Корабль

чём. Не время порождает человека, а человек порождает самого себя! Творит свой мир! Мыслит! Он – мозг, направляющий свою волю в нужную сторону, он – разум, умеющий анализировать свои чувства и делать какие-то выводы, он...

- Скажите, пожалуйста, как интересно! Колюшка, а не много ли мы начитались разных книжек?
- Ой, как голова кружится, - нетрезво растягивая слова, простонала Лена.
- Причём здесь книжки? Ведь тут – наша жизнь... Стой... На чём это я остановился... А, чёрт! Ну, ладно!.. Ты – про учёбу? Бог с ней, согласен, надоело. Но ты думал когда-нибудь о том, что прожито уже целых двадцать лет, целых два десятилетия, четыре пятилетки – и ничего, ни черта не сделано! Мы только потребляем, мы только берём, ничего не давая, не принося пользы. И вот такие-то успевают разочароваться в жизни, вздыхают о её пустоте, но продолжают брать, требовать и негодовать, когда им что-то, вдруг, не достаётся, пускают липкие, глупые слухи о лучших, чем они, людях и верят в собственную справедливость...

- Ну, хватит, - рявкнул вдруг Георгий, резко поднимаясь с кресла, - Здесь – не детский сад и не приют для праведников! Ты, Колюшка, не в первый раз пытаешься испортить вечер, мы это заметили, - Георгий перехватил на лету испуганный взгляд Эдика.
- Заметили! На всю ахинею, что ты тут плёл, отвечу спокойно: я не безработный и не сижу без дела. У меня всегда есть деньги, но я их не ворую, я их зарабатываю. Я умею это делать и понимаю, что могу вызвать зависть некоторых. И восхищение тоже. Так, Эдуардушка?
- Да, капитан, твоему  умению делать деньги можно и впрямь позавидовать... Элен, перестань дурить!
Лена по-прежнему сидела на тахте и мотала головой из стороны в сторону. Кусая губы, она с усилием прошептала:

- Ой, я совсем опьянела... Меня тошнит.
Эдика передернуло, и он с отвращением пробормотал:
- Вот ещё не хватало! Иди, умойся!
- Какой ты грубый, - всхлипнула Лена. Затем судорожно глотнула воздух и, сплетя пальцы рук с такой силой, что они побелели, просительно, приниженно посмотрела на Николая.  Он сидел в своём кресле в позе неестественной, напряжённой, замерев в каком-то незаконченном движении. Что-то назревало в нём, он был близок к неопределённому ещё, но важному решению. С силой выдохнув и быстро взглянув на Лену, Николай медленно поднялся и заговорил спокойным голосом человека, которому безразлично, что о нём думают и как воспримут его слова.

- Лена, ты здесь – один человек, который может понять меня. Я знаю теперь, что все эти споры – ни к чему. Это, действительно, глупо. Я хотел, в первую очередь, что-то очень важное, доказать себе, поэтому и спорил. И вот теперь...  Теперь я ухожу отсюда. И никогда не приду! Мне довольно уже имеющихся доказательств!
Он обернулся к Эдику.

- А ты, парень, сколько я тебя знаю, вечно был тряпкой! Куда поманят пальчиком, туда и бежишь! Сделают тебе приятное, доставят удовольствие – и ты уже хуже тряпки. Сидеть! – Крикнул он, вскипевшему было Эдику. Николай  был здоровее и Георгия, и Эдика, хотя ему только недавно исполнилось восемнадцать. Эдик, сразу обмякнув от этого гневного окрика, послушно опустился в кресло. Георгий, который собирался, было, разлить ещё по одной, так и замер с опустошённой наполовину бутылкой вина и уставился, по-лягушачьи, на чересчур уверенно смотревшего теперь на них Николая.

- Ты что, Колюшка, - недобро сказал он, держа по-прежнему в руке бутылку с недопитым вином и, покачивая ею из стороны в сторону, словно собирался дирижировать.
- Что? – Переспросил с едва не выкипающей злобой Николай, - Я понял теперь, вернее, понял давно! Тряпичник! Гад! На чём деньги делаешь? На глупости таких, как вот этот? – Он не указал, а, скорее, метнул рукой в сторону Эдика, который молча, чуть испуганно курил сигарету, беспрестанно мял её пальцами и, затягиваясь, кусал фильтр.
- И девчонки, наподобие Маринки, как пчёлки вокруг тебя! Ещё бы! Кто может достать, как не ты, разные заграничные тряпки? Лена! Ну, неужели это – главное?! А он называет это наслаждением! Я не знаю... Это же – противно!
Николай резко повернулся и почти побежал к выходу этой, ставшей вдруг тихой, квартиры.

    Они остались втроём. Эдик, о чём-то думая, машинально отстукивал рукой по колену такт музыки, тихо доносившейся из колонок, которые стояли в двух противоположных углах комнаты. Лена вышла на балкон, в мягкий сумрак наступающей прохладной, летней ночи, и во тьме шевелился огонёк её сигареты. Георгий, долго стоявший без движения, вдруг улыбнулся, хмыкнул, судорожно сжал пальцами горлышко бутылки. Затем, молча, наполнил три фужера, отчего вся комната наполнилась булькающими звуками. «Самый раз ему квакнуть...» - Подумал Эдик и тут же, испугавшись собственных мыслей, озабоченно сморщившись, сказал:

- Что это с ним было, Жора?
Георгий сделал кислую физиономию. Он не любил, когда его называли Жорой. Зато, когда Марина звала его Жоржем, он был больше, чем доволен.
- Дурак он, простой дурак, Эдуардушка. Он мне уже давно, давно стал надоедать, но, ради Аллушки, лучшей подруги моей прекрасной леди, я его терпел. Завидно ему!  У самого-то, редко сигареты хорошие бывают, Примку-то не хочет, не хочет курить. Завидно ему... – Глаза Георгия затянулись мутной пеленой, губы ненавидяще оттопырились.

- И в армию он тоже не хочет, а сказать просто боится, словечками книжными маскируется. Сволочь! Я тоже могу, могу говорить километровые предложения, но только зачем, зачем, а? И так, всё ясно.

    В это время вошла Лена. От выпитого за вечер вина у неё приятно кружилась голова, но опьяненный мозг почему-то хватался за сказанное недавно Николаем. Она подошла к Эдику, почти упала ему на колени и произнесла. По-хмельному растягивая слова.

- А он ведь прав... Коля прав. Ой, головушка моя... Эдик, а сколько ещё девчонок сидело у тебя на коленях?
- Ну, Лена...
- Нет, ты скажи мне: Алёнушка, как Георг. Ну, что ж ты молчишь? Ну, скажи!
- Пожалуйста, Алёнушка, - недовольно выдавил из себя Эдик.
- Вот так...Но... Подожди, убери руки! Зачем я тебе, а? тебе хорошо? Ты, как Георг, наслаждаешься? А мне... – Глаза её вдруг наполнились слезами, горькими слезами обиды.
- А мне – плохо! Я – не хочу! Отпусти! – И она заплакала, и плач её, вначале тихий, перешёл в рыдания. Она закрыла лицо ладонями, плечи её вздрагивали резко и часто, сквозь громкие всхлипывания она пыталась что-то сказать, но комок, давивший на горло, не позволял словам прорваться наружу, и она рыдала ещё сильнее. Эдик, совершенно сбитый с толку этим, переходящим теперь уже в крик, плачем, пытался её успокоить.

- Лен, ну перестань! Ну, хватит! Что за чушь? Только этого ещё не хватало... Ну, хватит же!
Но плечи её сотрясались ещё сильнее. Рыдания начали перерастать в истерику.
- Алёнушка, успокойся. Пойдём в ванную, - залебезил Георгий, - Пройдёт...
Лена пошла за ним, пытаясь глотнуть побольше воздуха и вдруг, одолев на время тянущий, душащий комок в горле, прошептала:
- Как мне больно!
- Что? Он сделал тебе больно? Он нечаянно, Алёнушка, он просит, просит прощения!
Лена хотела что-то сказать, но снова комок, твёрдый, назойливый, перехватил дыхание, и она, с ужасом в глазах, что её не поняли, только  отрицательно покачала головой и снова, неудержимо, всей душой, зарыдала.

Георгий оставил её одну в ванной комнате и, вернувшись к Эдику, сказал:
- Выпила, детка, лишнее. Винишко в ней плачет.
- Она мне уже надоела! – Поморщился неприязненно Эдик.
- Всё выспрашивает, сколько у меня было девчонок, с кем целовался, с кем спал. А сама всё лезет...
- Мордой ты смазлив, Эдуардушка, - завистливо посмотрев на приятеля, сказал Георгий, - И везёт тебе на баб из-за этого!

Эдик, действительно, был красив. Ещё, когда он учился в школе, классе шестом, кто-то из взрослых, в шутку, прозвал его Мальвиной, и с тех пор это прозвище закрепилось за ним.
- А, Бог с ней, - небрежно закинув ногу на ногу, словно говорит о подстреленной птице, произнёс Эдик, - Поревёт и перестанет. Прибежит, никуда не денется.
Георгий, сплющившись в кривую ухмылку, хотел что-то сказать, но в это время в дверь позвонили.

- Ну, наконец-то! – Сказал, впуская в квартиру Марину и Аллу, Георгий.
- Мы вас тут заждались совсем.
Алла, молча кивнув Эдику в знак приветствия, быстро подошла к журнальному столику, вытащила сигарету из пачки, прикурила, глубоко затянулась и, теперь уже спокойно и внимательно оглядывая комнату, опустилась в кресло. В то самое, что совсем недавно так раздражало Николая своей мягкостью и комфортом. Марина, нетерпеливо отбросив на тахту свою сумочку, обвила шею Георгия загорелыми руками и, прильнув к нему, промурлыкала:
- Я по тебе соскучилась, Жоржик! А ты?
Георгий, словно облапал, оглядел её всю, с головы до ног.
- Зачем, зачем слова, Маринушка?
Она подставила ему губы, и они, никого не замечая, всё более увлекались друг другом.
- Хватит лизаться! – Низким, не подходящим её внешности, голосом, крикнула Алла.
- Что у вас случилось с Колей?
Георгий, нехотя оторвавшись от Марины, перевёл мутный взгляд на Аллу.
- Дурак он, твой Колюшка! Книжек начитался. Телевизор часто смотрит. А вы его что, встретили сейчас?
Из ванной донёсся захлёбывающийся, надрывный кашель. Алла и Марина устремили удивлённые взгляды на Георгия.
- Это Алёнушка, - сказал он успокаивающе, - Выпила лишнего. Дурно ей.
- Ой, ребята, ну, как же вы... – Упрекнула Марина, - Я к ней пойду.
- Стоять! – неожиданно повелительно, но тихо сказал Георгий и до боли сжал её руку. Марина сразу притихла и как-то сжалась, сказала, тоже негромко:
- Жорж...

    Алла давно заметила, что в отношениях Марины с Георгием присутствует что-то грубое, насильственное, даже животное. Правда, Марине она о своих наблюдениях никогда не рассказывала, но та, однажды, сама, со слезами на глазах, призналась ей, что не любит, не уважает Георгия, что боится его, что он нередко издевается над ней, даже бьет, но так, чтобы не оставалось следов, а потом нежным голосом просит прощения. И тут же, вроде, нечаянно, опять делает больно. Алла презирала свою подругу за трусость и слабость, но и любила её одновременно. И любви было больше, чем презрения. Сейчас, заметив, как грубо остановил Марину её Жоржик, Алла, угрюмо усмехнувшись, пошла в ванную и некоторое время спустя, уже вместе с Леной, вернулась в комнату. Лена была бледна, мокрые волосы прилипли ко лбу, глаза устало смотрели перед собой. Она попыталась улыбнуться, но получилось жалкое подобие улыбки. Тень виноватости в чём-то, что нарушило, обезобразило вечер, появилась на её лице.

- Ты что, голову под краном держала, что ли? – Брезгливо спросил Эдик, но, опомнившись, добавил другим тоном:
- Выйдем на балкон, полегчает...
Но Лена, у которой после вопроса Эдика, опять защемило сердце и вновь противный комок подкатил к горлу, отрицательно покачала головой.
- Алла, проводи меня! Я хочу уйти. – Лена прижала пальцы к вискам.
- Мне противно! Ох, как мне противно! – Слёзы, еще не пролитые до конца там, в ванной, вновь поползли по бледным щёкам, скапливаясь на кончике носа, обжигая губы.
- А ты, - она повернула голову к Эдику, - Я тебя ненавижу! Мразь! Коля был прав, ты – тряпка!
- Да что вы, сегодня, взбесились, что ли? – Закричал Георгий.
- Заткнись, дура! – Ненавистно прошипел Эдик.
- Ой, ребята, ну не надо так! – Испуганно глядя на одного только Георгия, моля его глазами, чуть слышно