...Заключалось во многом, например, в том, что он не ожидал для себя очутиться будто в новом свете, пестром светомузыкальном пластмассовом кубике-Рубика...
Другое заключалось в том, что все он видел в одной стороне, напряженно и необычно, и тут нет никакого волшебства - он был циклопом.
Данное уродство не позволило ему умягчиться в душе и сердце, не стать рабом денег и легких удовольствий проезжающих машин ночного города, сияющего вывесками, зеркалами витрин, огнями...
С другой стороны, его особенность позволяла ощущать ту мистическую связь времен, когда античность переплетается с современностью, и что-то общее находится между ними посередине, как и его пропорциональные брови украшали лицо, а разделялись глазом, выразительным, таинственно меняющим оттенки...
Эрот аккуратно еще раз коснулся века пальцем - он болел и очень уставал: бьющая серость тротуаров в сочетании с неоновым свечением мониторов ранили каждый сосудик; но время было мало, следовало отправляться на службу (совсем как предок из мифов, он работал своеобразным пастухом и кузнецом, только вместо мирных овечек и равнодушного железа приходилось ему заниматься деньгами - их тоже считают, "куют" и стерегут).
Эрот еще раз внимательно посмотрел на приготовленные пачки для занесения в учет, сидя за отдаленным столиком в знакомом развлекательном подземелье (там собирались мафиози, приносящие дань своему хозяину) - казалось, ничего стоящего в них нет на деле.
При должном мастерстве и обстоятельствах любой, по его мнению, мог распечатать такие же бумаги, блеклые, строго-расписные; вместе с тем - сколько за них и для них было построено казино, клубов, намешано ядов под видом шипучих коктейлей, интриг и преступлений...
Циклоп отодвинул деньги, скучно отписавшись за них и посмотрев в глубь далекой сцены - там привычные клубы дыма в полупотемках, безвкусные стеклянные цилиндры для декораций, тоненьким его зрением прочитывается подставка на рельсах...
Раньше этого не было, значит что-то новое выдумал хозяин - этот исполинский карлик, ниже среднего роста, по сравнению с которым он и вправду был великаном; привлечь бандитов надо чем-то острым и необычным, им уже мало показных стычек между своими товарищами и пленниками, изысканных блюд и напитков, всяких сувениров вроде золотых телефонов и бриллиантовых цепочек для любовниц или жен...
Эрот задумчиво стал ловить глазом клубы дыма (за соседними столиками курили сигары), в полголоса обсуждали новые планы грабежа или убийства, поворачиваясь иногда к нему с предложением сыграть в карты или тоже посплетничать; еще, как ему более правдиво казалось, - за тем, чтобы покрасоваться бархатными костюмами и отчищенными до блеска дорогими туфлями с шляпами и укладками волос.
Эрот, выглядевший куда скромнее, вежливо благодарил за приглашение и отказывался; молча продолжал следить за толпой подземелья, а более - за клубами дыма, повторяющими очертания рельсов на сцене...
Они порывались улететь на чистый воздух или спрятаться в рое себе подобных, дурманили внимание и память и, в то же время, рисовали своими контурами их мотивы; в тишине и своем накоплении производили гул, даже мерный свист, восторга и жадности...
"Вот так сказка в обыденности!" - удивился одноглазый юноша, оглянувшись с интересом на сцену...
На подставке медленно проезжала статуя, искусно сделанная и выглядевшая, как живая; у нее были глаза, кожа имела естественные цвета, она была... как живая!
Эрот с боязнью заглянул во внутрь себя - ему почему-то захотелось просить богов оживить статую, ведь это было слишком прекрасное создание, чтобы быть просто статуей; но тут же попросил самого себя, чтобы все это было лишь сном наяву от дыма и поспешно встал из-за столика; время было возвращаться в свое убежище, забрав скромную часть за грошовые расчеты...
В ту ночь циклопу не спалось - он размышлял, напряженно, тревожно, что за причудливая статуя явилась всем, есть ли на земле столь искусный мастер?..
Ни за какие деньги не оживить такое произведение; утомленный непонятками вялого ручья небылиц дня, он вздохнул, глазком отметив давно наступивший день, время было... не спать, ему не спалось; впервые, тягостно-...радостно - он мог снова творить, как во времена титанов, не боясь уже гнева повелителя муз за смелость (казалось, как Полифем пощадил Одиссея, так и Апполон - его); эта мысль рождала предвкушения творчества.
Оно обещало ему навек подарить увиденную странную и пленившую его статую, неподвижно и мягко отправив ее черты на холст; Эрот закрыл глаз, еще раз вспомнив каждый ее изгиб - что-то было слишком волнующе вот так просто взять и повторить ее фигуру на безжизненные штрихи; но он дерзновенно взял кисть (нечто торопило его оставить яркость свежего впечатления для картины).
Он осторожно сгущал краски и макал в раствор оттенков, чтобы придать такой же отблеск луча на плече статуи, игру тени на очертаниях ее ресниц, живость линий ее шеи; и был счастлив, хоть и понимал, что это лишь подобие ее красоты, ее след и отражение в малословном искусстве...
Окончив картину, в смущении, как очнувшись от порыва, циклоп спешно отбросил кисти и отвернулся, опустив глаз и анализируя - отчего именно эта статуя послужила его самому утонченному вдохновению?..
Пробили часы, одинаковые и в Тартаре и в Парнасе, и в трущобе и в особняке подземелья, хоть где и одинаково бесполезны: мгновение охватило юношу на многие минуты, как оказывается, опять надо было возвращаться, туда...
Где клубы дыма все также сопровождали гулы разговоров и шагов, так же перемешивались с кислотно-цветастыми бликами стеклянных колон - они были еще ненасытнее и громче, быстрее и мощнее, расползаясь в неприятно-затягивающую массу по всей зале.
Эрот снова оглянулся - по рельсам вновь пронеслась причудливая статуя, она не была миражом! Ее глаза, хоть и были опущены, словно смотрели прямо на его глаз, смущаясь встретиться с ним, единтсвенным, магически будто соединяющим дуги бровей, таких же натуральных и симметричных, как и ее; юноша еще сильнее взволновался - откуда мог знать эту деталь, что так манила к себе, неведомый художник? Статуя ли это?..
Эрот боялся верить себе, когда наблюдал ее совсем близко от своего столика (от нее будто веяло теплом; жизнью, движением и дыханием). Он затаил свое - как угадал он на картине цвет ее волос; наклон головы, поразительно живо угадал!..
Юноша вернулся радостный: она с ним, почти живая, на картине, и никто не украдет эту отраду его глаза у него; не хотелось есть и пить, неотрывно гляделось на картину; вплоть до того, что он чувствовал вновь, как она близко-близко встретилась с ним опущенными глазами; точно живая...
Мечты Эрота об этом участились, сочетаясь с тягостной тоской, когда слабый глаз все же просил сна или пищи, паутиной тянулись клубы дыма и разговоры снующих в подземелье; все прощалось и забывалось, греза была одна - вот бы статуя была живой...
Он принес бы ей в жертву себя, часы и деньги, не пожалел бы единственного глаза для светлых воспоминаний ее; но мгновение - и уносят ее на рельсах...
Это было его откровение...
Эрота нашли потом мертвым, он не смог вынести его силы...
...Заключалось во многом, например, в том, что он не ожидал для себя очутиться будто в новом свете, пестром светомузыкальном пластмассовом кубике-Рубика, где статуя была живой девушкой...
