сейчас мне не нужен никто, кроме моего кота, которого я назвала Хинхан – Сова. У него очень большие, жёлтые и круглые глаза, как у любого британца, но имя он получил совершенно дикарское. А ведь у него такая впечатляющая родословная!
Стив бы посмеялся надо мной.
Две женщины, – его жена и сестра, – выбившие меня из колеи своими сентиментальными и бессвязными воспоминаниями, тоже наверняка бы надо мной посмеялись.
Я поздно узнала о том, что Стив был тяжело ранен во Вьетнаме, куда попал, по сути, из-за меня, и поздно узнала о его гибели – поздно и совершенно случайно, из газет и полицейских сводок. Стоит ли говорить о том, что тогда я не проронила ни слезинки?
Я плачу сейчас.
Когда-то эти слёзы будто запеклись у меня внутри, и вот наконец они стали просачиваться наружу, как родник из-под земли.
Они бегут по моим щекам, капают мне прямо на руки и на клавиатуру «Мака». Текут, как струи дождя.
И у меня больше нет сил их удерживать.
Я удерживала их столько лет.
Столько холодных лет!

***
Я всё ещё пишу эти строки. Хинхан испуганно смотрит на меня из-под стола своими круглыми глазами. Он удивлён, бедняга. Хорошо, что только он, единственный на свете, застал меня в таком безобразном и постыдном виде.
Я знаю, что мне делать дальше. Сейчас я допишу это, закрою страницу, закрою свой дневник и отправлю письмо Джеффри Торнбуллу, мужу Вайноны. Он кажется мне достаточно здравомыслящим и разумным человеком.
Навряд ли их организация способна выплачивать большие гонорары юристам, тем более юристам с именем. Но юристы с именем, такие, как я, вполне могут позволить себе некую… благотворительность.
Так что, думаю, в самое ближайшее время Хинхан в дорожной клетке отправится вместе со мной взглянуть на ту землю, которой он обязан своим именем.
Не уверена, что Вайнона и Рут будут рады моему возвращению в Оглалу, но это их проблемы. Лично я им признательна – даже за их нелицеприятное мнение обо мне.
И вообще признательна.
Фактически Рут сделала для Стива всё, что не хотела и не могла сделать я, – она полностью растворилась в нём, отдала себя ему со всем самозабвением. Она родила ему дочь, чего я тоже не могла и не хотела сделать.
Каждому своё.
Она любила его, но и я, – хотя я никогда не говорила этого даже ему, – я тоже его любила.
Но это уже не имеет значения.
Она может не волноваться – я ничем не побеспокою её. Даже на его могилу я не пойду.
Зачем?
Для меня он навсегда останется мальчишкой, шагавшим по школьному коридору походкой вышедшей на охоту пумы.
Походкой воина, вышедшего на тропу войны.
Тогда я не встала рядом с ним на этой войне.
Но война всё ещё идёт, и я возвращаюсь.
К нему, навсегда оставшемуся в небе Оглалы, в этом чистом, сияющем, синем небе, распростёртом надо мной.
Уоштело!