Глава 1.
Прозвище – фамильная гордость.
Понятно: обижаться не на кого и бессмысленно. Сам он не гнушался и разбрасывал прозвища односельчанам.
Садился обычно у окна и с нарочитой грустью в голосе комментировал едва заметные проявления жизни соседей в дремлющей под полуденным солнцем ойкумене:
- Куст смородины шевельнулся, - начинал он разминку с ближних соседей: - Не разгляжу, « Зубаха» под ним, что ли, храпит? Точно – зубы стальные блеснули. Спит, дура, с открытым ртом. Солнце же ей гланды напечет.
«Коммунистик» в засаде курит – огород от «Петяниных» кур охраняет. Жена у «Коммунистика» - баба огромная, горластая, словом, «Коммунистиха», а он – маленький, юркий, писклявый – всегда у нее на подхвате. Потому и « Коммунистик».
А «Петяня», он и есть «Петяня», хотя родители его Анатолием нарекли… Потому что жена его – «Петяша», дети – «Петяшки» и внуки – «Петяньки».
О, гля, «Чума» (размеренно и сосредоточенно) чешет себе зад. Он нутрий разводит, а потом их жрет и соседей этими крысами прикармливает. Долго чешет – мыслей много скопилось. Сторожевую цаплю, наверно, решает завести вместо гуся.
А вон «Наоборот» за Зубахой наблюдает.История его такая:
"Приехал однажды в город, выпил ведро пива, потом пошел в столовую и у повара важно требует:
- Покажите заведение, в котором не пьют, а делают наоборот.
- Что наоборот? – повар спрашивает: - Пьют?
- Наоборот, - говорит «Наоборот».
- А-а, - понимает повар, - это вам через дорогу надо перейти. Там, в кафе, запрещено распитие спиртных напитков, но пьют все.
- Мне наоборот, - говорит «Наоборот».
- Если наоборот, то смажьте рот зеленкой, сидите и не пейте.
- Наоборот. Я – не в прямом, а в наоборотном смысле.
Долго пререкались,все пытались деревню с городом срастить, пока вся жидкость из Наоборота не вышла слезами и потом".
Солнце палило неимоверно, сжигая кислород, и плавило придорожную пыль. Деревня остолбенела под полуденным маревом. Редко, словно опахалом, нагнеталась едкая помесь запахов паленой Адамовой травы с конским навозом. Отравленные удушьем, дремали даже мухи. Было так покойно, что любое проявление жизни казалось космическим нашествием.
Он комментировал, а село слушало и дивилось способностям деда – преодолевать полуденную дрему в его-то девяносто лет:
- Щи сварил. Не щи – облимант, - вдруг похвастался дед: - Руки отмыл. Год не мог отмыть. Попробуй! Вку-усный! Словом, не суп – облимант!
Природа происхождения прозвищ была гораздо сложнее и замысловатее, чем казалась с первого взгляда.
Высшая степень похвалы вкуснейших щей, могла оказаться и позорным прозвищем деревенского дурачка Кольки-Облиманта – двоюродного брата Клавки-Окунек.
Ну, Окунек – понятно. Она болела базеткой, и глаза выпирали у нее из орбит, как у Надежды Константиновны Крупской после революции.
А вот через четыре дома жила Моря Синеносая. Почему Моря? Да еще и Синеносая? Без научно- исторического подхода в этимологию этого странного прозвища просто не вгрызешься.
Путаницу из-за фонетической схожести вносило ее настоящее имя Мария. Мария - Маря, а дальше и до "Моря" недалеко. В простонародной речи такое незначительное отклонение – языковая норма.
Ан, нет! Моря получила свое прозвище заслуженно. Бледная, насквозь прозрачная, с синюшной подсветкой женщина из лета в лето, в течение тридцати одного года, дразнила село:
- С мужем мы в июле на море уезжаем лечиться, - уверенно говорила она. – В этом году – точно! Уже чемоданы собраны.
Но по той причине, что выдавала желаемое за действительное и смешила Бога, море ей, вероятно, не придется увидеть еще долго.
Муж ее, Юра Наступика, реалистичнее относился к финансовым возможностям семьи, поэтому был всегда молчалив и угрюм.
Изредка швырял требование за семейным обедом, когда его вилка увязала в куске слипшихся макарон: - Наступи-ка!
Но однажды ночью он, взволнованный, вбежал в дом с вилами, увязшими глубоко в его заднице:
- Не наступай! – орал он жене: - Тяни резко, но нежно!
Оказалось, что ночью известный «шутник» вставил черенком в «очко» туалета вилы на «живца». Из скуки, праздного любопытства или с далеко идущими целями вставил?
Да, просто интересно было узнать Дяде Балдею: после учиненного им эксперимента, Правление Колхоза распорядится провести электричество всем селянам или только партийным.
То, что вилы опосредованно воткнул в задницу Наступике Дядя Балдей, ни у кого не вызывало сомнения. Хотя прямых доказательств не было и свидетелей, как всегда, не нашлось.
Дядя Балдей слыл местечковым Кулибиным и поэтому селяне махнули давно на него рукой, как на бездельника, ведущего паразитический образ жизни.
Особенно обожал он околачиваться в гараже механиков.
- Ага, товарищи! – приободрял он группу механизаторов почтительно склоненных над умолкшим сердцем трактора: - Не заводится, стервец? Сейчас вылечим! Надо стукнуть кувалдой здесь и здесь. Что, значит, не поможет? В позапрошлом году помогло? Ну, пусть – пять лет назад. Но помогло?
Странное дело: при явлении Дяди Балдея сельхозтехника заводилась всегда, будто пыталась спешно удрать от него в поле. Его угрозы нагоняли панический страх даже на ржавое железо. Были случаи, когда при неожиданном обнаружении Дяди Балдея в поле, во время страды, комбайны начинали пятиться и искать защиты у комбайнеров.
Однажды он свил гнездо из медной проволоки и, насадив его себе на голову, стал искать то ли энергетические разломы в земле, то ли глубоко спрятанные артефакты, то ли источники целебной воды для Аньки-Мурмулетки, страдавшей в то время, как известно, бешенством матки. Искал долго, пока не шандарахнула Дядю Балдея молния на сельском пруду. Даже резиновые калоши, которые он арендовал у электрика, не помогли. Пробило так, что пожизненно на черепе отпечатался след, точно от тернового венка.
- В мозгах много мыслей колобродит. Статического электричества скопилось с избытком, - установил он причину меткого попадания молнией. Сплел косу из меди и «заземлился» на всякий случай от дальнейших неприятностей. Но скоро отказался и от косы, поскольку случайно зацепил ею в своей избе оголенный электропровод.
Соседи, конечно, с большим интересом наблюдали через окна за его шаманской тряской, но посчитали, что не этично мешать ритуальным танцам местечкового Кулибина, тем более, что в ту пятиминутку полного экстаза переорать его было невозможно.
Соседи Дяди Балдея были милыми людьми, но носили не совсем законные прозвища – Фюлеры. Сперва так называли только их старенькую бабушку за то, что она в любимом сериале «Семнадцать мгновений весны» долго ждала появления на экране «живого» Гитлера, а ей все время подсовывали то Мюллера, то Бормана. И – когда, наконец, мелькнула в телевизоре загустевшей соплей щетка усиков величайшего злодея всех времен и евреев, старенькая бабушка, облегченно вздохнув, сказала: - Так вот ты какой, фюлер! Сучий потрох!
И умерла. А прозвище закрепилось за детьми, внуками и правнуками.
Редко, кто из селян помнил их настоящую фамилию. Даже одному внуку в 1978 году – когда он пытался вырваться из деревни в городскую студенческую жизнь – в паспорте заполнили: Геннадий Адольфович Фюлер, но вовремя спохватились и дописали в скобках (Не родственник).
Между прочим, благодаря Юре Куквану, что грозился ежедневно всему населению области «кукин насадить на квакин», чуть было не произошло громкое разоблачение, в общем-то кротких и скрытных Фюлеров.
Кукван давно поглядывал неравнодушными глазами частного собственника приусадебного участка на соседскую земельную полосу – шириной в два и длиной в пятьдесят метров. Очень мечталось ему отмежевать полоску. И не только потому, что на фоне его бурьяна, возделанная полоска земли выглядела бы с высоты птичьего полета, по меркам футуриста, очень органично. Но еще потому, что какой-то таинственный незнакомец каждое лето сеял на ней мак и индийскую коноплю, а в начале осени этот же незнакомец ночью снимал урожай и оставлял Фюлерам за аренду земли по сто рублей под камнем, возле выгребной ямы.
Об истинном назначении и рыночной стоимости фюлеровской конопли рассказал Куквану племянник, после того, как Кукван застал рассказчика абсолютно голым в траве соседского участка. Тот, изрядно уже набегавшись по кустарникам, соскребал с тела спичечным коробком пыльцу и скатывал ее в шарики.
Сперва скромно испробовав, а потом попривыкнув и высоко оценив дармовой кайф, парочка быстро накатала жалобу куда следует и, в предвкушении скорой расправы властей над Фюлерами, стала рисовать свое светлое, богатое будущее – с графиком поставки и налаживанием каналов международного наркотрафика.
Скоро приехала комиссия, в лице участкового и районного прокурора. Внимательно оглядев плантацию и трижды загнув все пальцы на руках – с крыши сеновала их было видно как на ладони – комиссия, действительно, учинила расправу, но над Кукваном.
Участковый милиционер предъявил иск Куквану в 200 рублей за нанесенный ущерб соседям, проявившийся в «вытаптывании им и частичном уничтожении экспериментальной сельскохозяйственной культуры под названием Кофейно-сахарный тростник». А прокурор на естественный вопрос Куквана: «Чаво, чаво?» добавил ему штрафа еще в 100 рублей и подробно пояснил:
- Не чаво-чаво, а кофе с двойным сахаром здесь скрещивают путем опыления и двойного фотосинтеза. Это был военный заказ, потому и держался в тайне. За разглашение военной тайны могут судить по законам военного времени, то есть пытать от души и ставить к стенке.
Еще Кукван узнал, что во главе экспериментальной лаборатории стоял ни кто иной, как внебрачный сын Рауля Кастро, а Рауль – родной брат Фиделя Кастро Рус. Фидель, выходит – родной дядя Адольфа Фюлера (Кострова).
Куквану показали фотокарточку Адольфа, (Кукван ее хорошо знал, потому что сам и фотографировал), где "племянник" кубинского лидера сидел на берегу сельского пруда с удочкой. Но Куквану под присягой о неразглашении пояснили, что на самом деле на снимке запечатлен Рауль Кастро, который в 56-ом году ловил с каким-то Хеменхуем и стариком на море какого-то мурло. А для пущей убедительности прокурор дважды ударил кожаной папкой по затылку Куквана, и у того пелена с глаз сразу спала. Он увидел, что Рауль и вправду похож как две капли воды на Адольфа, и его удочка очень похожа на Рауля, и даже печально склонившиеся ветви ивы больше похожи на Фиделя, чем на пальму с острова Куба.
Комиссия уехала, конфисковав у Куквана – на сумму, предъявленных ему штрафов – двух молодых поросят, пятилитровую банку ядреного кваса из бурака и дрожжей и моток алюминиевой проволоки. Хотели, было, половину мотка вернуть, но передумали и забрали еще диск от циркулярной пилы.
Кукван, не столько из-за обиды, сколько на правах старшего в родовом пне, оставшимся от генеалогического древа Кукванов, выпорол племянника на 300 рублей и столько же добавил премиальных - потому что племянник успел опять накуриться кофейно-сахарной культуры и боль воспринимал стойко, с улыбкой комедийного актера Фернанделя. Наносил удары ровно, на взмахах вспоминая,
