тягомотина уже надоела, и он собрался уходить, он уже повернулся и пошел.
-Я согласен, - сказал Семенов, идя за бригадиром и придерживая его за плечо.
-Задаток.
Семенов обшарил все карманы в пальто, костюме и брюках, повытаскивал все, что было, но убедительного было мало; пятерка, две трешки, рубли, мелочь какая-то – вот и вся наличность, прямо сказать, не густо.
Сережа, не считая, сгреб все это, но мелочь не взял.
-Серебро оставь, - сказал он, - а остальное завтра. Тебе деньги нужны на электричку.
-Спасибо, - брякнул Семенов и покраснел. Интеллигенция, будь ты проклята! За что спасибо? Ну, за что? Я же отдал все, что у меня есть.
В эту ночь Семенов лег спать на том диване, где умерла мать. Ему снилось, что он бесконечно долго едет на машине по забитым транспортом магистралям своего большого города, это было очень странно и жутко для него, потому что он не умел водить машину, никогда в жизни он не садился за руль, и теперь он очень остро чувствовал свое неумение, каждый раз, проезжая на отчаянно красный глаз светофора, он слышал свой немой вопль: « Куда?». Он не знал, как остановить эту бесконечную езду, по счастливой случайности в него еще никто не врезался, но он все время ожидал удара с левой стороны.
Утром пришел катафалк, пришел вовремя, как по расписанию, и гроб понесли вниз по широким, просторным лестницам, мать Семенова последние годы прожила в хорошем доме довоенной постройки.
Водитель автобуса уже приоткрыл заднюю дверцу, нетерпеливо поглядывая на часы, но тут вмешалась какая-то старушка в засаленном зимнем пальто, валенках и сером шерстяном платке.
-Куда же вы ее? – с мягкой укоризной сказала она, - дайте ей хоть немного подышать.
Гроб поставили на двух табуретках в свете ослепительного весеннего солнца и еще немного постояли.
От могилы Семенов шел за небольшой группой родственников и знакомых, опустошенно глядя по сторонам: ограды, обелиски, надгробия, кресты, заваленные снегом могилы. Где-то недалеко выла собака.
У нее такой холодный лоб, тоскливо подумал он, у нее никогда не было такого холодного лба, никогда не было, я это хорошо знаю.
Идущие впереди негромко переговаривались, и до него долетали обрывки фраз, но он никак не мог связать их в единое целое.
–…не понимаю, почему все так быстро.
-У меня первая модель, купил шесть лет назад, гаража нет, стоит под окном, прогнила насквозь, ей-богу, не знаю, что мне с ней делать.
-Говорят, она сама так хотела, вот он и постарался, может быть, первый раз в жизни.
-… мужик, он и есть мужик, через месяц-другой женится, а дочь еще в школе учится.
- она все переваривала: у кого какое горе, все к ней идут, а она всех слушает и переживает, очень сочувственная.
- жить бы да жить, да вот здоровья не осталось.
-… в пятом цехе такие же прессформы, а они все нам подсовывают.
-… сто восемьдесят плюс прогрессивка, но ее еще нужно заработать.
-… рядом с матерью. Сейчас на кладбище меньше хоронят, все больше кремируют. У них там хорошо организовано: все по графику, как в метро. Ваше дело позвонить агенту и отдать деньги, а потом ждите своей очереди.
-… у тебя семья есть, а у меня что?
-… двухсерийный, одна стрельба.
О чем они говорят? подумал Семенов, я ни чего не могу понять. Мы все говорим на одном языке, но редко понимаем друг друга, очень редко. Вот, когда она говорила, мне это было очень близко, это было очень мудро и человечно. Почему было? Спросил он себя. А потому что было и больше никогда не будет, не будет и все, вот такая, брат, беда.
… Поминки затянулись, и Семенов не находил себе места, ему хотелось, чтобы все это скорее закончилось, чтобы можно было сесть где-нибудь в одиночестве, ни одной живой души рядом, и подумать. Он желал бы сейчас подумать о матери, о себе, о жизни, осознать, наконец, что же все-таки произошло, у него до сих пор не умещалось в голове, что ее больше нет.
Как же так? Почему? Этого просто не может быть, это не возможно, она же всегда была.
Разговор за столом начал дробится, и Семенов, думая о своем, незаметно вышел. Почему эти люди, подумал он, хорошие, симпатичные люди, увидевшие чью-то смерть и ставшие на этот вечер еще лучше и чище, почему эти люди сидят здесь, едят, пьют, говорят прекрасные глупости о моей матери, рисуясь друг перед другом? Для чего все это? Ведь это ужасно глупо и неприлично. Я понимаю, что это традиция, что так надо, так принято, но в этом есть какая-то фальшь, фальшь и ужасная неправда, я не знаю, но в этом есть что-то плохое. Вот они сидят и жуют, а мама умерла.
Он присел на корточки в пустой кухне, привалился спиной к стене и глядел в одну точку, глядел долго, не отрываясь, потом эта точка начала менять свои размеры, увеличиваться, попадая в фокус его зрения и приобретая реальные очертания, и он увидел перед собой тапочки, простые домашние тапочки своей матери.
Они стояли в углу, одинокие, пустые, со сбитыми задниками.
Семенову очень надо было заплакать сейчас, он сам это чувствовал, но у него ничего не получалось. И тогда молодая женщина, его жена, подошла к нему, невысокая, как его мать, ладная и ласковая, помогла ему. Она подошла и стала гладить его по затылку сухой и теплой ладонью.
Жизнь продолжается, продолжается это вечное движение, гигантская карусель нашей Галактики, бесконечная круговерть которой никогда не остановится.
Вот погасла седая звезда, погасла, остыла, распалась в прах, и понесло космическую пыль, гонимую солнечным ветром по искривленным пространствам Вселенной.
Вот погасла седая звезда, но где-то в это время вспыхнула новая – голубая. Ее пока не видно, потому что свет от нее еще не дошел сюда, он еще не пробился сквозь ледяную пустоту бесконечности, но он обязательно дойдет, и кто-то увидит его первым – и будет спокойным, гордым и счастливым.
Семенов плачет, а женщина с голубыми глазами гладит его по волосам.
