Апокалипсис местного значения (рассказ)

                                                                                                                         

Алексей Курганов.

Апокалипсис местного значения (рассказ).


Пятого июля две тысячи девятого года в шесть часов тридцать минут утра жительница деревни Могилово Тамара Сергеевна Мячкина, жизнерадостная сорокапятилетняя женщина приятных взгляду телесных форм, выведя на выпас корову Милку и покормив борова Броньку, шестерых безымянных овец и также безымянных кур во главе с петухом Филимоном, отправилась в близ расположенный березовый перелесок за земляникой. Ягод было в этом году так себе, скромней скромного, пока хоть пол- бидона наберешь – будь здоров накланяешься. Но в прошлые годы было еще хуже, поэтому Мячкина все же решила сходить, чтобы набрать хоть на пол-литровую банку варенья, которое хорошо помогает при простудных заболеваниях, не то что смородиновое.
Дойдя до первых березок, она услышала впереди неясный подозрительный гул, тут же забыла про землянику, которой все равно нет, и, влекомая естественным женским любопытством,  пошла на звук. Могуче и неотвратимо, словно боевой танк, она продралась через стоявшие непроходимой стеной  заросли двухметровой крапивы и, весьма при этом поострекавшись, вылезла на оперативный простор, где чуть было не свалилась в не то чтобы очень глубокую, но все- таки приличной глубины свежевырытую длинную канаву. На другом конце канавы, в окружении двух самосвалов и одного трактора со здоровенным совком впереди, стояли пятеро мужиков и, дымя сигаретами, смотрели на экскаватор, выбиравший грунт.
- И чегой-та здесь копаете? – подойдя поближе, вежливо поинтересовалась Мячкина.
- Ниченгой-та, - передразнил ее высокий мужик с хмурой мордой и короткой бородкой. – А кто здороваться будет, село?
- У нас деревня, - поправила бородача Мячкина (очень она любила это дело – поправлять, даже когда её об этом никто не просил).- Называется Могилово. Двадцать дворов. Здравствуйте.
- Здоровей видали, - буркнул бородач, не отрывая взгляда от экскаватора. – Чего надо?
- Интересуюсь,- сказала Мячкина, робея и смущаясь, и одновременным движением носа, глаз и бровей показала на экскаватор.- Строить, что ли, чего собираетесь?
- Какая еще стройка! – вмешался в разговор молодой розовощекий бугай с бычьей шеей и бедовыми глазами. Он внимательно и с нескрываемым удовольствием оглядел ее шикарные формы и плотоядно цыкнул языком. Мячкина смутилась ещё больше.
- Муж послал, - предупредила она на всякий случай (дескать, мы не какие-нибудь там. Мы замужем.). – Посмотреть, что за шум.
-Ах, муж! – игриво сощурился бугай. – Муж, который объелся груш…Свалка здесь будет.
-А нам говорили -  в Прохорове, – показала свою осведомленность Мячкина (нет, всё она знала! Всё что не спроси! Одно слово – Тамара Мячкина!).
- Там тесно, - пояснил бородач, который, в отличие от бугая, к ее формам отнесся обидно равнодушно. – И народу много. Так что решили здесь. Самое место. Простор!
- Могли бы и нас предупредить, - и она недовольно поджала губы. – Местных, то есть, жителей.
- Да кому вы… - начал было бугай.
- Колька! – рявкнул на него бородач (он был здесь, похоже, главный). – Ты язык-то свой… Нас это, гражданка, не касается, - повернулся он к Мячкиной, и хотя больше ничего не сказал, но состроил такую неприступную физиономию, что и без слов было ясно: и она сама, и эти самые местные жители лично ему и всей его бригаде, а также и трактору с экскаватором, глубоко по барабану.
- И чего же здесь сваливать собираются? – спросила Мячкина с робкой надеждой услышать, что просроченные пищевые продукты. Ей ее своячечница Дуська, она в продмаге у вокзала  уборщицей работает, на прошлой неделе рассказала, что где-то в районе будут организовывать большую свалку, на которую будут возить со всего города просроченные пищевые продукты. Сейчас с этим строго, назидательно сказала Дуська. Потребнадзор, торгинспекция, милиция, еще какие-то жирные из Москвы… Проверяют каждую неделю. И если срок у продукта просрочен - сразу составляют акт просрАчивания. Вон, в прошлом месяце, пятьдесят кило «Докторской», сто двадцать рублей килограмм, только вчера срок закончился, даже из холодильника не успели вытащить, а эти, жирные – тут как тут. Мигом нарисовались, и сразу кинулись свои бумажки писать.  А колбасу – целых сто двадцать кэгэ! -  тут же на помойку. А она ж еще свежая вся с виду! Но только  им, жирным,  все рано: срок вышел - получите по шее. Зато к контейнерам тем помоечным с окрестных домов  народу сразу сбежалось, как мух на это самое! Ничего не оставили! Ни кусочка! И даже интересовались - когда еще выбрасывать будете? Дескать, мы всё смолотим. Только пожалуйста, побыстрее! Ишь ты, как у них аппетит-то разыгрался! Да и чего не разыграться на халяву-то!
Мячкина досадливо наморщила лоб. Хорошо живут городские, сытно, ничего не скажешь. Это надо же - колбасу на помойку! У них вон в сельпе ничего не выбрасывают. Хоть ты сгний там все подряд вместе с обёртками – все равно норовят всучить! Совсем наглость потеряли! В торгинспекцию, что ли, про них, оглоедов, написать? А чего? Пусть тоже просрАчивают и тоже выбрасывают! Чем они лучше городских? И ей, Тамаре, тоже будет удобно. Она же  тоже от сельпы недалеко живет.
- Это чего ж, только колбасу на помойку-то? – спросила она Дуську.
- Не только, -  многозначительно ответила Дуська. -  И сыр бывает, и консервы. Я ж тебе говорю: у которых срок.
- А я вот печень тресковую очень люблю, - призналась Мячкина. – В таких, знаешь, красивых консервных баночках. Архангельский рыбзавод. Банку прям одна прям за один присест могу съесть прям за минуту.
- Тресковая говоришь? – задумалась Дуська, вспоминая.
- Ага, - подтвердила Мячкина и даже облизнулась. – Шестьдесят пять рублей банка.
- В первых числах была,- «обрадовала» ее своячечница. – Два картонных ящика.
-А сколько в каждом? – быстро спросила Мячкина.
-Двадцать банок. ( Мячкина досадливо поджала губы. Нет, надо всё-таки про сельпо написать!) А уж бомжи обрадовались! Ха! Да у них от нашей помойки  морды во какие стали! – и Дуська щедро распахнула руки, показывая размеры бомжовских морд.
-Да…Живут же люди… - завистливо вздохнула Мячкина. – А тут колготисся с утра до ночи, а зарплату на месяц задерживают. Говорят – кризис. Дусь, а макароны выбрасывают?
- Я ж тебе уже какой раз говорю – всё! Если срок!
-Да. Срок – это хорошо… У меня Васька макароны любит. Лучше с колбасой. Особенно когда выпимши. Первый, говорит, закусон. Гад. Картошку, говорю, жри, ведь двадцать два мешка накопали, куда нам! А он, гад, кочевряжится. Твоя говорит, картошка у меня уже во где! – и она провела ребром ладони по горлу. - Сам ведь копал - а жрать теперь кто, Пушкин будет? Ух, так и врезала бы ему! Гад. Алкоголик. Макароны ему подавай! И колбасы…Дуськ, а водку, случаем, не выбрасывают?
- Дура совсем? Какой же дурак ее будет выбрасывать?  Она ж без срока!
- Это конечно… - вздохнула Мячкина. – Я бы тоже не выбросила…Ваське хоть со сроком она, хоть без срока…Гад. И когда только её досыти нажрётся?


- И чего же здесь, интересно, сваливать будут? – спросила она бородатого.
- Чего… - хмыкнул бородатый. – Чего на свалки сваливают? Известно чего. Отходы.
- Может, продуктовые? – поинтересовалась она с тайной надеждой.
- Ага. Колбасу с ананасами. И хрен с горы. Держи в обе руки, - безжалостно разрушил все ее пищевые иллюзии бородатый и зло сплюнул себе под ноги.- «Продуктовые…». Надо же придумать… А ядерные не хошь?
- Не, не хочу, - сказала Мячкина и на всякий случай быстро перекрестилась.
- А кто тебя спрашивать-то собирается? – резонно возразил собеседник. – Ты чего, депутат, что ли, чтоб тебя спрашивать?
Мячкина отрицательно мотнула головой: нет, не депутат. Но все равно не хочу. И на всякий случай дурашливо хихикнула. Дескать, понимаю, не такая уж дура, какой кажусь на первый взгляд. Про ядерные - это, конечно, шутка. Это я понимаю. Не совсем уж какая. И телевизор регулярно смотрю. Разных там Петросянов с «аншлангами».
Она шагнула к бородатому поближе,  и подхалимски улыбаясь, заглянула ему в лицо. Лицо было очень серьезным. Шуткой от такого лица даже и не пахло. У Мячкиной тревожно заныли зубы и защипало в носу.
- Значит, какие, говорите? – повторила она свой вопрос, все равно не веря бородатому.                                                                                  
- Я же сказал, - поморщился тот, явно тяготясь тупостью своей случайной собеседницы.
- А зачем? Почему к нам-то?
- А куда? – вопросом на вопрос ответил он. – На улице их, что ли, оставлять? Дураки, что ли, совсем?
- На самом деле ядерные? (вот вцепилась! Как репей! Она всю жизнь такая! Если вцепится - хрен оторвешь! Хуже репья! Прямо лишай!).
Бородатый терпеливо вздохнул.
- А мы как же? – не унималась Мячкина (не, ну чистый репей! Вперемешку с лишаем!).
- Кто?
- Мы. Местные проживающие.
- Ну и чего?
- Нам-то куда?
Бородатый неожиданно развеселился.
- Что? Страшно? – ощерился он в зловещей усмешке. Зубы у него были жёлтые, длинные и широкие. – Да не бойся! Может все еще и обойдется! Вон, в Чернобыле, недавно по телевизору показывали, люди до сих пор живут. И ничего. Некоторые даже до сорока годов доживают. Которые рекордсмены.
Мячкина, услышав про такие чернобыльские рекорды долголетия, ахнула и закаменела лицом. Экскаватор взревел. Трактор пыхнул ядовитым сизым дымом и бросился в атаку на здоровенную кучу свежевырытой земли. Работяги похватали лопаты. На кривой березе громко каркнула ворона. Из облаков вырвалось ослепительно сияющее солнце.
- Караул, - сказала Мячкина.


В шесть часов сорок пять минут, то есть ровно через пятнадцать минут после выхода Мячкиной из дома за земляникой и через две с половиной минуты после окончания её разговора с умным бородатым бригадиром, о нависшей смертельной опасности знала уже вся деревня. Кто спросоня, кто с испугу, кто просто так, до кучи, но орали все, даже абсолютно глухонемой с самого рождения дед Никодим, который никогда сроду не орал и вообще всегда только дурашливо всем улыбался.
-Ратуйте, православные! – визжала старуха Поликарпова. – Наша смертушка пришла! Иконы доставайте!
- Ну, раскудахталась… - досадливо буркнул дед Степан Серегин, ветеран войны, бывший знатный тракторист, деревенское прозвище - Турок. – Все там будем. Как говорится, гробы на каждого с самого младенчества заготовлены. Надо только знать, когда их с чердаков вынать.
- Тамарк, тебе чего, этот начальник так прямо и сказал? – наседала на Мячкину соседка Клавка Воропаева, многодетная мать- одиночка. - Ты ничего не напутала?                                                                                                                  
- Во те крест! – и Мячкина размашисто перекрестилась. – Бородатый так прямо и сказал: устроим, мол, вам второй Чернобыль! Ни один до зимы не доживёт!
- Ратуйте, православные! – по новой завела свою бодягу Поликарпиха. – Надо попа звать! Чтоб молебен отслужил от такой напасти!
- Х…ня это все, - легкомысленно потягиваясь, заявил Витька Токарев, бесшабашный красномордый верзила с постоянно насмешливым взглядом. – С ней, дурой, пошутили, а она уши и развесила. Еще всех подняла по самой утрянке. Дура.
- Не дурей тебя! – огрызнулась Мячкина. -  А не веришь- сам сходи спроси. Они уже и яму вырыли.
-Это для нас, что ли? – заржал Витька. Ему все нипочем.