Кошка перестала есть.
Она неделями не пачкала свой лоток. Стремительно навалившаяся на нее худоба обнажила острый хребет, и Кошка стала походить на маленького унылого динозавра, едва перебиравшего лапами по квартире.
Живот же ее, напротив, рос буквально на глазах. Некогда шикарная, густая и длинная, белая в рыжих и черных подпалинах шерсть свалялась в отвратительные колтуны, и кое-где выпала вовсе.
Кошка умирала…
То, что у Кошки на яичниках имеются какие-то опухоли, Федор узнал еще два года назад. Тогда животное, во все шестнадцать лет своей жизни отличавшееся редкой чистоплотностью, стало повсюду оставлять за собой резко пахнущие лужицы. И жена, уставшая ходить за ней по всей квартире с мокрой тряпкой, в один прекрасный день взяла Кошку на руки, уселась на заднее сиденье федоровой «Ауди» и велела тому править к ветеринару.
Молодая, но весьма решительная особа в салатовом хирургическом костюмчике, споро осмотрела животное и забрала все необходимые анализы. И даже сделала УЗИ, чем повергла в легкое изумление Федора, хорошо помнившего времена, не такие, к слову сказать, и давнишние, когда даже в их, «человеческой» клинике аппарат УЗИ был дорогостоящей новинкой. А теперь - поди ж ты! Даже ветеринары с привычной легкостью обращаются с датчиком, как будто это шариковая ручка или банальный столовый прибор.
Юная последовательница Айболита, узнав что Федор тоже врач, выразительно ткнула пальчиком в бланк анализа кошкиной мочи и авторитетно заявила:
- Цистит-с, коллега!
Потом подхватила со стола результаты УЗИ, и удивленно изогнув тонкую бровку, добавила:
- А камней, кстати, нету!
Ну, что же. И то слава богу! Федор был наслышан, что у кошек, особенно пожилых, эта беда – не редкость. Даже корм специальный продают. Профилактический… А цистит-то что? Ерунда! Справимся как-нибудь.
Но ветеринар не замедлила разрушить наступившее было успокоение. Она уже подкладывала Федору новые снимки, говоря:
- Но вот тут… И тут… Видите, коллега?
Чувствовалось, что это словечко, - «коллега», - которое она произносила нараспев и отчетливо выделяя двойную «л» в середине, это словечко очень ей нравится. Еще больше ей нравилось то, что сейчас, находясь на своем поле, она имеет полное право обратиться так к представителю «большой» медицины.
- Это яичники…
Она достала из специального, узкого и длинного нагрудного карманчика ручку и обвела на снимках небрежным кружком пару более светлых пятен.
- Я думаю, что это тумор… - произнесла она, чуть понизив голос и бросив осторожный взгляд на жену Федора. Не догадалась ли та, о чем идет речь? – Я, конечно, могу ошибаться, но…
- Но нужно делать операцию…, - после некоторой паузы закончил за нее Федор.
«Но нужно делать операцию …», - думал Федор, вспоминая свои слова двухгодичной давности.
Но нужно делать операцию …
Н-да…
Но операцию делать ну-у-у-жно…
Его мысли по какому-то неведомому, злому волшебству замкнулись в кольцо. И в неприятном повторяющемся вращении ползли по нейронам подобно огромной улитке, оставляя за собой блестящий влажный след бессилия и тоски.
Тогда, два года назад, еще не столкнувшись с проблемой во всей ее пугающей очевидности, Федор отстраненно подумал о том, что очень хорошо знает, на примере людей, конечно, чего ожидать в такой ситуации.
Рак яичников – гость поначалу незаметный, а потому поздний. Поэтому и операцию делать– всего лишь отдалить конец, подчас доставляя больному ненужные страдания. Химия действует слабо. А других методов лечения вообще нет. Это все с одной стороны.
А с другой – кошке шестнадцать лет. По человеческим меркам это где-то около ста будет. Пожила, что и говорить! Да и не собирается помирать прямо сейчас.
Отсюда вывод: не лучше ли, не гуманнее ли будет оставить животное в покое? Полечим цистит, и пусть доживает свое в сытости и неге.
И вот сейчас, видя, как Кошка ковыляет на подворачивающихся от слабости лапах к миске с водой, Федор никак не мог отделаться от чувства вины, змеиным клубком ворочающегося где-то напротив сердца.
Но операцию делать нужно…
А может и вправду, нужно было тогда же притащить ничего не понимающую Кошку в белый кафельный каземат. И растянув в стороны лапы накинутыми на них ременными петлями, распять животину на хирургическом станке. Да и распанахать живот, вырезав к едрене фене все, что там было лишнего!
Невзирая на знание!
Наплевав на прогноз.
Чтобы не было сейчас никаких сомнений…
Чтобы можно было бы сейчас спокойно развести руками и с чистой совестью сказать: «Я сделал все, что мог».
«Ни хрена подобного, дорогой мой!», - обратился к самому себе Федор.
Уж я-то тебя знаю, как облупленного. Сколько лет прошло, как ты получил диплом врача, а? Два? Или, может быть, двадцать? Да, родной! Двадцать…
А ты никак не можешь принять для себя эту простую аксиому.
Ты не бог!
И никогда им не станешь.
Понимать – да! Ты это хорошо понимаешь. Мозгами. Но душою, сердцем принять не можешь. И каждый раз, когда умирает твой безнадежный больной, пусть это всего лишь кошка, тебе все равно кажется, что ты сделал не все, что мог. И тащить тебе этот крест до скончания века. Вот так-то!
Поэтому хватит распускать слюни! Решение было принято верно. И Кошка умрет в назначенный ей час…
… Солнце.
Ярчайшее утреннее майское солнце, только что триумфально выкатившееся на небосклон, заливало все вокруг золотисто-белым, но по весеннему холодным светом.
Дул ровный и сильный ветер. Прилетал он с востока. И поэтому казалось, что ветер и свет неразделимы, и что вместе они – составные части мощного и неукротимого солнечного дыхания…
Кошка стояла на самом пороге раскрытой настежь двери дачного домика. Глаза ее щурились от яркого света. Ветер трепал длинные вибрисы, приминал на морде шерсть и пробегал быстрыми волнами по истощавшему кошкиному тельцу.
Ноздри ее трепетали, вдыхая весенние ароматы. Запахи волновали животное, напоминая о чем-то далеком, но очень важном, необходимом ей именно сейчас, сию минуту. И вся поза Кошки, припавшей на передние лапы и робко, с опаской высовывавшейся из дверей на улицу, выражала возбуждение и…
Волнение? Радость?
Да, наверное, всего понемногу. Федор мог поклясться чем угодно, что наблюдает целую гамму чувств. И для этого Кошке вовсе не нужна мимическая мускулатура. Поза, наклон головы, движения ушей и чуткого носа, - все это создавало легко читаемый эмоциональный образ. Ровно так, как у хорошего актера, на которого ты смотришь с последнего ряда партера.
И вообще нужно сказать, что Кошка довольно часто вела себя очень по-человечески. То, как она иной раз садилась или ложилась, с каким выражением смотрела на людей, не отводя глаз. На ее морде в зависимости от обстоятельств легко читались скепсис, ирония, презрение, умиление, снисходительность, терпение и еще много других сложных эмоций, присущих, как это принято считать, только нам. Людям. Высшим существам…
Кошка простояла на пороге довольно долго, прислушиваясь и принюхиваясь к разгоравшемуся весеннему дню. Затем нерешительно ступила на крыльцо. Сделала пару неуверенных шагов, чуть припадая к земле так, как это делается на охоте. Спустилась на бетонный отмосток, окружающий дом. И снова остановилась.
Так, с долгими задержками, обнюхивая по пути землю, только-только зазеленевший газон и стену, возвышавшуюся над нею слева, Кошка проследовала до угла дома. И скрылась за ним, исчезая из поля федорова зрения…
- Фе-е-е-е-д-я-я!
Голос жены выпорхнул в распахнутое окошко и достиг ушей работающего Федора. Он воткнул лопату в землю, стянул с рук матерчатые перчатки и, распрямляясь, выжидательно посмотрел в сторону дома. Не последует ли продолжение?
Не последовало.
Но стоило ему взяться за лопату, на пороге показалась тонкая фигурка жены.
- Федор Лапшин!, - сказала она с напускной строгостью, вытирая руки кухонным полотенцем. – Извольте немедленно мыть руки и идти за стол.
И развернувшись, исчезла в полумраке передней, предоставив Федору в течение краткого мгновения полюбоваться своей прямой спиной и изящными плечами. Миниатюрная блондинка, стриженная в каре, с правильными чертами удлиненного лица, большими выразительными глазами и пухлогубым ртом, - она мало походила на привычный русскому глазу женский тип. Здесь, в Питере, многие из встретивших ее впервые, почему-то думали о Прибалтике.
Но боже мой, видели бы они настоящих литовок или латышек!
И Федор усмехнулся, вспоминая свою двоюродную тетушку Ильзе и ее дочерей.
- Ты чего?, - подозрительно улыбаясь, Татьяна поставила перед ним тарелку, полную вареной картошки.
- Да, так… Не обращай внимания, - сказал Федор, наливая себе водки в простую «дачную» рюмку.
Практически не употребляя крепкого алкоголя в обычной жизни, он считал обеденную рюмку на даче неким ритуалом, не лишенным торжественности и особого смысла. Таким же, как раннее пробуждение с первыми лучами солнца и нелегкий труд на земле, столь непривычный для горожанина, - теми незыблемыми атрибутами вечности, что возвращают нас к корням. Теми основами, что заложены самой природой в понятие человеческой семьи.
Мужчина.
А рядом с ним женщина.
И дети…
И…
Кошка…
Кошка.
Федор насупился. Молча, без тоста махнул рюмку, и уткнулся в тарелку. Набил полный рот горячей картошкой и принялся жевать.
Жена смотрела на него с легким удивлением, не прикасаясь к еде.
- Федя, ты чего?
Доктор бросил на нее быстрый взгляд и, не говоря ни слова, снова взялся за бутылку. Татьяна, пронаблюдав за его эволюциями, отправила в рот первый кусок, справедливо решив, что муж не утерпит и сам скажет, о чем печаль.
Федор молча жевал еще с минуту. Потом отложил вилку. Поднял рюмку. Посмотрел сквозь водку на донце, подержал еще пару мгновений и поставил на стол, так и не опростав.
Вздохнул.
- А Кошка-то где?
Татьяна неопределенно пожала плечами. Мол, бог знает, носит ее где-то…
Тут входная дверь – дешевая китайская жестянка, - пару раз брякнула о косяк.
Хозяйка встала из-за стола, и подойдя к двери, приоткрыла ее.
- А вот и Кошка твоя…
Животное неверной поступью просочилось с улицы в дом. Постояло пару мгновений в тамбуре. Сделало еще несколько нетвердых шагов, и остановилось посреди кухни. Передние лапы Кошки подогнулись. Голова затряслась и в судорожном спастическом движении опустилась почти до самого пола, одновременно неестественным образом выворачиваясь влево.
Татьяна и Федор с изумлением и страхом взирали на умирающую Кошку.
Федор раньше пытался представить себе, как это произойдет. Но думая, что немного знает животных, был убежден, что их страдалица найдет самый темный, закрытый от посторонних глаз угол, и там испустит дух.
А тут – демонстративный конец, почти театральный выход!
Что хочет Кошка этим сказать?
Вот, мол, люди! Я жила с вами и для вас. Я отдала вам всю свою жизнь…
Так примите же и ее последнюю каплю!...
Застыв в неестественном положении, Кошка простояла так несколько долгих мгновений. Потом дернула головой и переступила.
Постояла еще.
Затем, едва переставляя заплетающиеся лапы, медленно пересекла кухню. Вошла в маленькую смежную комнату и почти минуту двигалась сквозь нее с остановками, пока не достигла стоящего в углу старого
