Багульник

– Мужчины!.. Мужчины, просыпайтесь!
Ворвавшийся в сознание голос был очень решительным и, вместе с тем, неизмеримо далёким и ласковым. Егорка разлепил непослушные веки, но резанувший по глазам ослепительный луч, заставил болезненно сморщиться и отвернуться к стене. Рука привычно нащупала сбитое в край одеяло и потянула на озябшее плечо.
– Ну, мам… Ну, ещё немного… Уберите солнце, мам…
Сознание улетучивалось. Как вдруг, чуть скрипнув, отворилась дверь, и комната заполнилась горячим духом. Принюхавшись, Егорка сразу же определил:
«Поджаристое тесто, масло… Шанежки! – и, расплываясь в счастливой улыбке, домыслил: – С картошкой и с творогом. Со сметаной!»
В доме пахло чем-то ещё – знакомым, но пока не воспринимаемым и не узнанным.
«Чем же это так… – Егорка прерывисто втянул носом воздух и, будто до чего-то догадываясь, на секунду замер. И тут же, забываясь, отрешился. – Нет, непонятно».
Тело за ночь отдохнуло, наполнилось силами. Непреодолимое желание зевнуть вернуло его в действительность.
«Может, сходить на разведку?.. И дался мне этот запах! Лучше уж ещё немножко полежу, каникулы как-никак».
Сознание проваливалось в сладкую дрёму. Но тут его вниманием завладело чьё-то размеренное дыхание. Егорка перевернулся на другой бок и открыл глаза: на диване, подложив под голову правую руку, посапывал отец. Красивый, сильный. Мысли запрыгали, закружились. Егорка вспомнил, как вчера утром они красили в родительской комнате пол, а вечером осторожно прикладывали к нему ладони и внимательно их рассматривали, и, напуская на раскрасневшиеся лица глубокомысленность, отчаянно спорили. Лишь наставшая темнота за окном заставила родителей заночевать в его комнате.
«Вот чем пахнет-то: краской!»

– Мужчины, просыпайтесь! Егорик, подъём!
Егорка с трудом оторвался от подушки и сонно посмотрел на примостившуюся в изголовье мать.
– Ма, сначала папку поднимай.
– Ладно тебе. Папка вчера устал, пусть поваляется… пока ты умываешься.
Егорка обидчиво уткнулся в подушку и забубнил:
– А я что ли не устал! Я тоже пол красил! И грядки поливал и дрова складывал.
– А папка потом ещё работал.
– Чего ты придумываешь-то! – Егорка вскинулся и с недоверием посмотрел на мать. – Мы сразу после фильма все легли.
– Ну… Ты уснул, а он мне звёзды в окошке показывал.
Егорка недоверчиво усмехнулся:
– Ха, тоже мне… работа. Звёзды в окошке и я могу показывать!
– Нет, Егорыч, до звёзд дорасти надо.
– А папка что ли дорос?
– Дорос… – Мать взглянула в сторону дивана и понизила голос: – Он мне показывал звезду, на которой маленькие девочки живут.
Егорка в недоумении сел.
– Сестрёнки?..
На диване закашлялся отец. Прокашлявшись, облокотился на сложенные одна на другую подушки и переспросил:
– Сестрёнки?.. Какие-такие сестрёнки? А? Светлячок, ты не шутишь?
Светлана отвела глаза.
Воодушевлённый отцовским подтруниванием, Егорка смешливо поддакнул:
– Светлячок, может, там ещё и раки зимуют? А?
– Да ну вас! Что один, что другой – управы никакой нет. Разыгрались, как дети малые. Вставайте уже, – Светлана шагнула за дверь, – всю ягоду в лесу без вас соберут.
– Ура! – с трудом удерживаясь на ногах, Егорка запрыгал по пружинящей кровати, но видя, что на него не обращают внимания, перескочил, едва коснувшись пола, на диван и навалился на отцовскую спину коленями. – Пап, пап, ты ж вчера обещал за смородиной и за рыбой! Помнишь?
– Помню, помню. – Отец широко раскинул руки и, проминаясь под тяжестью сына занывшими мышцами, тихонько постанывал. – Только сначала умойся и поешь, как следует. Та-ак. Теперь повыше поднимись. Та-ак. Хорошо. Сразу после завтрака и поплывём. Ещё повыше. Ох, хорошо!..
– Пап, а можно я вёсла понесу?
– Можно… – Отец удовлетворённо угасал, но в следующую секунду, почувствовав спиной ослабевающее на неё давление, добавил: – Если на турнике подтянешься… десять раз.
– У-у…
– Не «у-у», а десять. Тайга, Егорыч, слабаков не терпит.
Егорка с сомнением посмотрел на свои мускулы, но на всякий случай спросил:
– А вдруг одиннадцать?
– Тогда разрешу и мотор отнести.
Егорку сдуло с постели.
– Мам, мам, мне побольше шанежек! Мам?..
Вернувшись в комнату, Егорка обнаружил собранный диван, сложенное на подлокотнике постельное бельё и замеревшего возле окошка отца.
– Ты чего, пап?
– Иди сюда, – отец подманил Егорку к окну и с непонятным восхищением в голосе постучал по стеклу: – Вон наша мамка. Видишь? Правда, она у нас красивая?
Егорка радостно согласился:
– Лучше не бывает.
Светлана обернулась. С эмалированным тазом и со связкой прищепок на шее – она ходила по двору и развешивала выстиранное бельё. Налетавший порывами ветер облегал халатом стройную фигуру, трепал пододеяльники, простыни, рубахи, закидывал их на соседние верёвки и уносился вдоль плетёной изгороди в шумящую макушками тайгу.
– Ну что, мужички, поднялись? – широкая улыбка озарила милое лицо. – Я скоро: две футболки осталось повесить. Умывайтесь пока. Чару-то с собой возьмёте?
Щёлкнули шпингалеты. Отец отодвинул на край подоконника горшок с пахучей геранью и распахнул окно.
– Нет, конечно. Она ведь родить должна вот-вот.
– Не «вот-вот», – Светлана обеспокоенно взглянула на высунувшихся из окошка «мужичков», – а через полмесяца. Лайке тайга нужна, запах зверя. Да и вообще… в лесу собака никогда не лишняя, скорее наоборот.
– Так мы ж не надолго: перемёты проверим и сразу на Половинный за смородиной. А на острове ей и разгуляться-то негде… Свет, ты сегодня такая…
Егорка заметил как мать напряглась и два раза промахнулась прищепкой.
– Какая?..
Отец смутился.
– Егорыч говорит… красивая.
– Егорыч? – и уже обращаясь к сыну: – Спасибо, сынок!
– Мам, мам, он обманывает! Сам сказал, а на меня валит.
Родители засмеялись. Провожая сына к умывальнику, отец со значением потрепал его по голове.
– Эх ты! «Валит, валит»… Лучше б от себя ещё чего-нибудь добавил. Соображать пора: в третий класс как-никак пойдёшь. Мать-то тебя без памяти любит.
Егорка, раздосадованный своею промашкой, потупился.

После завтрака дружно покрасили пол в Егоркиной комнате, вынесли к спускающейся с яра тропинке лодочные снасти и стали провожаться.
– Ты папку-то слушайся: он дело всегда говорит. И над ягодой не ленись: у кого зимой варенье приходится отнимать?
– Да что я, первый раз, что ли по ягоды иду! И рыбу мы с ним ловили. Не переживай, Светлячок, всё будет хорошо.
Глаза Светланы блеснули счастливой лукавинкой, но для пущей важности она свела к переносице брови и подбоченилась.
– Гоша! Ты это брось – «Светлячок». Наслушаешься у отца всякой всячины!..
– Так ты ж сама мне только что сказала «слушайся». Вот я и слушаюсь. И вовсе даже не «всячины»… Он дело всегда говорит!
– Вот чертёнок! Я ему слово, а он мне два.

Отец взвалил на правое плечо вёсла, подхватил канистру с бензином и, устремив на вершину сопки отстранённый, ничего не видящий перед собою взор, ступил на тропинку. Егорка и мать предусмотрительно брызнули в стороны. Отец прошёл меж них как ледокол, не улыбнувшись, но, не сделав и пяти шагов, начал зачем-то поворачиваться. Привыкший к проделкам отца, Егорка, тем не менее, завопил и бросился к матери, схватил за боязливо вскинутую руку и увлёк за собою к земле. Над склонёнными, точно в рабской покорности, головами проплывали и проплывали тяжёлые вёсла. Егорка и мать повалились со смехом на траву, а довольный удавшейся шуткой отец, изобразив на лице неописуемое удивление – «и чего это мы здесь валяемся?», иронично усмехнулся: «Странные вы, однако, создания, ребята» – и, будто соревнуясь с возвращающимся из тумана эхом, затянул своё хрипловатое и безумно любимое:

Протопи ты мне баньку по-белому:
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне угорелому
Пар горячий развяжет язык.

Следующий куплет разнёсся над рекою уже в тот момент, когда покачивающаяся на прибойных волнах лодка откликнулась уключинами.
– Как дитя малое… Ну никак не повзрослеет! Обалдуй.
– Ну, мам…
Светлана обхватила Егоркину голову, взъерошила чуб и почти неслышно прошептала:
– Господи, до чего ж я его люблю!.. Обалдуй.

Подбежала собака и просительно развалилась у самых ног.
– Что, Чара, тебя в тайгу не берут? Такова уж наша доля: мужчин в поход собирать и очаг караулить… Гоша, а ты почему сегодня вёсла не носил? Мало подтянулся?
Егорка насупился.
– Восемь раз. Надо было сначала подтянуться, а потом… Уж больно шанежки вкусно пахли.
– Уговор дороже денег. А папка, сам знаешь, слово держит. Ничего, в следующий раз ты понесёшь. Глянь-ка, кажется, он тебе машет.
Егорка высвободился из материных рук и обернулся.
– Егорыч! – отец перестал махать и склонился над мотором. – Хватай корзинки, ведро под рыбу и спускайся.
– Сейчас, пап! Я мигом!
– Светлина, жди нас к вечеру. Хлеб и картошку мы взяли, рыба на перемёте наверняка есть, – с голоду не помрём. Шанег Егору напеки. И не волнуйся!
– А ты что, даже не поднимешься?
– Светлунья, туман рассеивается!.. Часов десять, поди? Ну потерпи немного-то. – Егорка заметил хитринку в отцовых глазах. – Вот вернемся, и я покажу тебе звёзды…
– Так я ж не о том!
– И я не о том. А ты что, собственно, подумала-то?..
Светлана сокрушённо отмахнулась, но в следующую секунду не выдержала и озарилась улыбкой.
– Дуралей! Вот ты кто. Понял? Мне ведь на одну минутку!.. В глаза заглянуть.
– Егорыч! – отец оторвался от мотора, встал и, напустив на себя императорскую позу, указал на возвышающийся берег: – Ступай к матери и зацелуй её золотые руки.
Егорка воззрился на мать.
Светлана смутилась.
– Вот пустомеля, а! Ладно, плывите уже. Куртку застегни, Цицерон: ветрено на реке. Гоша, от папки далеко не отходи. Слышишь?.. Чара, стой! Куда понеслась! Сказано ведь тебе: нас не берут.
Гул удалялся. Светлана стояла, сложив на животе изящные руки и задумчиво глядя вослед, и всё никак не решалась уйти. И только услыхав за спиною жалобный скрип распахнутой двери, она от неожиданности вздрогнула и, зябко поёживаясь, направилась к дому.

Егорка сидел на переднем сиденье и вглядывался в стелющийся туман. Он чувствовал на своих плечах ответственность и страшно этой своею ответственностью гордился. Ему хотелось первым заметить какой-нибудь топляк или встречную лодку и предупредить об опасности отца, но на воде всё было спокойно, и сама река была спокойной, и только несущаяся навстречу прохлада заставляла кутаться в плащик и поправлять капюшон.
Вдалеке, на фарватере мелькнул разноцветными огоньками буксир. Егорка наклонился вперёд, схватился за борт обеими руками и приготовился к качке. Первая, самая большая волна, подбросила их уже во вторую минуту.
Лодка задирала нос, шлёпала днищем о волны и завывала мотором. На тихой воде Егорка перебрался на заднее сиденье и прокричал склонившемуся к нему отцу:
– А почему, когда лодка на волнах подпрыгивает, мотор по-разному гудит?
Отец непонимающе нахмурился.
– Как это «по-разному»?
– Будто улей с пчёлами… – Егорка прокашлялся в кулачок, – будто улей с пчёлами над головой раскачивается.
– А-а!.. Это, Егорыч, резонанс. Мотор и лодка – единое целое, поэтому гудит не только мотор, но и лодка, да и мотору легче, когда лодка подпрыгивает, – вхолостую работает.
Егорка с уважением посмотрел на