говорят, думают и делают все одинаково?
И Пес стал считать, что только так и нужно – быть все время правым. Даже если и не так, то всегда находился повод оправдаться, хотя бы перед собой. Чтоб не чувствовать себя виноватым перед другими, нужно просто не обращать на них внимания. Какое ему дело до всех остальных! Есть весь мир, и есть он – Рыжий Пес по имени Волк. А больше ничего нет.
Сила. В этом – сила. В непоколебимой уверенности в своих силах и возможностях. Разве он не может доказать на деле, что все так и есть, как кажется ЕМУ? Не словами, так силой он всегда это обоснует, ибо не родился еще такой…
На фоне сильного самоуверенного Пса все остальные со своими слабостями казались мусором, грязью под ногтями. А Пес был велик! И так трудно было примириться с окружающей Пса низостью. Трудно допустить – только допустить, что бывает другая точка зрения, что кто-то совершенно случайно может оказаться правее. По-другому, для себя, но тоже правым. Сам не понимая, Пес беззастенчиво вклинивался в чужие жизни, осуждая или поощряя, несмотря на внешнее безразличие.
Если раньше было скучно, то теперь Псу хотелось иногда самоубиться, чтоб не чувствовать собственного одиночества. Или перебить всех остальных, чтоб не мучились. Потому что биться со всем миром за его совершенство, дотягивать окружающий сброд до своего уровня было нелепым и бессмысленным. Пес признавал, что он тоже может иногда-иногда ошибаться, но все-таки, он делает семимильные шаги к правде. К истине. Стремится. Учится на ошибках. Видит. И если это смог обыкновенный пес (почему-то в этом месте Пес резко уравнивал себя со всеми остальными, хотя в любое другое время разделял собственную личность и прочее низшее), почему не могут остальные? И потихоньку Пес стал презирать окружающих его шакалов. Видеть правду оказалось легче, чем закрывать на нее глаза. И тогда Пес вспоминал «мудрую» гиену, научившую его видеть. Не всегда хорошими словами, но где-то глубоко внутри Пес понимал, что видеть – это правильно. Он тогда не знал, что надо еще и уметь ПРАВИЛЬНО смотреть.
-- Вот я – гиена, – продолжал знакомец, -- Да, я простая гиена, каких миллионы в городе. Но в отличие от остальных я понимаю, что у меня не было выбора. А они все мне кричат – да ты гиена! Грязная гиена! Ты живешь на мусорке и питаешься падалью! И что я могу им ответить? Ничего. Хотя они все попадаются на мусорке не реже, чем гиены. Разница в том, как на это смотреть. Я знаю, что никуда я отсюда не денусь, потому что у каждого свое кредо. У гиен – вызывать неприязнь, питаться падалью и поддерживать общепризнанное мнение. У шакалов – выть по углам и гордо говорить – да мы же настоящие койоты! – тем самым поддерживать общепризнанное мнение. У лисиц – обсиживать те же углы, в надежде сойти за сук. И думать, что они, по крайней мере, самые честные. И тем самым…
-- А собаки? – ревниво спросил Пес, впавший в знакомый ступор от слов знакомца, когда становишься одним большим ухом и одним большим сердцем, чтоб легче было понимать.
--А что собаки? У собак одна дорога – опускаться до гиеновидных. А что им еще тут делать? Настоящие Псы уже давным-давно свалили отсюда. Главным было просто решиться. Вот у нас с тобой элементарно не хватило смелости…
-- Ну, не обобщай!! – оскалился Пес. -- Я…
-- Ты. И ты, и я, и еще куча народу. Ты их всех знаешь. Все те, кто мог пойти далеко, а сел, найдя удобную ямку для седалища. Все те, кто сейчас догнивает в своих ямках.
-- Ты знаешь, а мне кажется, что это не совсем кредо. Выбор всегда есть. Просто мы не замечаем его вовремя. – задумчиво сказал Пес. Ему хотелось хоть какой-то свободы воли. Трудно было просто подчиняться судьбе.
-- Да нет, не так. Просто выбора нет, потому что больше ничего нет, кроме этой мусорки. И ТЫ никуда не денешься. Потому что эта свалка – она везде свалка. И в Америке, с ее прилизанной американской мечтой. И на Рублевке. Только она там посвежее, побогаче и все хлебные места наверняка уже заняты. Она не вокруг, она в головах. И от нее, тем не менее, несет тухлятиной.
-- А как же те, что свалили отсюда? Неужели они не замечают?
-- Почему же? Они-то все прекрасно замечают, получше нас с тобой, осознают и продолжают строить СВОЮ свалку жизни. Потому что привыкли, это стало стандартом – жить на свалке. В этом нет ничего зазорного. Своеобразным кичем стало лишь то, что некоторые ухитряются доказать остальным, что свалки нет. Что весь мир благоухает, везде все чистенько и прекрасненько.
-- Почему же никто никогда…
-- Потому что никто не хочет быть обманутым. Они себе-то признаться не могут, не то что окружающим, что вся их суета на самом деле есть взбирание по трупам недавних товарищей, которых отволокли на свалку за ненадобностью и упраздненностью. И что идти по мертвым головам не так уж и противно. И что на общем фоне этого вовсе не видно.
-- И что же, везде так? И давно?
-- Везде. Всегда. Испокон веков. Вот я, гиена. Я ведь не всегда был гиеной, как ты не всегда был псом. Не скалься, не надо, я знаю, что ты волк, знаю. Но сейчас, именно сейчас, ты меньше волк, чем был при рождении.
-- Ну, знаешь!.. – вообще-то Псу было все равно, но протестовал он по той же самой причине, которая побуждала его не взбираться на верхние ступеньки уличной иерархии, а держаться посередине – во-первых, ближе падать, а это, как правило, когда-нибудь случается со всеми. Во-вторых, надо иметь достоинство – над кем главенствовать? Над шакалами? Это не причина для гордости. Это скорее наоборот. Позор. И сейчас он просто не мог не возмутиться. Лишь для демонстрации наличия собственного мнения. Прозвался Волком, будь добр, защищай имя.
-- Знаю. Именно потому и говорю. Ты был волком, пока хотел им быть. Когда ты стал стараться им становиться, ты просто перестал им быть. Вот такая метафора. И с каждой прожитой минутой мы что-то теряем, разочаровываясь в окружающем и в самих себе. Те, кто умеют видеть. Что-то маленькое, незаметное... кусочек души. Настоящей, истинной.
-- А остальные? Те, кто научился не видеть и оттого не разочаровывается? Что же, они более одушевленные, чем мы? – отрешенно спросил Пес. Быть ниже тех же расхристанных лис не хотелось.
-- Нет, ну что ты! — растянула в улыбке оскал гиена, --У них изначально не было души. А вот если им объяснять — показывать, ну, доводить до ума – и так, чтоб понимали, она у них зарождается. Чуть-чуть, чтобы было чему расти. А так — нет. Нет у них души. И у нас не будет под конец. И те, кто доживают до седин (не могу сказать, что они благородные) – ты видел хотя бы одного благородного? – они становятся МУСОРОМ на свалке. Теми самыми останками, которыми мы периодически насыщаемся. Да, это попахивает каннибализмом, но это вообще плохо пахнет.
Пса не начинало подташнивать, как было бы раньше. Не потому, что он не верил гиене – кто поверит гиене? – просто именно сейчас сама гиена представлялась ему неким пророком, вещающим в строго переносном смысле.
– Я не всегда был гиеной. И я не хотел становиться гиеной. Просто обстоятельства сложились так, что кроме гиены из меня ничего не получилось. Это жизнь – она кует нас, пока мы плавимся под воздействием собственных заблуждений. А заблуждения возникают исходя из чужой неопытности и нашего доверия. Ведь и ты не всегда хотел быть волком. Просто это наиболее таинственный и романтично-вылизанный образ. Правильный, красивый, честный. Ты сам понимаешь, что за неимением своего собственного…
Пес опустил морду к земле. Слишком многое для него было в словах – и кого – гиены! Обидно было. Стыдно. Пусто. Все на свете было зря. Мир был гнилым яблоком, в котором не то что надежды, места для червяка не было. Как жить в ЭТОМ мире, где больше всего хочется надраться и не смотреть, потому что ничего хорошего не увидишь, где хочется уйти в иллюзию? Где хочется быть кем-то другим, не вписывающимся в сам принцип ЭТОЙ жизни, потому что быть как остальные больно и противно?
– Слушай, а за что тебе хвост обрубили? – чтоб отвлечься спросил Пес.
– За то, что смущал молодые умы. Учил шакалов красть цыплят, – беззлобно улыбнулся знакомец. – Ну, они выкрутились. А меня поймали. – И гиена принялась тереться о мусорный бак мордой. По морде расползалось зловещее пятно лишая.
Пес угрюмо посмотрел на гиену. И очарование рассеялось. Гиена снова была лишь гиеной, грязным провокатором с нездоровым цветом лица и нездоровым интересом смущать Пса. Гиена! Боже мой, кого он слушает! Сумасшедшая гиена, шизофреник с обрубленным хвостом. Все ее слова не стоят выеденного яйца. Пустобрех… Да не все ли равно. Жизнь одна, терять нечего. Нет волков, не было и нет. Не было лесов, степи и свободы. Теперь уже и не будет. Это все иллюзия. Мечта. И смысла нет.
Ночь пес встретил на мусорке, среди шакалов, извиваясь в экстазе пьяного дурмана, вывалив набок язык. И ему было все равно, как посмотрят на него шакалы, он по-любому был прав. Волков больше нет. Вымерли, как мамонты. А гиены остались. А надежды нет. Но как хочется туда, где по степи по-зимнему мохнатый волк гонит оленя! Где под воспаленным декабрьским небом крутит пассы поземка, а легкие лапы взметают ледяную крупу, не оставляющую следов. Где из-за деревьев вот-вот высыпет стая и примется загонять выдохшегося оленя. И Волк завалит оленя, прокусит горло, и снег обагрится теплым… Пес видел себя там, там, где бывает настоящий снег, там, где жизнь состоит из хищника и добычи, где все честно и правильно. И нет подпевал-шакалов, и выброшенных из дома интеллигентов. Где все пути открыты, где все возможно, там, где НАСТОЯЩАЯ свобода…
…А в степи сухо мело поземкой, которая не сохраняет следов. Волк вытянувшись несся за оленем, самозабвенно прикрывая глаза от ослепляющего снежного песка. Легко несли стремительное тело быстрые лапы, ветер струил шелком шерсть. Волк был рад, волк был счастлив – это был самый удачный день за всю зиму. Стая достаточно наголодалась. У волка на попечении была молодь, несколько волчиц, достаточно опытных, чтоб переметнуться к более сильному или удачливому, а не оставаться с неловким и трусливым, и двое молодых самцов. Которые с удовольствием станут более сильными и удачливыми при первой возможности. Тяжело быть стайным зверем, трудно быть хозяином… Волк мечтал об одиночестве. Когда… нет, лучше ЕСЛИ, если стая его покинет, он обязательно станет одиночкой. И тогда им всем не поздоровится!.. 17.04.2009
