Комочком малым хоронясь в ночи,
Средь призраков душевного ненастья
Не спит дитя, лишь преданно урчит,
Обняв хозяйку, плюшевое счастье.
Над нею ангел – юн и светел лик,
Ведёт судьбу над пропастью неволи,
Земные боли обращая в миг,
И только страх неведом высшей доле.
Радеет ангел; трепетно храня
В единстве душ отмеренные годы,
Ведёт сознанье к собранным камням,
Уняв прощеньем горькие невзгоды.
Два ангела, два светлых существа –
Душа к душе под сводами печали
В грядущих днях, и ныне, и в начале –
Смешенье красок Божьего холста.
Лифт надсадно охнул, застонал, будто закованный в железо чудо-великан, и, поднявшись на её этаж, остановился. Обдало пронизывающим холодом и бедой. Несколько минут над потолком нетерпеливо клацало, жужжало, наконец, безжалостные двери разошлись, и на площадку кто-то вышел. Шумно проклиная «глупый агрегат» и все его «безмозглые кнопки», человек направился в их тамбурный карман. Тяжёлые шаги неумолимо приближались, шаркали, в замочной скважине погас спасительный огонёк. Девочка натянула на голову одеяло и, сжавшись в дрожащий комок, зашептала:
– Мама, мамочка, где ты, родненькая… Приходи поскорее… Мамочка, родненькая…
Что-то прошуршало по стене, по лязгнувшей пружиной рукоятке и с грохотом упало у порога. После недолгой возни раздались нетерпеливые удары в дверь, зевотное «А-а-а» и гудящий бас соседа, дяди Коли:
– Антонина!.. Это я… Слышишь?.. От-кры-вай!.. Последний раз говорю!.. Ну, ты меня достала!.. Тонька!.. Ну, ты меня достала…
Заскрипела массивная дверь, ударилась о косяк, и суровый голос тёти Тони успокоил:
– Я тебе покажу «достала», пьянь беспросветная! Я тебе так покажу!.. Это ж, сколько надо выпить, чтоб не в свою квартиру грохотать! А!.. Ты ж, паразит, сейчас девчонку Люськину разбудишь. А ну ползи домой, битюг неподъёмный!
Девочка приподнимала над головой одеяло и напряжённо прислушивалась, пытаясь представить себе лицо замеревшего в недоумении соседа и стоящую в дверном проёме тётю Тоню – грозно подбоченившуюся, в замусоленном на животе халате и попыхивающую собранной в гармошку папиросой.
Стукнули о порог дяди Колины каблуки, и после испуганного «Куда вы меня тащите?» захлопнулась дверь. Всё стихло. Через минуту за стеной послышалось уже знакомое «А-а-а» и протяжно загудело: «Николай, давай закурим! Николай, давай за…», но тут же раздался звонкий шлепок, а затем обиженное «За что?.. Ну, за что, я вас спрашиваю!.. Сатрапы…» И почти сразу: «А, Николай, давай закурим! Николай, давай… За что? С ума тут что ли все посходили?.. Мм?.. Гуд бай, Америка… а, где я не буду никогда…»
Подъехала машина. Полоска света от её фар пробежала по стене и растаяла между плательным шкафом и потолком. Девочка стремительно соскользнула с кровати и, шлёпая босыми ногами по полу, подбежала к окну. Машина остановилась напротив подъезда, возле скамеек, и в отсвете коридорной лампочки были видны лишь длинные тени приехавших в легковушке людей. Девочка пододвинула к окну свой обеденный стул и, ухватившись руками за шпингалет, вскарабкалась на подоконник.
Прямо за окном начинался огромный, неведомый мир: далеко внизу горели фонари и разноцветные окна, а на чёрном-пречёрном небе висели сверкающие звёзды и лодка-луна.
– Как красиво!.. Ой… кто-то на меня оттуда смотрит.
Под окном дышала жаром батарея, согревая растрескавшийся подоконник и девочку. Тепло поднималось по её озябшим ногам, румянило тело и бледные щёки, и с каждой минутой его становилось всё больше и больше.
На мгновение девочка забыла и о ругающихся за стеной соседях, и о машине, и о терзающем её неодолимом страхе. Заворожённая красотой сверкающего неба, она завела за ухо непослушные волосы и прильнула к окну. Стекло обожгло, удивило, обрадовало… Девочка в восторге шагнула ему навстречу, обхватила руками и погрузилась в его манящую прохладу-пустоту. Стекло прогибалось под тяжестью тела, пружинило и оттого казалось дурашливым и живым.
– Как здорово!..
У подъезда чихнул и заработал мотор, квадратные отсветы жёлтых огней влетели в окно и разбежались по комнате. Девочка проводила их глазами и вдруг увидела на диване плюшевого мишку. Медвежонок сидел под вязаным покрывалом и испуганно сверкал глазёнками и носом. А под окном всё громче сигналила машина, призывно выплёскивала из салона музыку и хлопала дверью – то ли манила кого-то на улицу, то ли прощалась, и вскоре уехала. Девочке опять стало одиноко и страшно. Примерившись, она опустилась на колени и, нащупав ногами стул, сползла с подоконника.
Плюшевый мишка всё так же испуганно сидел под вязаным покрывалом, вот только пуговки его уже совсем не сверкали.
«Наверное, ему очень-преочень страшно, и он закрыл свои глазки», – с надеждой подумала девочка и залезла к медвежонку под тёплое покрывало.
– Не бойся, Миша, мама скоро придёт. Она всё равно нас любит… Правда-правда! Она просто куда-то пошла с новым папой. Ненадолго! Вот подышат на улице воздухом и сразу придут! Понимаешь?.. Ну, пожалуйста, перестань так дрожать, а-то и я начинаю бояться.
Девочка подтянула колени к животу и уткнулась солёными щеками в своё испуганное плюшевое счастье. Непонятная сила сдавила тисками грудь, перехватила дыхание, защемила…
– Ну, почему её всё нет и нет...
На стене заворочалась неугомонная кукушка и высунулась, гудя пружиной, из окна. Девочка тревожно прислушивалась к механическому голосу и складывала кулачок:
– Мизинчик, раз, два, ещё один пальчик…
Кукушка впорхнула в свой дом и, подражая разгневанной тёте Тоне, хлопнула дверкой.
– Получается… раз, два, три… получается… четыре…
Надсадно охнул, застонал закованный в железо чудо-великан. Девочка испуганно прижалась к медвежонку и закрыла глаза.
– Ну, где же ты, мамочка?.. Нам страшно. Пусть у нас будет только один папа, домашний. Правда, Миша?..
Шурша по заледенелым лужам, подъехала машина. Девочка радостно ойкнула и бросилась к розовеющему окну. Такси. Через минуту из дома выбежал человек и, запихнув в багажник огромную сумку, уехал. Девочка грустно вздохнула и прислонилась к стеклу. Вдалеке над рекой просыпалось апрельское небо, меркли звёзды, и растворялась за трубами лодка-луна.
– А вдруг она навсегда уплывёт из нашего города?..
Под рогатой антенной на крыше соседнего дома гнули спины коты и о чём-то пронзительно выли. Кто-то выключил свет, и коты безвозвратно исчезли.
– А если погаснут звёзды? А вдруг мама потерялась, и я никогда-никогда её не увижу?..
Девочка распласталась на огромном стекле и, пружиня согретыми пальцами, покачивалась в такт чуть слышимой песне и мыслям. А в стекле приближался и вновь удалялся неведомый мир – удивительный, странный, таинственный. Иногда он становился кривым и расплывчатым, и тогда она долго тёрла глаза, промокала ладонь о ночнушку и всхлипывала:
– А вдруг мама потерялась?..
Из-за угла на улицу въехал трамвай – одинокий, звенящий, с кондуктором. Монотонно постукивая колёсами, он будил разрисованные мелом дома, почерневшие ленты дорог и деревья, а машины с мамой всё не было и не было.
Девочка спустилась с подоконника и села на пол. За спиной дышала жаром батарея.
Медвежонок уткнулся в худенькую шею и доверчиво обнял хозяйку за плечо.
– Спи, Миша... Давай подождём её здесь… Мама не будет нас за это ругать.
На стене заворочалась неугомонная кукушка и высунулась, гудя пружиной, из окна.
«Мать придёт, озираясь украдкой,
На полу у окна дремлет дочь,
Рядом мишка с приподнятой лапкой –
Он как будто бы мать гонит прочь…»
