По справедливости

У нас в институте работал мужик один, Павел Иваныч. Мы его звали Пашей, хотя годков ему было столько, что сидеть бы Паше дома да возиться с внуками. Но вот поди ж ты, он столько сокращений пережил, а его не трогали. И не то, чтобы работник он был золотой: так, средней руки, таких в лихие годы вышвыривали из конторы за милую душу. А держали его за талант особого свойства: умело водку разливал.

А с чего все началось? Как какой праздник или, скажем, день рожденья – собирались мы у химиков. Там и площадь позволяла, и на отшибе от высокого начальства, и посуда всегда водилась. Мерная посуда, когда пьешь – это великое дело. Но в девяностые годы, когда институт завшивел, и у химиков посуда извелась. Не вся, конечно, но из колб пить неудобно, из пипеток – тем более, а мензурки все побились. И вот как-то случились очередные посиделки, уж и не помню, у кого день рождения был. Перед кем-то – бокал, у кого-то – чайная чашка, а Иван Данилыч из второго отдела прикола ради блюдце с собой припер. Сидим, предвкушаем, чешем языки о скудных наших временах и думаем, как мы будем разливать.

Начальница химиков – Ольга Лазаревна, мудрая баба, говорит: «А у меня есть в сейфе последняя мензурочка на пятьдесят кубиков, щас мы ею будем дозировать».

Ну, куда это годится – чтобы за праздничным столом рушить обряд манипуляциями с какой-то там мензуркой? Пристало ли ученой братии этак-то крохоборствовать? Понятное, дело, ломка традиции никого не радует, народ ропщет. Вот тут Паша первый раз голос и подал: не надо, говорит, мензурки, я так умею.

Взял он колбу с разведенным спиртом на мандариновых корочках и споро так, буль-буль-буль – в разнокалиберную посуду разлил. Тут вроде как в шутку и спор завязался: а не обделил ли он кого? И заставили Ольгу Лазаревну достать заветную мензурку, чтобы обратно в колбу разлитое сливать да проверять, не было ли обиды. И что ж ты думаешь? Всем поровну Паша разлил, грамм в грамм!

Ты вот улыбаешься, а напрасно. Посуди сам: иному Бог дает на скрипке, или, там, на трубе играть, другой картинку нарисует так, что не оторвешься, а кто-то любую бабу охмурит за две минуты. Ну так они всем известны и даже скучны. А чтобы разливать с точностью – так тут талант нужен уникальный,  редкий. Да если разобраться, то такие гении разлива больше народом востребованы, чем те, кто горло дерет со сцены или ловко шайбу гоняет. А встречал ты их, разливальщиков, в своей жизни? То-то же.

С тех пор и пошло: как праздник – Паша разливает. Никому больше это дело не доверяли. И проверять его пытались и так, и этак – все равно, даже вслепую Паша умудрялся сработать точно. И что интересно: если, скажем, чай наливать будет, так обязательно на стол или кому на брюки кипятка плеснет, а водку – ни-ни, как в аптеке.

И до начальства молва дошла о Пашином таланте. Пробовали его на разные корпоративы и барские случки приглашать для развлечения публики, но Паша всегда отбояривался и предпочитал быть с народом. А что, говорит, мне там делать? У них там посуда стандартная, холуи с набитой рукой имеются, скукота и только.

Но вот случилось так, что наш генеральный втравил институт в какую-то авантюру: то ли с военными, то ли где-то под распил деньги окучились и появилась возможность к кормушке хоть на время присосаться. В общем, денежка капнула, в конторе первый раз за много лет обновили мебель, кое-какое оборудование приобрели, а к химикам завезли посуду: всякие там бюретки, аллонжи, холодильники и прочие стаканы. Как раз у Ольги Лазаревны случился юбилей. Снеди всякой она нанесла – помидорчики домашние маринованные особенно были хороши. И на столе не спирт разведенный в трехлитровой колбе, как все последние годы, а хорошая водка, и для каждого поставлен стакан на сто кубиков с делениями. Этак-то и дурак разольет, не ошибется. Но все равно разливать по традиции поручили Паше. И вот, представь себе, Паша разлил, а как раз под руку телефон затарахтел, Ольгу Лазаревну, значит, вызывают к Самому – поздравления слушать. Ольга Лазаревна жевательную резинку впихнула в пасть и ускакала, а стаканы остались сиротеть.

Кто ж станет первую рюмку без поздравляемого пить, кроме последних алкашей? Сидим, значит, ждем Лазаревну и на стаканы пялимся. Вот тут Константин Михалыч из снабжения и углядел: что же ты, говорит, Паша, глазомер утратил, Лазаревне на двадцать граммов больше плеснул? Или перед юбиляршей лебезишь?

Паша прищурился, какой-то там калькулятор под остатками волос прокрутил и говорит: «Все правильно я разлил. Сам не знаю, в чем дело, а требухой чую: так надо».

Тут еще кто-то голос подал, что, дескать, нужно Выпить за то, чтобы юбилярше от начальства поменьше досталось. Кто же против такого устоит?

Через полчаса приходит Лазаревна, к своему стаканяке тянется, а Машка, лаборантка ее, говорит: «Ольга Лазаревна, давайте еще минутку подождем, идейку одну проверить». И – прямо из стакана у нее пипеткой набрала водки, да в рефрактометр ее и капнула. А потом протерла, где надо, да снова туда же – из бутылки. По таблицам пошуршала, на калькуляторе пощелкала и выдает: «Паша, памятник тебе надо поставить. Водка у Ольги Лазаревны выдохлась как раз настолько, что всем – поровну». Тут все стали вопить: «Паша – провидец! Нострадамус ты наш!». Даже качать его собрались, да он как-то отвертелся.

А у меня с той поры какое-то сомнение появилось: так ли уж рационален мир, как думалось? Нет, конечно, в Бога и прочих чертей я не уверовал, но потянуло откуда-то холодком, припомнилось кое-что и сообразил я вдруг, что вот оно, рядом, поддувало, через которое глядит на нас то ли нечисть, то ли что-то совсем уж непонятное.

Видать, не только я поумнел, но и до других дошло, потому что редко кто стал Пашу звать запанибрата, а все больше по имени-отчеству величали.

И вот тут приключилась беда. Запомнил я все очень хорошо, потому что подошел очередной мой день рождения, дата хоть и не круглая, но печальная и знаменательная: остался один годик до пенсии. Как водится, собрались у химиков, огурчики-помидорчики, домашнее вино, Паша, как обычно, разливной. Набрались мы в тот раз изрядно: Лазаревна притащила от экономистов дрянную гитару и что-то пела, Машка все порывалась на столе станцевать между бутылок и плошек с салатами, мужики, против обыкновения, курили не на лестничной клетке, а прямо за столом. В общем, пир горой и дым коромыслом. И тут вылез непрошено Корнеев Сашка, новый начлаб, черт его за язык дернул. Вот, говорит, Павел Иваныч разливает поровну, глазомер у него отменный, а все же метода у него устарелая, уравнительная, от нее тухлой отрыжкой социализма несет. Надобно разливать не поровну, а по справедливости, с учетом заслуг. Тут народ разволновался: а что такое справедливость? Чьей мензуркой ее оценивать? По каким заслугам? Вот, скажем, директор: он получает зарплату по справедливости или нет? Научных заслуг за ним сроду не водилось, текучка кадров в институте – как на вокзале, того и гляди вовсе прикроют, а ведь какие результаты прежде были, и на нобелевку своих выдвиженцев давали, и космос не без нас освоен, и оборонка… Или взять Рейсмуса Илью: работник золотой, ему давно бы доктором быть, а дома у него нелады, с женой развелся и обошелся с ней не по справедливости… Много чего наговорили в тот раз.

Паша этак скромно в уголку сидел и молчал, щурился да по сторонам зыркал, а морда у него делалась все краснее да злее, а потом и говорит: я, мол, могу и по справедливости. Не знаю, какая она, только мне и знать ни к чему, я не вычисляю. Думаете, я когда водку лью, то считаю, сколько раз булькнет? Да я в это время вовсе ни о чем не думаю, ничего не слышу и не вижу, само все выходит так, как нужно. Мне только с духом собраться – и будет все по справедливости. Давайте, черти, посуду! Только обижаться чур на самих себя.

И сдуру протянули ему стаканы, и налил туда Паша водки – всем по разному. А Корнееву не налил вовсе, тебе, говорит, еще три года водку носить сюда, чтобы поганые свои делишки окупить перед людьми. Что он имел в виду – того никто не знает.

И вот поди ж ты: вроде бы глупая шутка – а каждый запомнил, где он сам в том ряду объемов оказался и кому больше, а кому меньше Паша налил. В курилке на лестнице, понятное дело, случай тот долго обсуждали и все говорили, что по большому счету правильно Паша расставил наших сотрудников, а все же того, не нужно было этого делать, и каждый считал, что его-то точно Паша обнес – и не водкой, а справедливой оценкой.

А потом случился Новый год. Встречали в кабинете у Самого. Пашу тоже пригласили, хоть и не велика шишка. Директор-то про тот случай с разливом по справедливости еще не знал, вот и вышла у него промашка. Директор и спрашивает: «Павел Иваныч, а вслепую под платком разлить шампанское сумеете?» Паша отвечает: «Могу, на-раз разолью! Только пусть каждый возьмет свой бокал тоже вслепую.» Секретарша наставила бокалов на стол, накрыла их какой-то занавеской, рядом поставила ящик с шампанским и директор самолично шампанское откупоривал. А Паша наливал не глядя. Потом каждый вытащил по бокалу. «Да, пора вам, Пал Иваныч, на пенсию» - говорит директор. «Этак-то и я разолью, кому пусто, а кому густо».

Но мы-то, которые на том дне рождения были, видели, что расклад вышел прежним, а Корнееву снова достался пустой бокал. Ну ладно бы, своевольничал Паша по своему разумению – но как он мог узнать, кому какая посудина достанется?

Дальше разливал сам директор, и глазомер у него был отменный. Паша тихонько ушел, еще кто-то так же незаметно сбежал.

С той поры посиделки с выпивкой сошли на нет. Не то, чтобы пить перестали, но все больше по двое – по трое, а чтобы гурьбой, да еще при Паше – так ни-ни. И народ в институте перегрызся, иные стали говорить, что надо бы и зарплаты поделить пропорционально Пашиному раскладу, а другие говорили, что оклад – это одно, а справедливость – совсем другое. Егиян из снабжения уволился, а в заявлении написал: «Двадцать лет без повышения, а мне Паша налил почти больше всех. В другой фирме предлагают хорошую зарплату, а тут не хочу». И самого Пашу вскоре спровадили на пенсию, да как-то почти незаметно. Он и не кочевряжился, собрал манатки и исчез.

Но вот с того времени я все думаю: что это за справедливость, которой Паша водку отмерял? Да и есть ли она? Может ли быть у одного человека быть право распоряжаться ею? И хотелось ли бы мне самому таким правом, или хотя бы возможностью, располагать? Другой раз посмотришь на мерзавца и подумаешь: нет, тебе бы я точно не налил. А ночью одолеет сомнение: избави бог от такого груза – иметь под рукой мензурку для измерения справедливости!

И каково приходится Богу, если он есть, с его «Мне отмщение, и аз воздам»?