Грёзы Судьбы. Глава 5. Игры на воде

чмокающим звуком. Я вошёл, а дверь автоматически закрылась. Помещение освещалось лампами дневного света, и после полумрака коридора свет бил в глаза, мешая смотреть. Стены и пол были выложены белой плиткой. Я остановился как вкопанный. Голова кружилась, взгляд, как в кошмаре, не мог остановиться на какой-нибудь определённой детали. Я за свои, в общем-то, похожих друг на друга миллион жизней повидал многое, но ничего ужаснее этого видеть не приходилось. На всём протяжении стены впритык друг к дружке стояли койки, на которых лежали страшные люди: толстые женщины в исподнем, сморщенные старики в нижнем белье, и многие другие. В глаза бросались обширные гнойные язвы, деформированные и распухшие конечности, выпученные глаза, сухие струпья, обезображенные лица. У очень худой женщины не было одной груди. У одного старика была огромная толстая шея. Я медленно двинулся вдоль этой галереи человеческих страданий. У кого-то капельница торчала в вене. Кто-то лежал на скелетном вытяжении. Кто-то был перебинтован грязными чёрно-красно-жёлтыми бинтами. У кого-то были свищи, из которых торчали испачканные в гнойном экссудате дренажи. У одной старушки из свища на животе торчала петля посиневшей кишки. Все эти люди лежали плечом к плечу на грязных, сбитых в гармошку простынях, кто-то лежал на койке вдвоём, а кто-то даже на полу. В помещении стоял жуткий смрад застоявшихся испражнений, гниющего мяса, мочи, грязной крови. Я шёл, задыхаясь и шатаясь, к противоположной двери. Не сразу я понял, что не вписывалось в общую картину ужаса, а, поняв, ужаснулся ещё больше: все люди спокойно беседовали, улыбались, кто-то смеялся шутке соседа. Никто не обращал внимания на свою боль и своё бедственное положение. Даже агонирующий больной пытался вставить словечко в разговор.
Мне казалось, что прошло несколько часов, пока я не очутился у двери. Она не была герметичной и открылась без чмоканья. Лучше бы я её не открывал. Там был точно такой же коридор, в котором продолжались ужасы предыдущего. Только там ещё были и палаты, забитые больными до невозможности. На подоконниках тоже расположились несчастные. В коридоре маячил охранник в камуфляже. Я не мог больше смотреть на эти страшные язвы, гниющую плоть и прочее, но взгляд отвести было некуда, так как всюду сохранялась та же картина. Пройдя мимо поста медсестры, я встретился с ней глазами. Её до боли знакомое лицо блаженно улыбалось, несмотря на то, что она на кушетке перевязывала культи безногому пациенту. Культи напоминали протухший салат оливье. Я поперхнулся тошнотворным кислым комком, внезапно подкатившим к горлу. Но что-то странное стало происходить со мной: я успокаивался, и все эти мерзкие ужасы переставали вызывать во мне отвращение, я начинал находить в окружающем долю юмора. Я лихорадочно осмотрелся – ни у кого из даже самых тяжёлых больных ни на лице, ни в глазах не читалось ни боли, ни страха, ни обречённости, ни страданий. Все выглядели умиротворёнными, и никто не кричал, не стонал, во всяком случае, громко, все вели себя так, будто они на отдыхе в санатории, а не в лечебнице для безнадёжных больных. И что меня больше всего пугало, так это то, что я начинал окунаться в эту неправильную блаженную умиротворённость. Мои эмоции становились с каждой минутой всё позитивнее, наперекор окружающей действительности. Почти бессознательно я бросился к окну. На подоконнике восседал истощённый мужчина жёлто-зелёного цвета с огромным животом, исчерченным синими дорожками вен,  который выпирал из-под грязной полосатой рубахи. Он с улыбкой взглянул на меня добродушными жёлтыми белками. Он заговорил, и мне в нос ударил резкий запах сырой печени:
-- Ты чего, братец, такой беспокойный?
-- Как вы себя чувствуете? – Я не придумал лучшего вопроса.
-- Великолепно! – С энтузиазмом произнёс больной. – Здесь отличная еда, отличный персонал! Я обязательно буду приходить сюда в гости после того, когда меня выпишут.
Весь его внешний вид говорил о том, что выпишут его отсюда разве что в морг. Ещё не до конца оболваненный, я принялся дёргать приржавевший оконный шпингалет.
-- А что это ты, братец, задумал? – С живым интересом спросил у меня этот говорящий труп.
Охранник обернулся к нам, но смотрел кротко и без злобы, не делая попытки вмешаться.
-- Давай-ка, братец, я тебе помогу, а то ты прям как умирающий.
Я не выдержал и заорал что мочи на всё отделение:
-- Немедленно открывайте окна! Открывайте все окна! Воздух отравлен!
Умирающий с готовностью присоединился к моим воплям. И через миг мой призыв возымел действие. Все, словно очнувшись от дурмана, кинулись распахивать окна, даже те, кто по определению не мог пошевелиться. Да, им давно не хватало трезвомыслящего человека. Я, несмотря на мешающего мне помощника, наконец, распахнул раму, и холодный осенний воздух ворвался в коридор, мгновенно изгнав своей свежестью из моей головы туман приторного благодушия. Я несколько раз с наслаждением глубоко затянулся ночным воздухом, в котором не было этого тошнотворного больничного смрада, и обернулся. Охранник помогал больным бороться с окнами, и через минуту по отделению загулял сквозняк, выметая гнилые миазмы и окончательно меня отрезвляя. Я взглянул на своего обречённого помощника. Тот ясным взором окидывал окружающее, и лицо его на глазах темнело. Губы сардонически изогнулись, и, посмотрев на меня, как мне показалось, осуждающе, он замертво рухнул. Я двинулся по коридору. Свежий воздух приводил в чувство больных и персонал, одновременно вселяя панику в людей. Стали раздаваться крики боли, предсмертные стенания, рыдания и проклятия, люди метались и мучительно умирали у меня на глазах. Медсестра, которая только что беззаботно улыбалась, билась в истерике. На кушетке рядом с ней корчился безногий инвалид, срывая с себя бинты. Я со страхом понял, что натворил нечто неправильное.
Внезапно нос к носу я столкнулся со своей Амандой. Волосы её распустились, глаза грозно сверкали. Она заговорила своим леденяще спокойным голосом, не обращая внимания на царивший кругом хаос:
-- Мы распыляем лёгкий наркотик с эйфоризирующим эффектом через систему вентиляции. Его подача постоянна.
Я, перестав себя контролировать, сжал Аманду за плечи и заорал ей в лицо:
-- Что здесь происходит?! Что это?!
-- Не надо было разрешать тебе идти за мной, -- сказала Аманда, морщась и ёжась от боли, -- на этом этаже больницы вышли из строя распылители. Я, как хозяйка больницы, вынуждена была лично проконтролировать ситуацию.
Набежавшие охранники принялись деловито закрывать окна, не отвлекаясь на метающихся больных.
-- Ты же одурманиваешь людей!!! – Я принялся трясти Аманду.
-- А чего ты хотел?! – Рявкнула Аманда и тут же продолжила ровным голосом. – Думаешь, много людей в здравом уме вынесут подобные страдания?
Я начал понимать. Я отпустил Аманду. Она принялась массировать плечи.
-- Атомная война закончилась, но раны от неё никак не могут затянуться.
-- И что, они знают, что их окуривают какой-то дрянью?
-- Все предпочитают не задумываться об этом. Мы это делаем только для того, чтобы облегчить мучения.
Она помолчала и продолжила:
-- Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. И если кому-то суждено утонуть, то пусть он сделает это с улыбкой на лице.
Я тоже помолчал и сказал:
-- Это как игры на воде.
Аманда непонимающе взглянула на меня. Я продолжил:
-- Игры на воде хороши только тем, кто умеет плавать, для них это забава. Для тех же, кто не умеет, эти игры могут закончиться смертью.
Аманда поняла меня:
-- Да. Мы все тут только и занимаемся тем, что играем на воде. Выплывают лишь те, кто умудрился забраться соседу на голову.
Я тоже играл на воде. Не умея толком плавать, я нырнул с головой в новую для меня роль Скитальца. Я оглянулся. Охранники закрыли последнее окно.
-- Сейчас заработают распылители, -- сообщила Аманда и прижалась ко мне.
Я её обнял. Это выглядело дико: вокруг нас кричали, рыдали, стонали и умирали люди; врачи, оправившиеся от шока, пытались помочь не столь безнадёжным, а мы стояли и обнимались среди всего этого кошмара. Я отстранил Аманду и взглянул ей в глаза. Я ещё не знаю, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что – нет, где правда, а где ложь. Я не знаю, что будет завтра, но я знаю, что сегодняшнюю ночь я проведу с этой некрасивой женщиной, а потом покину этот умирающий мир с его неразрешимыми проблемами. Наши губы слились. В этот момент раздался монотонный и почти неслышный гул распылителей. Вопли и рыдания стали стихать, а наша сладострастная истома усиливаться.
Играя на воде, необязательно утонешь, можно и научиться плавать. Кажется, я скоро пойму, что я ищу в этой паршивой жизни. Я нащупал верный путь, которому предстоит быть долгим, но в конце которого я обрету, наконец, абсолютное счастье и смогу умереть с улыбкой на губах. Сегодня же мне достаточно той толики счастья, которую я получаю от Аманды. С сердца упал неподъёмный груз, я больше не буду тыкаться, как слепой котёнок, теперь я знаю, в какую сторону мне идти, и этого сейчас мне было достаточно. Я тратил много времени на глупости, но теперь я вижу конечную цель и мне уже не страшно играть на воде.