эшелона, а за ними стоял длинновязый охранник с винтовкой за плечами. Очевидно, кто-то из беглецов потерял бдительность, его заметили и пришли с проверкой. Начальник охраны довольно высоким голосом спросил:
- Кто такие? И куда направляетесь?
Иван Иванович спрыгнул с нар и подошел к дверям:
- Мы, товарищ начальник, завербованные и едем в Донбасс на шахты!
- А почему поехали одни, а не с группой завербованных?
- Дело в том, что когда нас собрали и подали вагон, наша матушка возьми и умри, вот и пришлось нам опять везти ее в деревню, чтобы похоронить дома. Вербовщик забрал у нас документы и сказал, чтобы мы догоняли их самостоятельно. А как догонишь, если на пассажирский поезд билет не достанешь, вот и забрались мы в этот вагон.
Начальник охраны слушал Ивана Ивановича вполуха, а сам внимательно шарил глазами по нарам, внимательно рассматривал беглецов.
- Ладно, поезжайте дальше, а вот ты, красавица, пойдешь с нами, - начальник указал пальцем на Марию.
- А вот этого не нужно делать! - Иван Иванович соскочил на землю и расставил руки, пытаясь защитить девочку.
- Посторонись, урод!- прохрипел второй охранник, наставив на него винтовку и оттесняя в сторону. Не в силах, что - либо сделать, Иван Иванович, глотая моментально пересохшим ртом воздух, отступил.
Начальник помог Марии спуститься с вагона и направился вместе с ней в голову состава. Охранник еще немного подержал Ивана под прицелом и, постоянно оборачиваясь, пошел следом. Иван Иванович обессилено опустился на землю, сжав кулаки, и смотрел вслед уходящим, грустно качая головой. Дарья была страшно напугана этим приходом, с ужасом осмысливала происходящее, и ее трясло, словно в лихорадке.
Поезд на этом разъезде простоял до сумерек. На закате пришла Мария. Она шла вдоль состава, странно покачиваясь, прижимая к груди какой-то сверток. Подойдя к вагону, она бросила в открытую дверь свою ношу, попыталась взобраться в вагон, и Иван Иванович втащил ее за руку наверх. Она была пьяна и плохо держалась на ногах, рот был перекошен, а из глаз по щекам текли слезы. С трудом, взобравшись на нары, она уткнулась лицом в лежавший на досках пиджак и зарыдала в голос, перешедший в истерику. Дарья даже не сделала попытки успокоить ее, не подошла к ней, словно это была не ее дочь. Иван Иванович влез на нары, уложил голову Марии себе на колени, и стал поглаживать своей рукой ее пышные волосы, уговаривая прекратить рыданья и рассказать обо всем, что с ней случилось. Но она продолжала биться в истерике, не обращая на него никакого внимания. Тогда он намочил тряпку, вытер ей лицо и положил на горячий лоб мокрый компресс. Немного успокоившись и придя в себя, она, постоянно срываясь в плач, рассказала, что с ней делали начальник охраны и его подчиненные. А отпуская, предупредили, чтобы завтра снова к ним пришла, иначе всех выбросят из вагона.
Иван Иванович спрыгнул с нар, стал нервно вышагивать в проходе, а потом подошел к Марии и сказал:
- Ты, Маша, постарайся успокоиться и поскорее все забыть. Слезами горю не поможешь. Завтра ты никуда не пойдешь, а с этими скотами я по-свойски поговорю. Даю тебе слово. Только скажи мне, они поили тебя или же пила сама?
- Они и сейчас все пьяные, а меня поили насильно: двое держали, а третий лил мне водку в рот.
Иван Иванович подошел к двери и спрыгнул на землю. Примерно через полчаса он внезапно вынырнул из темноты, словно никуда и не уходил, но по его дыханию можно было понять, что пришлось проделать немалый путь. Заглянув в вагон, он сказал, чтобы все оделись, собрали вещи и выбрались из вагона, так как дальше они не поедут. Дарья и детишки так привыкли ему подчиняться, что ни у кого не хватило духу спросить, почему они должны бросить эшелон. Он отвел их в посадку и распорядился, чтобы не разговаривали и тихо ждали его прихода. Потом взял порожний мешок и растворился в темноте. Подойдя к эшелону, он услышал разговор осмотрщиков, шедших по противоположной стороне состава. Поняв, что поезд скоро отправляется, стал быстро выбирать из букс промасленную подбивку и складывать в мешок. Набив почти целый мешок промасленной ветошью, Иван Иванович отправился в голову состава, где разместилась охрана. Часового не было, а из вагона слышались громкие крики и смех пьяных охранников. Забравшись с мешком под вагон, он стал аккуратно укладывать на раму под днищем промасленную подбивку. В вагоне затихло. Видимо все вдосталь напились, и охрана завалилась спать. Закончив работу, Иван Иванович забрался на тормозную площадку, расположенную впереди вагона, и разложил вдоль стенки оставшуюся промасленную ветошь. Радуясь, что ему никто не помешал, он спрыгнул с площадки и вдруг встретился лицом к лицу с начальником охраны. Тот, очевидно, справлял нужду и к этой встречи был явно не готов. Не ждал такой встречи и Иван, но он быстрее оценил сложившуюся обстановку и, не долго думая, со всей силой обрушил огромный кулак на голову своего противника. Охранник покачнулся и стал валиться на Ивана, который обхватил его левой рукой за голову и резко, с хрустом, повернул ее набок. Потом подхватил под руки обмякшее тело и заволок его на тормозную площадку, бросив рядом с ветошью. В это время послышался гудок паровоза и поезд, лязгая сцепами, тронулся с места. Иван Иванович на ходу закрыл двери вагона, набросил щеколду и вскочил на подножку вагона. Поджечь подбивку он решил, когда поезд минует будку стрелочника. На его счастье сразу за станцией начинался крутой подъем, не позволявший паровозу набрать большую скорость, и состав плелся еле-еле. Когда будка осталась позади, Иван Иванович поджег подбивку, дал ей немного разгореться и, захватив тлеющий комок ветоши, спрыгнул на землю. Положить комок на ранее разложенную под днищем вагона ветошь не составило большого труда. Обойдя будку стрелочника стороной, он нашел своих спутников в посадке, опустился на землю и попросил Дарью дать ему какую-нибудь тряпку вытереть руки. Потом достал трубку и закурил. Перекурив, сказал, чтобы все ложились спать, так как придется рано вставать. Чуть обозначился рассвет, а беглецы были уже на ногах. Едва они вышли из лесной полосы, как сразу же ступили на наезженный проселок, который тянулся вдоль железной дороги. Понемногу стало светать. Вскоре далеко позади, остался злополучный разъезд, так круто изменивший их судьбу. Дорога круто повернула влево и побежала среди высокой изумрудной ржи, стоявшей стеной с двух сторон.
Иван Иванович размашисто шагал впереди, явно торопя своих спутников. Потом он замедлил шаг и, не оборачиваясь, проговорил:
- Дорога накатана, значит, по ней часто ездят, а если посеяна рожь, то значит недалеко село, где можно будет достать еды, а то наша почти закончилась!
- А если, кум, в селе милиция и спросят документы?
- Какого черта ей в деревне делать? А потом, прежде чем лезть в омут, нужно изведать брод.
Наконец, вдалеке, в лучах восходящего солнца, заблестела луковка колокольни, а потом показались убогие хатки, крытые соломой и камышом. Больше всего их удивила необыкновенно красивая церковь, сложенная из красного кирпича с резной отделкой, с позолоченным крестом на куполе, выглядевшая царицей среди неприкрытой нищеты. Село, раскинувшееся в широкой долине, было довольно большое и разделялось неширокой речушкой, обрамленной ветвистыми вербами и ракитником. Через речушку был переброшен деревянный мостик без ограждения, который явно нуждался в капитальном ремонте, но, как это водиться на Руси, люди ждали какого-нибудь стихийного бедствия, чтобы взяться за его починку. Заведя всех в кусты, Иван Иванович приказал сидеть тихо и не показываться, а сам тут же повернулся и скрылся с глаз. Людей почему-то не было видно, и только пронзительно горланили петухи, квакали лягушки, да перебрехивались неугомонные собаки. Утомленные бессонницей и ходьбой, дети повалились на землю и вскоре уснули. Задремала и Дарья.
Разбудил их Иван Иванович и велел собираться. Пока они шли, он рассказал, что люди в своем большинстве выехали на сенокос, а кто остался дома, заняты хлопотами по хозяйству. Так что нас никто не заметит, тем более, что согласилась приютить хозяйка крайней избы. На небольшом крылечке их ласково встретила хозяйка дома, женщина уже в годах, ладная, скромная, подвижная. Она тут же отворила перед ними двери в сени и певучим окающим голосом попросила войти в дом. В отличие от домов многих деревень центральной России этот домик блистал чистотой. Все помещения были небольшими, но довольно чистыми и убранными. Во всем чувствовалась хозяйская рука, начиная от хорошо побеленной русской печки и кончая вымытым полом и незамысловатой посудой.
Хозяйка предложила им вымыть руки и умыться, поливая водой из деревянного ковшика. Потом пригласила всех за стол, нарезала большими ломтями хлеб, достала ухватом из печки чугунок, налила из него в большую глиняную миску горячих щей и поставила ее на стол. Затем на столе появился тушеный картофель, квашеная капуста и соленые огурцы. С едой управились быстро и искренне поблагодарили хозяйку за вкусный обед. Даже Дарья, любившая в гостях подчеркнуть, что она сыта и не нуждается в еде, на этот раз не стала показывать свой характер и уплетала нехитрую деревенскую еду за милую душу. Между тем хозяйка убрала со стола посуду, села на скамейку и спросила, кто они и куда идут. Иван Иванович ответил, что они вятские и идут на шахты в Донбасс, да вот поиздержались в дороге и решили немного покормиться по деревням. Она посмотрела на них внимательно, покачала головой и сказала, что они такие же вятские, как она цыганка. Потом заразительно рассмеялась:
- Вы нигде этой ерунды не говорите, ведь вятские люди при разговоре окают. Вы наверняка с юга, очевидно с Дона, а попали сюда не по своей воле и теперь пробираетесь домой. Хочу посоветовать, чтобы вы не ходили по деревням, а шли в города, где легче затеряться среди людей. Сейчас много народу снялось с мест, и приходится им ездить по стране в поисках лучшей доли. Да, небось, у вас нет и документов. Ну ладно, бог не выдаст, свинья не съест. Наверное, думаете, а почему бабка такая добренькая? Да не добрая я, а злая. Злая на тех, кто испоганил всю нашу жизнь. Взяли у нас и раскулачили двенадцать домов, в том числе двух моих братьев. Если бы сказать, что они отличались от других богатством, а то как и все остальные. Не было у них ни мельниц, ни магазинов, ни ссыпок, а только скотина, да руки в мозолях. Сослали их куда-то в верховья Лены пилить лес для шахт. Братья не выдержали каторжного труда и сбежали. Кое-как добрались до своего дома и стали гадать, что им делать. Целую неделю откармливала их и отпаривала в бане. Сколько вшей вывела, уму непостижимо. Через своего племянника, он работает в сельсовете, удалось выправить им документы, собрали деньжонок на первое время и они завербовались на Урал, на строительство какого-то завода. Недавно получили письмо. Пишут, что устроились хорошо, работают, на жизнь не жалуются.
- Чувствую, что рассказывать нам особенно нечего, так как судьба ваших братьев похожа на нашу, как
С уважением, Владимир.