Манетта (Фулвио Муссо)

    Мы остановились у монашьего источника, чтобы перевести дыхание. Манетта умывает лицо, не снимая очков.
    «Очки не снимаешь?»
    Он вытирает подолом майки лицо вместе с очками.
    «Они были грязные», – бросает в ответ.
    Рациональные мужчины очаровывают меня. Еще и потому, что их немного.
    А таких, как Манетта, – ни одного.

     Я зашел за ним домой, где и смог оценить охранное устройство, самое практичное и экономичное в мире: над дверью была повешена табличка с фантасмагоричным званием маршала.
     «Процесс глобализации наполнил нашу землю темными личностями, – говорит, чтобы объяснить наличие охранного устройства,– на прошлой неделе на похоронах моей кузины ко мне подошла женщина за подаянием: пользуются моментом, когда мы наиболее беззащитны. Рассказала мне о больном сыночке, об умершем муже и, конечно, о парализованной матери… сплошное страдание. В конце концов, дала мне пять евро».
     «То есть, ты хочешь сказать, что это ты дал ей пять евро», – поправил я его.
     «Какое там! На каждое ее горе, я рассказывал о своем, еще более страшном, ты же знаешь, каким я могу быть убедительным».

     Мы сели на ступеньках часовенки Святой Анны. Бутерброд с индейкой и пиво теплое, как моча. Манетта продолжает рассуждать с того самого места, на котором остановился полчаса назад, каков феномен!
     «Планета вращается и мы с ней. После восьмидесяти лет средний житель снова похож на двухлетнего. Рискует обмочиться в постель, пускает слюни и ест кашки Кнорр. Но в отличие от малыша своими двадцатью или тридцатью годами пенсии он отправляет в банкроты государственный бюджет».
     Благовоспитанно отворачивается, чтобы извергнуть мочу в банку из-под пива.
     «Если доживу до восьмидесяти лет, я окажусь перед решающим выбором. Наложить на себя руки или вспомнить это рассуждение и исправить восемьдесят лет на девяносто. Примерно так, как поступает государство, чтобы сбалансировать расходы: достаточно увеличить долг. Если бы синьора Мария так управляла домашним хозяйством, тут же была бы отстранена от должности или получила бы под зад согласно семейным обычаям».
     «На самом деле, – вмешиваюсь я, – и гражданин может отстранить правительство при помощи выборов».
     «Как бы не так! Один раз в несколько лет мы можем решить, какому болтуну позволить нас погубить. У нас, на пограничной территории, решение нашлось бы. Здесь вокруг полно швейцарок, пытающихся устроить личную жизнь. Ты женишься и после пяти лет франшизы, становишься гражданином Швейцарии без языковых проблем. Даже без проблемы диалекта».
      «Но… – возражаю, – где ты видишь всех этих швейцарок? А их мужчины?»
      «Неудовлетворенных швейцарок, которые мечтают о латинском мужчине, полно, а при случае ты всегда найдешь готовую сдать в утиль своего швейцарца».

    Вдруг я вспоминаю, что Манетта живет с одной швейцаркой, но я не знаю, женаты ли они или он стал швейцарским гражданином. С должной вежливостью говорю ему об этом.
     Он аккуратно собирает обертки и пустые банки, которые очень рационально складывает в мой рюкзак.
     «Это правда, я живу с Эрикой, и рано или поздно мы поженимся. Без спешки. Планета вертится и мы с ней. Учитывая пять лет франшизы, мне остаются еще десять прекрасных лет до писания в постель, слюнотечения, швейцарских каш Кнорр и соответствующего гражданства».

      Рациональные мужчины очаровывают меня. Еще и потому, что их немного.
      А таких, как Манетта, – ни одного.