Учителя были в восторге от нашего местного ученого, знаменитости и глубоко всеведущего лингвиста-философа, Петра Аркадьевича Яковлева. Нам долго и вдохновенно рассказывали о его большом, смелом уме, необычном характере, прямоте и искренности нрава, его убеждениях и жизни - в деталях и с красками. Что тогда могли мы о нем думать? Ровно, что нам говорят, так убедительно и несколько загадочно для нас все звучало, пробуждая нехитрое любопытство. Домысливая себе некоторые его особенности, мы еще больше разжигали в себе интерес и с нетерпением ждали должной в скорости свершиться, встречи.
Уже как много лет Петр Аркадьевич вел жизнь своего рода отшельника, но в тех границах, что он старательно разрывал все связи с прошлой своей ученой деятельностью и скромно, безвестно обитал где-то на тихой безлюдной стороне поселка Вереево. И вот однажды наши учителя сказали, что мы едем к Петру Аркадьевичу, он прочтет лекцию и в свободной форме поговорит с нами о жизни. Как помню, случилось это в конце недели. Накормленные искренне восхищенными рассказами о герое науки, мы ощущали единство в сильном желании увидеть и узнать этого сверхчеловека.
Мы приехали чуть раньше срока и ждали в саду, где "с любовью", как объяснил нам садовник, грозя своим толстым пальцем, был аккуратно посажен каждый цветок, которые нам с благоговением и осторожностью строго предписывалось обходить стороной. Сам Петр Аркадьевич был тут же, сильно увлеченный приемом пищи. Видно ему очень нравилось делать это на свежем воздухе. Наши глаза с живостью следили, как знаменитый ученый докончил свой рацион, манерно и очень осторожно вытерев рот салфеткой, поднялся из-за стола, с лицом отчего-то вдруг раскрасневшемся и лоснящейся от пота лысиной. Можно было ненароком решить, что прием пищи для него тяжелая необходимость, если бы мы не созерцали так непосредственно явные черты наслаждения на его лице, вырисовывавшиеся после каждой отправленной в рот ложки, видимо, очень уж ему вкусного супа. До забвения. Ибо про нас он, кажется, и не думал вспоминать. И только несколько раз прошествовав в качестве разминки по дорожке, он позвал нас и углубился в сад, где уже заранее приготовленные стулья располагались в несколько рядов.
Скоро мы все однозначно убедились, что Петр Аркадьевич сошел с ума. То, что он говорил, не поддавалось никакому логическому объяснению. Должно быть, бедняга и не сознавал, какая каша образовалась в его голове. Нам было искренне жаль его. Смущенные, мы старались не показывать наших чувств, с серьезными, вдумчивыми лицами продолжая слушать сущую ерунду. Все было ясно. Но вдруг, в самом конце Петр Аркадьевич вполне понятно объяснил, почему он бросил ученую деятельность. Понятно это было для меня, но никак не для него самого. Со всех сторон это был несчастнейший человек, лишившийся всех смыслов к существованию; обрезав один ложный путь своей научной жизни, которую он яростно возненавидел, он ступил на другой, тихого и мерного наслаждения и праздности ума, медленно, незаметно для себя опустившись с тех умственных высот до которых он поднялся в молодости, до той низости и животности овладевших над ним инстинктов, каким он и предстал перед нами.
