тебе ж парня доверили, а ты…
- Он, сам, я… - пробормотал он.
Ваське было всего 17-ть лет.
* * *
«Жаль водка кончилась», - подумал Иван Петрович, забрасывая пустую бутылку в помойное ведро, - что-то меня водка не берет, да и нервишки расшатались, надо бы Снегирю позвонить, на рыбалку съездить предложить, а то в выходные делать нечего. Ирина с внуком уехала к сватам до понедельника. Ведь до смешного доходит, уже внуку год, а дед с бабкой его так и не видели. Вот обрадуются-то. Сами собраться приехать никак не могут, да и далеко живут-то, почти две тысячи километров. Никаких денег не хватит. Да и скотина у них на соседей не бросишь.
* * *
Со Снегиревым Иван дружбу водил еще с училища, да в одном цехе потом работали. Это когда Снегирев на повышение ушел, стали встречаться реже, но все равно связь поддерживали. Женька хоть и начальник большой на заводе – дружба еще крепче стала. Раз в месяц на рыбалку за правило, дни рождения только вместе справляли. Еще есть одна страсть у них со Снегиревым. Возьмут пивка бутылок 20 и к Ивану на дачу. Там лес, благодать, баня - что надо. Снегирь помогал строить, скидали - выходных за шесть, бак на заводе выписали: Снигирев и помог.
Как никак начальник – главный энергетик завода, а завод тоже не маленький. Сколько раз Петровичу предлагал: переходи в отдел, работ вы навалом - не засидишься. И интересная главно. Вот новый цех достраиваем, с проектом работать надо. Да и зарплата больше. Только Иван все отнекивался, прикипел он к цеху своему, да и как ребят бросит своих. Сработались, с полуслова друг друга понимают. А деньги тоже дело хорошее, да только вот ну не мог он, одним словом, из цеха своего. Двадцать лет из жизни не выкинешь. В общем, отказал он тогда Снигиреву на отрез и попросил больше не вспоминать.
Но Женьке завтра надо позвонить прямо с утра: рыбалку пропускать никак нельзя, это точно.
* * *
Рыбалка удалась на славу. Тут же, на берегу соорудили костери, в котелке кипела само, что ни на есть рыбацкая уха, сдобренная сырым яйцом и репчатым луком. Женька деловито помешивал варево, то и дело, пробуя ароматный бульон.
- Ты, че, Петрович, хмурый какой-то, заболел что ли? Смотри, почти ведро рыбы добыли, да какой, - Женька встревожено смотрел на Ивана. Тот не спешил отвечать, полулежал на траве, уставился на угли костра.
- Эх, что-то, Женя, предчувствия какие-то нехорошие, не могу объяснить, так что-то муторно на душе.
Женька ловко запустил руку в рюкзак, извлек из него бутылку «Посольской», - Дак мы мигом тебя поправим, у меня вот и лекарство припасено. Нет ничего лучше пары-тройки стопарей к свеженькой ухе.
- Да наливай коли так, и взяв протянутый походный стакан, хитро подмигнул другу, уже весело сказал:
- Ну, давай Снегирь, дай бог не последняя!
Бутылку прихлопали быстро, похлебав Женькиного варева, стали собираться домой. Петрович залил костер, посмотрел, чтобы погасли все угли, украдкой от друга вздохнул, предчувствия чего-то дурного, нехорошего по-прежнему не отпускали.
«Живы будем, не помрем», - промелькнула в голове мысль. Взяв мешки, они пошагали к тракту.
* * *
Работа была обычной, такую он делал не раз и не два. Предстояло долить масла в масляные выключатели. Иван Петрович подумал: «Вдвоем справимся, возьму Григорьева».
По пути зашли в компрессорный цех, взяли воронку и масло, все остальное было с собой. У дверей подстанции 2-го цеха они остановились.
- Слушай, Коля, - обратился он к Григорьеву, - заходим, отключаем, заливаем, протираем и включаем все как было.
Он понимал, что и без этого Григорьев все знает, но импровизированный инструктаж провел. Рядом с подстанцией, через дорогу строился новый цех. Два башенных крана подавали плиты уже на крышу. Петрович взглянул наверх. Красноносый стропаль бестолково махал руками – толи «вира», толи «майна». «Опять пьяный. И как только люди не боятся, ведь высота этажей 6-7» - подумал он – «Ну, ладно, у нас своей работы хватает». Они зашли в здание. Григорьев по-деловому одел перчатки, галоши, повернулся к бригадиру, ожидая команды.
- Давай, нагрузку сняли, отключай!
Работу сделали четко и слажено. Григорьев еще раз проверил ячейку: тряпки убраны, инструмент сосчитан:
- Все, Петрович, врубать?
Иван неторопливо все осмотрел, вытер руки салфеткой:
- Давай, Коля, я сам, перчатки где? – он взял перчатки, галоши, подошел к ячейке. - С богом, Коля…
И тут произошло что-то непонятное: откуда-то сверху посыпалась сначала штукатурка, потом переломилась потолочная плита, дневной свет нырнул в помещение подстанции, вместе с ним металлическая стрела крана врезалась в ячейку. Прогремел настоящий взрыв, страшная дуга окрасила стены белым светом, дым, гарь.
Григорьев стоял у дверей, ничего не понимая. Только когда осела пыль, он увидел лежащего на полу Петровича. Он рванулся к бригадиру, схватил его за воротник спецовки и выволок на улицу. Григорьев не знал: делал он это сознательно или, подчиняясь не ведомому до сих пор рефлексу, но это была первая мысль, выведшая его из оцепенения.
Иван Петрович лежал у центральных ворот 2-го цеха. Вскоре прибежали мужики из бригады. Спрашивали у растерянного Григорьева, что случилось, как, но тот словно в шоке не мог связать и двух слов.
К тому же у него начался какой-то нервный тик, зубы звонко стучали друг об друга, как будто пять минут назад он был не в душной подстанции, а в морозильной камере. Буквально минут через десятьмподъехал дежурный «уазик». Из него выскочил растрепанный Снегирев и помог выбраться женщине в белом халате. Это была дежурный терапевт заводской поликлиники.
- Положите его хоть на доски, что ли, - крикнула она толпящимся рядом рабочим, - Что он у вас в грязи-то лежит?
Мужики засуетились, тут же приволокли какой-то щит от наглядной агитации и осторожно положили на него Петровича.
- Расстегните ему рубашку, уже спокойнее сказала врачиха. Она ощупала пульс на руке, потом на шее, потом тала тыкать фонендоскопом в грудь бригадира. Раздвинув веки, она осмотрела глаза.
- Когда это случилось? Взглянула она на Григорьева.
- Да минут пять, может быть…
- Ты и ты, идите сюда, быстрее, - ткнула врачиха в толпу. - Ты, будешь делать массаж сердца, вот так, - она показала как именно, - а, ты будешь его менять периодически, только осторожно, грудную клетку не сломайте!
Рабочие, стоявшие чуть в стороне, наблюдали, как Петровичу делают массаж сердца и нервно курили. Снегирев, чуть впереди, переминался с ноги на ногу, кусал губы.
«Ваня, милый, ну давай Ваня, - причитал про себя Снегирев, - нельзя слышишь, нельзя тебе Ваня сейчас умирать. У тебя Вань только внук родился, мы еще с тобой Вань на рыбалку…
Терапевт, перестав вдыхать в Петровича воздух, слушала его сердце. Через минуту она встала с колен бессильно опустив руки.
Снегирев отвернулся, он не мог смотреть туда.
- Он умер, - услышал он за спиной голос врачихи.
Вскоре подъехала «скорая», кем-то вызванная из города. Из нее вышел врач с «козлиной бородкой». Он о чем-то тихо говорил с терапевтом. Рядом с машиной стояли два санитара с уже вытащенными носилками.
Козлиная бородка перестав говорить, наклонился над человеком, который еще полчаса назад был жив, разговаривал, шутил, дышал. Снегирев не мог поверить в то, что Ванька, его лучший друг, который был ему как брат, как самый близкий человек, не сможет больше встать, не улыбнется, не хлопнет его больше по плечу, не скажет свое привычное: «Ну, что, Снегирь, как дела?»
Это было горе, ГОРЕ!
Снегирев побрел куда-то в сторону, но не видел дороги, ступая по желтым осенним листьям. Удушливый комок подступил к горлу, невозможно было вздохнуть. Что-то мокрое скользнуло по щеке. Раз, другой, третий…
- Он живой, вашу мать, быстро грузим и реанимацию! – прокартавил козлобородый. Санитары засуетились, грузя в носилки человека, который пять минут назад для них был очередным «жмуриком».
Снегирев становился как вкопанный:
- Живой… как живой?!..
Мысли как молнии заметались у него в голове. Он кинулся к машине, буквально упав ей на капот.
- Куда, идиот, - заорал шофер.
- Я с вами, - шепотом выдохнул Снегирев.
- Ты, кто ему будешь? – вмешался врач.
- Я брат ему!
* * *
Снегирев уже три часа сидел в фойе приемного отделения. По приезду он сразу же позвонил дочери Ивана на работу.
«Все будет хорошо… хорошо» - твердил про себя Снегирев, глядя на истоптанный пол фойе.
- Дядя Женя, - услышал он и поднял глаза. Перед ним стояла Ирина. Видимо она уже успела нареветься по дороге – веки припухли и покраснели. Она нервно теребила нос платком умоляюще глядя на лучшего друга отца. Снегирев, растерянно взглянул на нее, зачем-то встал, потом опять сел.
- Они еще не выходили…
Ирина села рядом, уткнувшись в плечо дяди Жени.
- Сегодня идите домой, сегодня вам ничего не скажут, - услышали они голос. Это говорила санитарка, возя грязной тряпкой по полу, - А утром можно узнать, утром все будет известно.
Она сделала плавную дугу «лентяйкой» обходя их ноги. Они молчали. Женщина на мгновение остановилась, пожала плечами и пошла дальше.
На следующий день, как было сказано в 10.00 Снегирев и Ирина стояли у дверей приемного отделения. Немного погодя вышел мужчина, оглядел присутствующих и как-то очень спокойно сказал:
- Одевайте халаты, я вас провожу.
Они долго шли коридорами, поднимались на лифте: больница внутри казалась больше чем снаружи. Наконец остановились у дверей и мужчина повернулся:
- Только тихо и не долго, а передачи ему пока не нужны.
Он толкнул дверь, пропуская их внутрь. Возле окна на узкой панцирной кровати лежал Иван Петрович. Усталое,изможденное,с глубокими морщинами лицо на фоне белоснежного белья пугало. Они встали, не зная, что делать, в двух метрах от койки.
Иван Петрович поморщился, медленно открыл глаза и попытался улыбнуться. Ирина кинулась к отцу, бросая свертки на пол.
- Ириша, Иришка, ну что расплакалась, ты же знаешь, умирать мне нельзя, у меня еще внук маленький, кто ж его воспитывать будет,- и подняв глаза на остолбеневшего Снегирева:
- Ну, что, Снегирь, как дела?
2000 год
