Тон, время не существовало. Когда он пришел в себя, он не знал, сколько длилось его беспамятство -- часы или дни -- но сразу понял, что они стоят на месте. Приподнявшись на локте, он увидел, что их вынесло на мелководье и что лодка стоит, уткнувшись носом в прибрежную грязь крошечного, заросшего мелким кустарником островка, намытого рекой в самой ее середине. Весь берег был покрыт тиной, распространяющей ужасное зловоние, а в воздухе стоял неумолкающий гуд, издаваемый мириадами насекомых.
Время близилось к полудню и солнце стояло высоко в безоблачном небе. С деревьев, стоявших у реки, длинными змеями свисали лианы. Прилепвшиеся к ним орхидеи, казалось, тянулись к Тону своими похожими на змеиные, крапчатые головки. Огромные бабочки перелетали с цветка на цветок, поражая воображение красотой окраски. Преодолевая приступы тошноты и головокружения, Тон приподнялся в лодке и бросил взгляд на то, что занимало ее корму. Чудовище неимоверно разрослось. Его ветвистый стебель, возвышавшийся над головой Фалмера, превратился в настоящее деревцо со множеством побегов и гибких усиков, расходящихся веером в разные стороны. От ветра или сам по себе, его ствол непрерывно раскачивался. “Он как будто ищет себе новую почву -- или, может, новую жертву? -- подумалось Тону. На самом верху, в переплетении веточек, распустился жуткого вида цветок: его мясистый диск, светившийся мертвенно-бледным светом, был размерами с человеческое лицо.
Черты лица Фалмера так усохли, что сквозь тонкую, как бумага, кожу проступили кости черепа: казалось, лик самой смерти глядел на Тона сквозь человеческую оболочку. От тела тоже ничего не осталось, и было видно, что одежда болтается на костях скелета. Мертвец сидел неподвижно, как истукан, по его неестественно раздвинутым членам спорадически пробегала дрожь, вызванная движением веток. Растение-хищник высосало из человека кровь и выело внутренности.
Тону вдруг захотелось наброситься на эту тварь и разорвать ее в клочки. Но, странное дело, он чувствовал, что не в состоянии сдвинуться с места. Им овладела странная летаргия. Казалось, что тварь, наделенная своим собственным разумом, ревниво следит за человеком, парализуя мысли и подчиняя его волю своей мерзкой, более сильной воле. Вглядываясь в цветок, Тон обнаружил, к своему удивлению, что его сердцевина, как бы в ответ на его пристальный взгляд, складывается в человеческий облик, в котором угадывались черты лица Фалмера, которые были искажены до неузнаваемости, придававшей им выражение бессмысленной карикатуры над оригиналом. Некоторое время Тон так и сидел, не сводя глаз с этой гнусной хари.
Его лихорадка прекратилась так же внезапно, как и началась. Зато ей на смену пришел какой-то животный страх и в этом граничащем с безумием состоянии Тон просидел целую вечность, не в силах оторвать взгляда от леденящего душу зрелища. Растение нависло над ним, раскинув во все стороны напитанные плотью Фалмера ветви, которые от собственной тяжести слегка раскачивались в воздухе, а в огромной плошке цветка застыла омерзительная ухмылка. Тону показалось, что растение издает какой-то низкий, напевный звук, похожий на звучание контрабаса. Мелодия была невыразимо нежной, но откуда она исходила -- от цветка ли или из его собственного мозга -- Тон сказать не мог.
Время, казалось, тоже остановилось. Безжалостное солнце низвергало потоки ослепительного света, падавшего на голову Тона раскаленным свинцом из бездонной купели неба. От слабости и нестерпимого зловония у него все плыло перед глазами, но он был не в состоянии стряхнуть с себя оцепенение, порождаемое близостью растения. Судя по всему, беспрерывно раскачивающее чудовище, вымахав в полный рост, остановилось в развитии, горделиво возвышаясь над телом своей жертвы. После долгой паузы, внимание Тона переместилось на усохшие руки Фалмера, которыми тот все так же, словно клещами, сжимал подтянутые к подбородку колени. Тон увидел, что из его пальцев, прямо из-под ногтей, тоже тянутся наружу крошечные беловатые щупальцы. То скручиваясь, то разжимаясь, они как бы обследовали пространство вокруг, выискивая новый источник питания. Из шеи и подбородка Фалмера также выпростались молодые побеги и все тело его как-то странно шуршало и шевелилось под одеждой, словно по нему ползали сотни юрких ящериц.
Одновременно, звуки, издаваемые ветвями, стали более призывными и нежными, а в их движениях появился новый, неизъяснимо притягательный ритм. Это было похоже на сладкозвучное пение невидимых сирен, и в то же самое время, на завораживающий танец кобр, раскачивающихся перед смертоносным прыжком. Тон всем своим существом ощущал неодолимость силы, призывавшей его к действию. Казалось, что проросшие усиками пальцы Фалмера своим змеиным шевелением манят его к себе. Внезапно, словно подчиняясь чьей-то команде, Тон рухнул на днище лодки и встав на четвереньки, двинулся в сторону растения. Медленно, сантиметр за сантиметром, обуреваемый то ужасом, то неодолимым влечением, полз он к твари, карабкаясь через теперь уже ненужный тюк с корнями орхидей; шаг за шагом продвигался он вперед, пока, наконец, не уткнулся носом в скрюченные пальцы мертвеца с подрагивающими от вожделения щупальцами.
Словно во власти колдовского гипноза, Тон впал в оцепенение, парализовавшее все его чувства. Он еще ощущал, как скользят по голове и шее быстрые щупальца твари, как колют их жала, проникая под кожу, но помешать этому он уже не мог. Он даже не мог закрыть глаза. В его застывшем взгляде отразилось золотисто-пунцовое брюшко порхающей бабочки, а потом иглы щупалец проткнули его зрачки.
Все глубже и глубже въедались в тело Тона жадные побеги, пуская во все стороны новые отростки и опутывая плоть сетью разветвлений. Некоторое время Тон трясся в конвульсиях, словно жизнь уходящая и зарождающаяся сплелись воедино в ожесточенном поединке. Наконец, все было кончено, и человек повис, развернутый навзничь, словно муха, прекратившая борьбу в смертоносной схватке с пауком. Раздавшееся вширь и окрепшее, растение продолжало жить и в его верхних ветвях, в неподвижном и безмолвном мареве полдня, начал распускаться новый цветок.
Перевод с английского В.Г. Пападаки.
