загадочным.
От отца ей достались тёмный цвет волос и любовь к природе, особенно к морю. Иногда она целые часы простаивала у причала, не замечая ветра и холода. Обычно она любила смотреть на море, когда портилась погода—приближение шторма пробуждало в ней какое-то жуткое и приятное чувство, без которого жизнь казалась бы ей скучной.
Так, стоя однажды на берегу, она впервые увидела Таулау. Она увидела его, плывущего в лодке, на фоне серой воды и предштормового неба—и полюбила—не его, а его природу.
Таулау был ловец жемчуга, последнее время живший ловлей рыбы, один из немногих сохранившихся ещё осколков старого мира, на обломках и костях которого вырос город. Сам он никогда не думал ни о прошлом, ни о будущем. Он всегда поступал, следуя своим чувствам и никогда не жалел о сделанном.
В то время, когда Джек молча наблюдал за Линдой, стоя чуть поодаль, Тау был в море, и она знала об этом. Он никогда не боялся выходить в море один, впрочем, если не заставляла крайняя нужда в деньгах, нырял только в спокойную погоду.
День был солнечный, вода казалась почти прозрачной, и Линда думала о том, как это, наверное, прекрасно, видеть море изнутри. Джек любовался на то, как солнечные лучи запутываются в её волосах.
Солнце отбрасывало на воду слишком много бликов, и от них начинали болеть глаза. Таулау решил возвращаться.
Ступив на землю, он лишь поздоровался с обоими на своём языке и быстрым, как всегда уверенным шагом направился к своему дому, оставив лодку качаться на волнах у пристани.
—И куда он так торопится сегодня...—в задумчивости произнесла Линда, снова обращая взгляд на море и небо.
—Кто он такой?—спросил Джек. Раньше этот человек не так часто попадался ему на глаза, чтобы более чем через полгода узнать и вспомнить его. И теперь он ещё не понимал, что именно его ждала Линда на берегу моря, и не мог предполагать, как ему в скором времени будет больно это понять.
* * *
Вскоре Линда стала жалеть о возвращении Джека—слишком уж часто он бывал утром на берегу, оказывается, теперь ему тоже нравится смотреть на море.
При этом она никогда не могла разгадать, что видит и понимает Тау. Джек принёс в её жизнь страх перед Таулау, перед его импульсивным и непредсказуемым характером, и вскоре этот страх подтвердился.
Тау решил уехать из города—вот просто так, ни с того ни с сего. Вернее, не уехать, а уплыть, он не любил и не понимал наземного транспорта. Решил перебраться в один из соседних городов, или—куда море вынесет, просто он вдруг почувствовал, что ему надоело здесь.
Он сказал ей об этом во время одного из обычных разговоров, вечером, на берегу. Он рассказывал о том, что видел за день, пока был в море. Поскольку его дни походили один на другой, похожими были и истории, но ей всё равно нравилось слушать их. Вот так он рассказывал, а потом сказал:
—Кстати, я покидаю город.
Это прозвучало особенно жёстко, потому что он не любил и не хотел учить неродной язык, знал его плохо и говорил короткими фразами и простыми словами. Иногда Линде было трудно понимать его, но она считала, что такой стиль подходит для историй о дикой природе. Его язык казался ей красивым и звучным, но лишь совсем недавно она научилась хоть как-то улавливать его смысл и говорить на нём. И теперь спросила:
—Sa alao melu?
—Да. Я люблю тебя. Но завтра я покидаю город.
Словно оглушённая, она не могла ничего возразить в ответ на его спокойную уверенность в том, что он может делать то, что хочет, и то, что нужно. Они не задержались на берегу дольше обычного, и потом он, как обычно, проводил её до дома, и поздоровался с отцом, как обычно, вышедшим встретить дочь. Подождал около дома, пока не услышал, как они заперли дверь, и ушёл. Больше Линда никогда его не видела.
* * *
После исчезновения Таулау, которое осталось для города почти незамеченным, Линде стало казаться, что она словно разучилась говорить с другими людьми. Её отец, который был в глубине души рад тому, что его дочь—вместе с Таулау, почти таким же, как и он сам, постой рыбак. Он боялся, что Линда покинет его, как когда-то её мать, и не знал, что делать с ней теперь. Джека она словно не замечала, и лишь иногда перебрасывалась парой слов с его другом.
Впрочем, теперь она видела их редко, большую часть времени Джек проводил дома. Он пытался выучить язык племени Таулау с помощью друга, который, как оказалось, много общался с ловцом жемчуга. За книгами ему пришлось съездить в большой город—здесь никому бы в голову не пришло интересоваться языком соседа.
Потом, пока ещё было тепло, они выходили в море и Джек учился нырять. Иногда Линда видела его с берега, и ей, конечно, казалось, что это Тау вернулся. Джек надеялся, что когда-нибудь, думая об этом, она запутается и примет его за Тау, и примет его к себе—как Тау.
Так длились дни августа—пока не случилось то, что должно было случиться. В очередной раз ныряя в море, Джек вдруг испугался чего-то, растерялся, вынырнул не там, где собирался, и столкнулся с быстро движущейся лодкой.
Он потерял сознание, но друг спас его. Он быстро пришёл в себя после происшедшего, но пролежал дома пару дней. От этого случая у него осталась хромота, хотя он сам и не понимал, как ухитрился ударить ногу, и боль в шее. В городе не было врача, который сказал бы, в чём дело, а ещё раз выезжать в город он не хотел.
С тех пор Джек боялся выходить в море, и боялся ещё многого, что для него объединялось под одним общим словом—страх смерти. И это был не добрый страх, как у матери, а чувство, временами переходящее в ужас.
Таким образом, Джеку оставалось только сидеть дома, читать книги, учить язык и пить чай, беседуя с матерью. Рядом с ней он чувствовал себя в безопасности, хотя бы в какой-то мере.
* * *
Потом наступила осень, но Джек решил остаться в городке ещё на некоторое время. Листья облетели с деревьев так быстро, словно лето торопилось уйти и быть забытым.
Деревья в городском паре тоже стали сначала жёлтыми, а затем и одиноко чёрными. Одним из самых печальных и тихих уголков парка был берег небольшого озера. Деревья там были посажены раньше всего, это потом уже парк расширили. Поэтому они были большими и раскидистыми, и озеро никогда не бывало освещено солнцем всё целиком. Сейчас солнце вообще понималось редко.
Здесь Линда и проводила своё свободное время, которого, к тому же, стало немного. К морю она теперь выходила редко, говорила, что ей холодно там, на берегу, на ветру.
Однажды, когда она вот так сидела, рассматривая отражения неба и деревьев в воде, она вдруг услышала шорох листьев за спиной. Оглянулась и увидела Джека.
Он сильно изменился с тех пор, как едва не погиб в море, она чувствовала это, хотя они виделись всего несколько раз. Она чувствовала, что в нём ещё осталась боль, и физическая, и духовная, и не хотела думать об этом. Кроме того, ей казалось, что он постоянно чего-то боится. А ему—что смерть всё ещё поджидает его где-то рядом.
Теперь, наверное, Джек пришёл поговорить с ней. Но он стоял и молчал, и смотрел на неё. И она ждала, что он будет говорить.
Молчанье, не нарушаемое даже шорохом ветра в опавшей листве, длилось как будто целую вечность, а может быть, так и было. А потом Джек, собравшись с мыслями, произнёс:
— Aalao melu?
Его голос напомнил Линде голос Таулау, и ей вдруг стало так жутко, словно из тишины за ними следил кто-то ещё. И она ответила:
—Нет.
Это прозвучало так, как будто она сказала "нет" не только Джеку, но и этому языку, и этой тишине, и этому миру, который смотрел на них.
Испугавшись своих слов и не решаясь сказать что-нибудь ещё, она быстрым шагом направилась по тропинке, ведущей к выходу из парка.
Джек, стоявший чуть в стороне от тропы, попытался догнать её, споткнулся и упал—с тех пор он ещё хромал и не мог ходить быстро.
Упав лицом в листья, Джек сразу же поднялся, но Линда уже успела исчезнуть среди деревьев. Стряхнул с себя прицепившийся мусор и подумал, что упал довольно удачно, и ему не больно совсем, а он боялся... Потом вдруг почувствовал—что-то не так, и оглянулся вокруг.
Уже стемнело, хотя когда он выходил из дома, вроде было довольно рано. Он посмотрел в сторону озера и увидел: около озера стоял его друг, и понял, что не может вспомнить его имени.
Он всё-таки пошёл к озеру—с удивлением не хромая. В озере отражались чёрные деревья на фоне фиолетового неба. Вода, казалось, слабо светилась в полутьме.
Друг повернулся к Джеку и сказал:
—Теперь тебе нужно идти туда,—и указал дорогу рукой.
Джек посмотрел в этом направлении и увидел среди деревьев узкую тропинку, ведущую в глубь леса, и пошёл по ней, а посланник остался у озера, слушать, как вода разговаривает с небом на языке чёрных ветвей и волн.
4. Возвращение
Близился полдень, и солнце стояло высоко в небе, на котором не было не единого облака. Щурясь от яркого света, Дархам вышел из дома.
Они жили у подножия гор, дома словно вытягивались в длинную цепь, а впереди расстилалась бесконечная пустыня.
Дархам был обычным orma, кем-то вроде жреца или монаха. Его вид мог бы напугать человека, но в этом участке цепи в основном жили существа, подобные ему.
Всё тело Дархама было покрыто шерстью, довольно тёплой, и поэтому он не носил никакой одежды, кроме набедренной повязки из красивой ткани—ради соблюдения приличий перед другими существами. Только на голове волосы были подстрижены, и оставлен лишь торчащий вверх пучок, окрашенный в огненно-оранжевый цвет. Он был знаком и приметой orma, вроде форменной одежды у людей.
На шее болтались несколько камней, поблескивавших на солнце.
Пальцы Дархама оканчивались небольшими когтями, но они являлись скорее наследием прошлого, чем действительной возможностью причинить кому-то вред.
На других он производил впечатление хотя и несколько жутковатого, но сильного и гармоничного существа.
Дархам медленно прохаживался перед домом и ждал. Дом походил на своего хозяина—такой же несколько грубоватый, но крепкий.
Вдруг он увидел на горизонте облачко пыли, которое медленно приближалось. Вскоре оно разделилось на два—две колесницы двигались по направлению к горам.
Дархам подумал, если колесниц две, значит, кто-то из посланников ошибся, впрочем, это не должно его касаться, если посланник—не его. Не должно коснуться.
Он проследил направление движения колесниц и облегчённо вздохнул, поняв, что никто не вернулся к Тарме. Посланник может совершать любые ошибки, но он не вернётся, пока не достигнет цели. Некоторые так и исчезли, затерялись в других мирах, и это единственное, чего боятся живущие у подножия.
Колесница, запряжённая двумя белыми лошадьми, словно воплощающими собой изящество, остановилось около дома. В колеснице сидело двое существ.
Правил лошадьми подобный Дархаму, но более изящный. Пучок волос на его голове был зелёным—посланниками обычно становились молодые. Дорогам между мирами легче выдержать их, потому что меньше груз памяти, который им приходится нести. Случалось, что посланники, побывавшие уже во многих мирах, но не пожелавшие начать оседлую жизнь, теряли память или вовсе сходили с ума. Дархам надеялся, что их это минует.
Второй, человеческий юноша, казалось, спал. Не проснулся он, и когда колесница остановилась.
