уже нет прежнего ощущения неразделимости. Но… даже сама мысль о том, что, возможно, когда-нибудь…- делает менее существенными все произошедшие за день неприятности. И не то чтобы всё ещё незыблемо верили в то, что, не пройдет и года, и поженятся, и будут вместе – навеки - но… А может, и верили. То есть, уже понимали, что не всё так просто. Но, тем не менее, допускали эту возможность. Только… она иногда пугалась: как можно жить с человеком, которым дорожишь по-настоящему? Это же свихнешься от постоянного страха его потерять. Однажды приснился сон: он был с друзьями, она его окликала, он оглядывался и – уходил от неё. Было так больно – не вздохнуть. Проснулась в слезах.
Если так больно от одной лишь мысли о возможности потери – то как выжить, если такое случится в реальности?..
А жизнь шла своим чередом. Она ходила на лекции (временами прогуливая), на вечеринки и дискотеки, он готовился к вступительным… И – огорошил её тем, что раздумал поступать в мед. Вернее, не совсем раздумал.
Он хотел быть врачом. Но, как часто бывает, папа – знал лучше. Объяснил ему, что он – тупой и сам не поступит никогда. Спасибо, бог дал умного папу, папа пристроит и обо всём позаботится. Папа пристроил. В военное училище. Которым рулил его давний дружок. Папа давно лелеял эту мечту – достал оболтус! То шляется ночами где попало, то компании дисидентствующие… Вот пусть к дисциплине и привыкает. Лучше поздно, чем никогда. Разбаловали – на свою голову… Что и озвучил.
А он… Ну, скажем так, не восстал. Понимал, что последние месяцы больше валял дурака, чем готовился. А угодить в армию, в случае провала на экзаменах, абсолютно не жаждал. Рассказывали ребята о том, что там творится, в этой армии…
Одно дело – курсант, будущий офицер, и совсем другое – салага. Да и отец убеждал, что это - военное училище, да не совсем – готовят инженеров. Специалистов.
Она была в шоке. Он не раз говорил ей, что ненавидит армию. Всё, с нею связанное. Эту дисциплину, доведенную до абсурда. До крепостного права. Это унижение.
Она не понимала логики. Не хочешь угодить на два года – зачем выбираешь на десятилетия? Звонила. Ругались.
Он объяснял: это не совсем то. Обычный инженер. Просто – по военной технике. Повторял доводы отца. Её эти доводы не убеждали.
- Какой инженер?! Тебя сроду техника не интересовала!
- Она меня и сейчас не интересует! У отца дружок ведает набором! Одного его слова достаточно, чтобы – взяли!
- Но ты хотел быть – врачом!!! Ты же – действительно хотел!
- Хотел. Но знаешь, какой там конкурс? Мне не мед, мне Афган светит!
Нет, она не хотела для него Афгана. Но и то, что он делал, - это было неправильно. Нельзя предавать свою судьбу. Но – не находила аргументов.
Потом он писал ей депрессивные письма – естественно, жизнь курсанта оказалась несладкой. После привычной вольницы, сэйшнов, легкого диссидентства. Оказалось, что возможность побыть полчаса одному – это величайшее счастье. Ночевали в казармах. На занятия ходили строем. В столовую ходили строем. Отдыхали – под присмотром. В увольнительные пока не пускали. Вспоминал свою комнату – где всегда мог закрыться, и даже мать не заходила без стука… Как жизнь на Марсе. Об увольнительной мечтал – как о глотке свободы.
В первую же увольнительную напился вдрызг. Так получилось. Вышли компанией, и такие были одуревшие – от долгого ожидания, от бесконечных проволочек, от тревожного опасения, что в последний момент всё сорвется, обломается (такое уже бывало), и от незнакомого города, в котором не знали, в какую сторону податься, и растерялись – еще и потому, что отвыкли от свободы. И кто-то нервно предложил отметить эту самую свободу, и остальные – так же нервно – поддержали, и день прошел, как в тумане. Где-то пили, знакомились с какими-то местными ребятами (хорошие ребята оказались, компанейские), потом ехали к ним в гости, и опять пили, потом приходили в себя (чтобы не замели на проходной) – так день и прошел.
И думал – это случайность. Но от тоски и убогости напиться тянуло постоянно. И все разговоры перед сном только и были – что хорошо бы сейчас вмазать, и как славно оттянулись в прошлый раз, и кто-то мечтательно вспоминал о былых своих подвигах на этой ниве, а другой подхватывал… Тем и держались – воспоминаниями об увольнительной прошедшей да мечтами о будущей.
В его письмах к ней эта тема тоже проскальзывала. Он писал, что учеба нудная, жить в казарме невыносимо, но вот в прошлые выходные был –праздник, напились до поросячьего визга. И опять: учиться трудно и скучно, терпеть – никаких сил, но может, будет увольнительная, и тогда удастся покутить вволю…
Она помнила, каким ярким и неординарным он казался ей раньше. Перечитывала его прежние письма – юмористические наброски о друзьях-музыкантах, размышления о жизни, милые слова любви… Сейчас этого не было в помине. Даже его чувство юмора – умерло.
Прислал фотографию. Да уж, с длинными волосами он выглядел умнее…
Это был не тот человек, которого она помнила.
Она приехала в город, где находилось его училище.
Он лежал в карантине. Подхватил какую-то инфекцию. Что она наплела начальству, сама потом не могла вспомнить. Но её – пустили.
Она сидела с ним в больничном коридоре, держала его за руку, смотрела жадно. Коротко остриженный, в какой-то сыпи, с припухшим лицом… Но это – ладно. Он не мог связать двух слов.
Он так растерялся, когда её увидел… Она – и это место – были несовместимы.
Они сидели в коридоре – и мимо постоянно сновали взад-вперед любопытные курсанты, и пожирали их глазами, кто – хмыкая, кто – ухмыляясь, кто – изображая неприличный жест. Армейский юмор…
Она – не замечала. Она сидела, взяв его за руку, и говорила о чем-то – постороннем. Он – отвлекался – и не мог сообразить, о чем она говорит. Только переспрашивал иногда:
- Как тебе удалось пройти?
К соседу по палате накануне приезжала мать. Издалека. Её не пропустили. Карантин.
Она объясняла. Потом возмутилась:
- Ты пятый раз спрашиваешь! Расскажи, как ты живёшь! Я из твоих писем – ничего о тебе не знаю!
Она стал рассказывать… Что он мог рассказать? Он так и жил. Лекции. Казарма. Бесконечные построения. Редкие увольнительные. Единственная радость – друзья из местных познакомили с одной юной мамашей, разведенкой, и та иногда зазывала в гости, и перепадало немного домашней еды, секса, нежности. Но об этом - не расскажешь.
Это и впрямь был не тот человек, которого она помнила. С которым целовалась – и не могла нацеловаться. Говорила – и не могла наговориться.
И дело было не в опухшем лице и не в прическе (вернее, её отсутствии) – хотя выглядел он – не лучшим образом. Глуповато, скажем. Как эти, с ЗПР.
Но его отсутствующий взгляд… И странная манера постоянно озираться… И первая – рефлекторная – реакция на её протянутую к нему руку. Это потом – спохватился и сам взял её за руку. Но ведь было! Вначале - он отшатнулся!
И говорили… как Чужие.
Она ехала в поезде – как с похорон. Беспрерывно курила в тамбуре, смотрела в никуда… Мыслей – не было.
Потом пришло от него письмо. Он пытался как-то объяснить – растерянность, неловкость…
Она что-то ответила…
Но – всё уже было не то. Её больше не тянуло о нём грезить.
Заводила друзей, меняла кавалеров… Очередной влюбился всерьёз – и сумел-таки увлечь её – был умён, уверен в себе, настойчив. Позвал замуж. Подумала: почему бы нет? Как-то от смены ухажеров уже притомилась слегка.
Но перед свадьбой решила съездить еще раз и увидеться – чтобы определиться окончательно.
Приехала на выходные, и удалось вырвать ему увольнительную, два дня жили у его местных друзей, и он вроде немного оттаял, и не производил впечатления зомби (или дауна – кому как нравится), и расспрашивал о жизни «на воле», и в глазах опять светился огонь почти прежний, и тянулся её обнимать… Но. Это было не то. Жалкое подобие прежнего. А может, это в ней что-то умерло, и он перестал казаться ей необыкновенным?
Вечером в воскресенье проводила его до училища, села на поезд, вернулась домой и… вышла замуж.
О чем и написала ему – через пару недель.
Он прислал ей письмо… нервное, злое, полное упреков и обвинений. На 8 страниц. Она его порвала. Рыдала – он обиды и гнева. Чувствовала себя - оскорбленной. За что?!
Он писал:
«Тебе нельзя было верить!»
Он писал:
«Ты – пустая. Мерзкая. Лживая».
«Я не верю ни одному твоему слову, которые ты когда-либо говорила!»
«Ты не способна любить!»
«Я ненавижу себя – за то, что имел с тобой дело!»
«Я не хочу тебя знать!»
И она считала, что вот этот человек – её любит?!
Выкинула клочки в ведро.
Через час достала их обратно. Долго складывала и так, и сяк – удалось собрать лишь отдельные куски – перечитывала, пытаясь понять, почему он так с нею…
До этого ей казалось, что прошло у них обоих. И самое лучшее – сохранить добрые воспоминания о том, что было, и всё.
Оказалось, была не права. И её замужество задело его сильнее, чем она ожидала. И его боль и гнев ударили по ней – наотмашь…
Она не чувствовала себя виноватой в том, что вышла замуж. Была бы нужна – дал бы понять.
Но ужасалась той боли, которую он, похоже, испытывал. И собственный гнев – в ответ на его упреки – казался ей теперь неуместным.
А через месяц получила от него ещё письмо. Он просил прощения за резкость, писал, что был не прав, что не имел никакого права обвинять её, потому что и сам не безгрешен, и, если она любит своего мужа, то он рад за неё и надеется, что у неё всё будет хорошо.
Она, счастливая, что получила от него весточку, и он не сердится на неё больше, тут же что-то ему ответила – и так они переписывались лет шесть… Почти как добрые друзья.
Только… кому как не другу признаться в том, что несчастлива в браке? Но как раз ему в этом призналась бы в последнюю очередь. Гордость – не позволила бы. И как прежде порой придумывала в письмах к нему концерты и выставки, на которых якобы побывала, необыкновенных друзей и поклонников, не существовавших в природе (чтобы казаться ему более искушенной, взрослой, интересной), так и сейчас писала ему о том, как трогательно любит её муж, какие замечательные у них общие друзья, как прекрасно они все ладят и довольны друг другом. Правда была в том, что у мужа оказался прескверный характер, и давно стоило бы от него уйти – но уйти с маленьким ребенком было некуда.
А он… выкинул фокус. Женился на той самой разведенке. На 8 лет его старше. С 8-летним сыном.
«Она добрая. И много перенесла плохого. И пацан славный. Он меня любит».
Она плакала, когда читала это письмо. И – опять им гордилась.
Он мог бы добавить, что ему, по сути, всё равно, на ком жениться. Был бы человек относительно неплохой.
Поскольку кто-то надеется и ищет, а кто-то нашел – и потерял….
Но – не написал. Зачем?
Он окончил своё училище, получил назначение – и уехал с семьей в какую-то Тьмутаракань. «Я раньше и не подозревал, что есть такой город… Так что – повышаю свой образовательный уровень! Во всяком случае, что касается географии».
Еще писал какое-то время - в своей милой юмористической манере – как они пытаются устроиться на новом месте, как ему удается ценой неимоверных усилий удерживаться в роли крутого специалиста, как подрастает сын… О сыне писал – с нежностью. И о жене – тепло и с симпатией.
Никогда не обсуждалось – но явно
