Павел Аркадьевич важно восседал на новеньких качельках, спустив ноги уперся о землю, чуть покачивался и глупо щурился на солнце. Дети, счастливые - играли подле. В самом беззаботном увлечении, визжа, и старательно возюкая друг дружку в грязи, они были по-своему прелестны. Важное, грузное тело Павла Аркадьевича, вздымалось над крошками непостижимой громадиной. Но до предела разгоряченные игрой, оба, оставались совершенно ко всему безразличны и явно не настроены на всякое созерцание. "Какие голосистые шалопаи", - недовольно подумал Павел Аркадьевич и потянул руку за водой, но схватил пустоту. На месте бутылки не оказалось. С трудом провернув слоновью шею, взором опытного сыщика, он безрезультатно обшарил стол. Павел Аркадьевич начинал злиться и потеть. Вдруг, совершенно случайно, его недальновидный взгляд (врач приписал близорукость) упал на детей, один из которых выплескивал, махая бутылкой вверх - вниз, воду, а другой, подняв до плеч открытые ладошки, смиренно стоял под холодными брызгами, выкрикивая очень задорно - "радуга, делай радугу! Выше, выше!". Сначала он хотел закричать им, но передумал и плюхнулся обратно тяжелой головой, самодовлея нараставший злобой и негодованием. Волосы на висках намокли от пота, хотелось скинуть давящий пиджак, но приличия...
Все начинало его раздражать. Вдруг послышался треск: где-то на сиденье, из-под качелей. Прорвалась ткань. С поспешностью, несвойственной его дородному туловищу, Павел Аркадьевич быстро вскочил и чуть дыша, осторожно ткнул пальцем в сиденье. И действительно, в самом дальнем, левом углу ткань заметно отошла. С замираньем сердца он одернул ее и попытался завернуть так, чтобы не было видно дырки. После нескольких минут нехитрых манипуляций, ему, наконец, удалось сокрыть постыдную улику. Он облегченно вздохнул и начал, не потеряв ни грамма важности, прохаживаться вдоль качелей, грозно сомкнув на груди руки. Он чувствовал себя некомфортно. В глубине души Павел Аркадьевич боялся, что к нему с какой-нибудь глупой, нелепой просьбой подойдут дети и задавался вопросом - как ему, не потеряв достоинства, выйти из такой ситуации. И еще эти мысли про качели. И зачем только он их подарил. Так вот называется - делай людям добро...
Наконец, пришла она. Павел Аркадьевич воспарял духом, увидев это нежное, прелестное взгляду существо и кинулся помогать ему с сумками.
- Вы тут! Спасибо, спасибо. Туда ставьте, прямо на порог. Рада вас видеть! - в ее голосе перемешивалась повелительная и добродушная интонации. Вдруг, девушка замерла, непонимающе уставившись на странную, огромную штуковину, возвышавшуюся посреди двора. У нее было милое, но в тоже время чуть жесткое, с еще не окончательно сошедшими чертами прошлой ребяческой наивности лицо; взгляд волевой, сосредоточенный.
- Что это? - удивленно спросила она.
- Мой вам подарок. Пускай ваши милые детишки немножко побалуются, - заискивающим голосом пропел Павел Аркадьевич.
В эту секунду в его голове родился план. Он подвел ее к качелям и, лебезя голосом, подозвал детей. Те осторожно подбежали, прячась за мамку и надеясь, что, наконец, неприятный, толстый дядя разрешит им посидеть на качельках. Он и правда поднял одного и посадил в тот самый угол, где была дырка. Ткань снова разошлась под тяжестью ребенка.
- Смотрите! - притворно воскликнул Павел Аркадьевич, - дырка! Ах вы негодяи, что подсунули мне!
Другой ребенок дернул мамку за платье и невинно признался.
- А он, - без стеснения ткнул пальцем в сторону Павла Аркадьевича, - качели сломал! Вдруг как подпрыгнет и треснет, громко-громко, а потом долго еще возился с ними.
Павел Аркадьевич чуть не сгорел со стыда. Девушка пыталась сдержать смех, но против воли улыбнулась. Увидев это, он вдруг совсем обезумел и кинулся бежать.
- Стойте, стойте. Что же вы! Я ничего...
С тех пор он больше к ней не приходил. Она сама зашла к нему, с просьбой забрать качели, но он так струсил, что забился в самый угол и велел сказать, что дома никого нет.
