Картина Часть 2 Глава 4

Глава 4.

Света с сожалением понимала, как мало она может дать своему новому знакомому. От него она получала просто массу впечатлений, знаний, энергетики и удовольствия. Но что было у нее, чем бы она могла поделиться с ним? Своими рассуждениями в подавленном настроении изо дня в день на протяжении многих лет? Своей замкнутостью, своим одиночеством? Это был какой-то неравноценный союз.
Богатство его внутреннего мира в обмен на …что? Пустоту? Ураган его общественной жизни в обмен на…ее узкий мирок без событий? Света так жалела, что ничем в ответ не может обогатить дорогого ей человека, столько лет прозябая в нищете душевной и духовной, не занимаясь своим самообразованием.
Она чувствовала себя застоявшимся болотом, без течения, без изменений. Она сделала открытие, что вовсе и не жила до встречи с Кьенгом, не было в ней ни силы, ни энергии, ни такой жажды деятельности, какой обладал этот удивительный человек, и какую она получала сейчас.
Он словно зажег ее, включил, активировал. Такую голодную, такую жадную. Каждый день она впитывала в себя жизнь, силу и обаяние этого необыкновенного человека. Словно впервые училась ходить, рисовать и петь, делая успех за успехом. А Кьенг видел перед собой существо, способное нескончаемо впитывать в себя все новое, неизведанное и необыкновенное. Поражался ее неуемной активности и постоянной готовности к чему-то новому и незнакомому ей. Он восхищался и уважал ее порывы и стремления, понимая, что впервые столкнулся с такой светлой жаждой и радостью от сознания того, что она живет, что она есть, и что она рядом с ним. Он видел, что она вдыхает ветер перемен полной грудью, смело смотря в глаза новому дню и доверяя свою жизнь ему. И гордился собой, считая, что само Небо послало ему такой драгоценный подарок.
Он звал ее Белой Лилией. И все его люди, доверенные лица и жители его города приняли Белую Лилию с радушием и уважением. Они дорожили мнением своего лидера, и умели ценить то же, что и он.

***

В один из дней Света пришла к Кьенгу с семейным фотоальбом.
- Хочу больше узнать о тебе, - сказал он ей по телефону, попросив захватить с собой фотоотчет всей ее жизни. – Столько лет мы прожили врозь, и я ничего не знаю о тебе. Надо наверстывать упущенное, так у вас говорят? Ты заняла все мое сердце, должен же я знать, кого в него впустил? – он рассмеялся своим волшебным смехом, от которого так тает сердце и кружится голова.
Они были одни в огромном одноэтажном доме, разделенном на несколько частей стеклянными перегородками с матовым стеклом с затейливым рисунком и открытыми стеллажами, заставленными книгами, свечами, фарфоровыми статуэтками и разномастными кубками, завоеванными Кьенгом в различных боях и соревнованиях, как много лет назад в Гонконге, так и позже здесь, в Чина-тауне.
Они сидели у окна в средней части огромной комнаты на зеленых циновках, постеленных на пол, разрисованный причудливыми узорами. Повсюду на стенах висели медали и грамоты с непонятными иероглифами.
Перед ними на полу расположился низкий столик, напоминающий скорее скамеечку для ног, с большим блюдом, полным фруктов. Но в груде апельсинов, гранатов и киви Света отыскала желто-канареечный лимон, тонкокожий и ароматный. Она стала с удовольствием смаковать его дольки, игнорируя сахар, чем привела Кьенга в немалое изумление и вызвала восторг абсолютной неподвижностью своего лица при этом.
Кьенг переворачивал страницы с фотографиями, подолгу рассматривая и жадно изучая чужой мир, чужую жизнь, которая так неожиданно вплеталась теперь в канву его собственной судьбы.
- Это мы с отцом на рыбалке, - комментировала Света, облизывая кислый сок с пальцев. – Видишь, какая огромная рыбина? Это я ее поймала.
- Сама?
- Ну нет, конечно, я не удержала бы ее, отец помог. Но клюнула она на мою наживку! Я до сих пор, кажется, помню вкус той жареной рыбы.
- Сколько тебе здесь лет?
- Семь.
- Забавные косички.
- Да, по моде заплетены были, - Света улыбнулась. – А чай на костре какой вкусный получается, с этим запахом дыма… Ты любишь еду на костре?
- Я… да, люблю, - Кьенг уже некоторое время не сводил взгляда с девушки, комментирующей фотографии, позабытые мужчиной.
- А это моя любимая лошадка. Ее звали Грация. Мы каждое воскресенье приходили в конный парк. Это, наверное, самое радостное мое воспоминание – как будто летишь, паришь над землей. Есть вид с высоты птичьего полета, а есть с высоты своего роста на лошадиной спине, - Света рассмеялась. – Тоже интересно и красиво. Через несколько лет после нашего знакомства, ее усыпили, она старая была. Я так долго переживала. Отец нарисовал ее для меня, и эта картина висит над моей кроватью.
Кьенг перевернул еще одну страницу альбома.
- Это моя мама, - с фотографии смотрела красивая женщина с легкомысленной улыбкой беззаботной женщины, умеющей получать все, что ей нужно ото всех, кто ей нужен. – У нас сложные отношения. Я стараюсь с ней встречаться как можно реже. Понимаю, это не правильно, но… мы такие разные, и нам вместе… нелегко. Она красивая, правда?
- Очень красивая женщина, - подтвердил Кьенг, и опять повернулся к Свете, упиваясь ее близостью, ароматом ее волос и кожи.
- Здесь она молодая, но и сейчас выглядит просто отлично, словно время не властно над ней. Она черпает силы для жизни в любви. Любовь – это смысл ее жизни.
- Ты не похожа не нее, - сказал Кьенг.
- Да, так уж случилось, что мне не перепало от нее ни прелести, ни шарма, ни обаяния.
- Какая же ты смешная! Передо мной сидит прекрасная молодая женщина, свежая Белая Лилия, с огромными глазами и немного грустной улыбкой, и ест лимон, не морщась. Как, по-твоему, я себя чувствую?
- Как?
- Умираю от любви. Хочется писать стихи, но… я не умею, - Кьенг прикоснулся подушечками пальцев к ее щеке. – Смотри мне в глаза и повторяй за мной: «Я прекрасна». Нет, ну куда ты отворачиваешься! Смотри мне в глаза, дай сюда руку, вот так. Готова? Теперь повтори.
- Напомни текст, пожалуйста, - Света пыталась скрыть волнение.
- Не притворяйся, у тебя все нормально с памятью, - мужчина перестал улыбаться и серьезно посмотрел на девушку.
Приблизив к ней лицо, он наклонился над ее губами и прикоснулся к ним. Она подалась вперед, к нему, чтобы продлить очарование этого сладкого плена. Кьенг отстранился, открыл затуманенные глаза, а потом снова жадно прильнул к ее губам. Света не шевелилась, боясь спугнуть очарование.
Какое-то время тишину в зале ничто не нарушало, пока Кьенг не взял себя в руки и с едва заметным вздохом не отстранился от девушки. В его глазах была и радость, и мука, и восхищение, и что-то еще, что он попытался скрыть за сиянием своей улыбки. Света откашлялась, прочищая горло, мужчина поправил на своих коленях альбом, съехавший на пол. Она продолжили рассматривать фотографии.
- А это я в Белоруссии, на родине отца. Меня в детстве отвозили туда каждый год на целое лето.  Ни с чем не сравнимая красота: леса, поля, луга… У меня конечно нет таких слов, чтобы описать все то, о чем я тоскую теперь. Смотришь на луг, обрамленный вдалеке цепью темно-зеленых и темно-синих деревьев леса, теряющихся в дымке легкого тумана, и не можешь наглядеться. Видишь, это васильки. Они растут среди пшеницы, и в нашем городе таких нет. Вообще с белорусскими полевыми васильками, растущими среди ржи и пшеницы, не могут сравниться никакие другие цветы…
Мысли девушки перенеслись на много лет назад, в далекую деревню, на один двор, где перед домом вкопан стол со скамейками, над которым нависает огромная ветка старой груши, по двору важно ходят курицы и гуси, из сарая доносится мычание коровы, хрюканье поросят. Под навесом с дровами сделан маленький игрушечный столик, уставленный тортами из песка, украшенными цветами и разноцветными стеклышками, а под перевернутым ящиком лежит бутылка из-под шампанского - собачка по кличке Шимпанзе. А как пахнет деревенский дом… старостью, древностью, деревом, и еще множеством оттенков запахов, которые невозможно идентифицировать.
Когда девушка однажды зашла в старый дом своих знакомых в деревне, недалеко от города, и почуяла этот запах, у нее защипало глаза, а душу наполнила нежность и тоска, и такие далекие и родные воспоминания о собственном детстве, с подобным домом, с этим волшебным запахом, который невозможно вспомнить сам по себе, но который, услышанный и почувствованный, рождает столько воспоминаний…
Кьенг слушал воспоминания девушки, и понимал ее грусть, тоску по тем краям, в которые нынче нет возможности вернуться. Ему это так знакомо.
- Когда я еще жила с родителями, отец в конце лета специально приобретал мешок яблок у знакомого фермера, и таз с этими яблоками ставил в мою комнату под кресло, чтобы, как он говорил, «яблочный дух» наполнял все пространство.  
- Да, васильки, жареная рыба, лошади, яблочный дух… У тебя было ароматное детство! – проговорил Кьенг. - И у тебя хорошее обоняние, - он подмигнул ей и улыбнулся.
Раздвижная дверь распахнулась, и в комнату вошел мужчина, довольно высокий для китайца, худой и бледный, с красивыми чертами лица, с шальными черными глазами.
- О, Сэмо, дорогой! – Кьенг поднялся навстречу китайцу. – Заходи.
Молодой мужчина поклонился девушке, улыбнувшись широкой приветливой улыбкой. Добродушная каланча, улыбчивый великан.
- Света, познакомься! Это мой близкий друг и правая рука – Сэмо Йен, - с большим уважением в голосе произнес Кьенг. - Сэмо, а это – Светлана. Моя Белая Лилия, - нежно и гордо объявил мужчина.
В эту минуту лицо Золотого китайца светилось от счастья, ведь сейчас рядом с ним находились самые близкие и дорогие люди.
- Сэмо только утром вернулся из Гонконга, выполнял кое-какие мои поручения, - пояснил он для Светы.  
Сэмо еще раз поклонился девушке.
- Добро пожаловать в Чина-таун, - весело сказал он. – Ты сотворила в нашем городе чудо.
- Какое? – опешила девушка.
- В наш город пришла весна.
Света удивленно приподняла бровь. По оконному стеклу как раз застучали капли дождя, и девушка перевела вопросительный взгляд с окна на лицо говорившего.
- В сердце Кьенга она определенно пришла, - засмеялся мужчина. – Видишь, как он цветет! И распускается! Скоро плодоносить начнет! – и он шутливо толкнул порозовевшего приятеля в бок.
Кьенг не стал спускать такую дерзость выскочке, и тоже толкнул Сэмо. Тот не остался в долгу, и завязалась потасовка, вылившаяся в показательные выступления двух бойцов кунг-фу с передвижением по всему дому и сдвиганием с законных мест деталей меблировки.
Света во все глаза смотрела на это представление и не могла налюбоваться на своего героя. Этот танец силы и скорости завораживал ее сильнее его внешней привлекательности, и в глазах ее плескалось восхищение, равное по силе чувству религиозного фанатика. И он становился ее божеством, ее кумиром, ее смыслом жизни.
У девушки было две голубые мечты детства: научиться танцевать и обучиться боевым искусствам. И то и другое она считала хорошей возможностью победить свою неуклюжесть, робость и незначительность. Ведь умение танцевать обязательно придало бы ее осанке царственность, уверенность движений, и натренированная грация обязательно привлекали бы к ней внимание, вызывая у людей симпатию и расположение.
Знание же