7. Губа
За время, проведенное в училище, я умудрился посидеть на гауптвахте аж четыре раза, в течение двадцати четырех суток в сумме. Еще трое суток, и было бы прокурорское предупреждение. Один раз, в одиночке, я сидел по собственной дурости: пошли с друзьями за яблоками в колхозный сад и нарвались на стадо кабанов, так до утра на дереве и просидели. А утром посадили меня одного, как зачинщика, хотя идея не моя. Другие нарядами вне очереди отделались. Остальные разы сидел из-за Машки. Она, бедная, так переживала, что я на губе «томлюсь». Приходила вечером на губу на свидание. По правде говоря, на губе мы сидели под честное слово – в одном месте забора совсем не было. Кому очень было нужно – уходили. Один умник с губы в суд ездил разводиться! А летом, когда на работы ходили, я тоже на пару часов уходил, Машка уже ждала. Меня сам начгуб отпускал, как ветерана губы, ну и дочь его я хорошо знал! Тоже, кстати, Машку!
Возвращаюсь как-то от Машки поздно вечером. Стою на дороге, такси ловлю. Зима, холодно, метель и, как назло, ни одной машины. Шинель продувает насквозь! Поднял ворот, уши у шапки опустил, стою, жду. Мы всегда в увольнениях ходили в форме, так выгодней, проезд бесплатный, сердобольный таксист может денег взять поменьше, ну и с девушками знакомиться попроще.
Вдруг с другой стороны дороги разворачивается машина и подъезжает ко мне.
– В училище?
– Да!
– Ну, садись.
Плюхнулся я на заднее сидение, еду, греюсь. Водила стал с вопросами приставать:
– Как в училище дела, как командиры?
– Да, у меня, – говорю. – всегда все хорошо!
Водила:
– А как в роту зайдешь, поздно уже?
– Да у дырки остановишь, а дальше я сам.
– У меня пропуск в училище есть, давай поближе подвезу!
– Ну давай!
Заезжает он в училище и сразу на какие-то боковые дорожки сворачивает. Я – водиле:
– Мне прямо!
– Я дорогу знаю, не переживай!
Едем дальше, и вдруг он останавливается около губы. И мне уже официальным тоном:
– Товарищ курсант, я – новый заместитель начальника училища, Вам за самовольную отлучку – семь суток ареста!
Во те на! Везет, как утопленнику!
Я знал, что к нам новый зам прибыл, из Сирии, военный советник, а старый на его место поехал по обмену, но ни разу нового не видел. Ладно, меня губой не испугать, но Устав нужно чтить. Как же я сяду без справки от врача? Он чем я и сказал новому заму. Он мне:
– Хорошо, что Вы, товарищ курсант, Устав знаете, вот завтра все формальности выполните и с утра, милости прошу, на гауптвахту!
Мы к таким вывертам армейской речи не привыкли. Старый зам и двух слов без мата связать не мог, правда, делал это виртуозно! Я, понятно, цитировать его не буду, но поверьте: заслушаешься! Мы с удовольствием его слушали, некоторые даже записывали особо удачные перлы. По понедельникам на общеучилищном построении он всегда минут десять нас развлекал своими речами, и не только нас, еще и весь городок, мощная аппаратура усиливала его голос так, что было слышно в радиусе километра. А новый всегда говорил подчеркнуто учтиво. Первый раз, когда он проводил построение, что-то нудил-нудил, мы стоим, ждем, ну когда же?! Вдруг он останавливается и «Прошу прощения за грубое выражение, – мы: ну наконец-то! – это просто... ерунда!» Весь строй разочарованно выдохнул. Да… это действительно – ерунда!
Утром пришел ротный и сказал, что раз я сам сдуру залетел, значит сам себя на губу и посажу. Я взял в роте три самых больших шинели, на губе никакого постельного белья не предполагается, только голые деревянные нары и шинель в качестве одеяла, и шапка, вместо подушки, пошел в лазарет, взял справку и явился на губу. Начгуб обрадовался мне как старому знакомому, и сразу назначил меня старшим камеры, оказал доверие, так сказать.
Зима в тот год, выдалась не только холодная, он и очень снежная, поэтому все губари целый день убирали снег на площади перед воротами училища. Лопаты нам выдали самые почетные, двухметровая железная труба, а к ней приварен железный лист метр на метр. Весит это чудо килограмм 15! Бульдозер нагребет валов снега метра по три высотой, а мы выравниваем до высоты метр-двадцать. Вот такая военная эстетика! Занятие это очень тяжелое, особенно такими уродскими лопатами, ее и так тяжело поднять, а со снегом и подавно. Еще комендант училища, чтобы нас стимулировать, придумал такой порядок: если мы с его грандиозными планами очистки не справлялись, то всем добавлял по одним суткам ареста, а мне, как старшему – трое! В результате я отсидел не семь, а одиннадцать суток.
На губе в то время был ремонт, поэтому часть батарей сняли, зимы-то обычно мягкие, а тут такой мороз! Чтобы не замерзли, всех губарей согнали в одну камеру – самую маленькую, но с батареей, тоже маленькой. Камера одноместная – одиночная для сержантов – а нас человек шесть. Спать приходилось на одном боку, синхронно поворачиваясь и меняясь – чтобы у стен не спали одни и те же. Под утро спать с краю перепало мне, и я так сладко заснул, что прислонился щекой к холодной стене!
Подъем был ужасен! Башка трещит, лицо справа опухло, глаз заплыл – гайморит! Начкар (начальник караула) на построении на мою просьбу отправить в лазарет выдал такую сентенцию:
– У нас в Сибири говорят, от чего заболел, тем и лечись!
Как мне его описать? Попробую одним словом – идиот! Тут звонят из штаба училища и требуют срочно человека – снег перед штабом почистить. Я сразу вызвался, начкару сказал, что хочу скорее «вылечиться»! И он, дурак, меня отпустил. Точно идиот. А дальше все просто, как пришли на место, я бегом в штаб, дежурный по училищу, как меня увидел, сразу вызвал скорую и отправил в лазарет. Начкара, дурака, с наряда сразу снял.
Гайморит оказался сложным. Семь раз нос кололи, вся задница в пенициллине, почти месяц лежал. На следующий день ко мне пришла Маша. Вчера она ждала около губы, долго ждала, но меня все нет, набралась смелости, постучалась на саму губу. Спросила, а на губе караул уже сменился и ничего не знает, нет, говорит такого. Маша звонит в роту, там меня, понятно, тоже нет, снова бежит на губу – нет! Собрав остатки смелости в кулак, опять звонит в роту и зовет Колю, старшину. Тут наступила его очередь волноваться. Он сам звонит на губу, мало ли, что там Машке наговорили. Там отвечают, да, был такой, утром выбыл неизвестно куда. Похоже, старому начкару так по башке дали за меня, что все буквы забыл.
Старшина серьезно обеспокоился, нужно меня найти и желательно без шума. Послал моих друзей по другим ротам, в Дом офицеров, в лазарет искать. Главное – без шума. Бедная Маша на улице ждет в полной неопределенности. В других ротах и прочих местах меня, естественно, тоже не нашли. В лазарет пару раз забегали, но меня не увидели, пока я сам их не позвал. Коля, найдя меня, успокоился, а Маше-то никто ничего не сказал! Так бедняжка и стояла, ждала. Мерзла и плакала.
Какие мысли приходили ночью в ее прекрасную головку, не знаю, но утром она прибежала в лазарет страшно перепуганная. Лазарет находился в пятидесяти метрах от школы. Она так в белом школьном фартуке и прибежала. Увидев меня, красавица испугалась еще больше. И вправду рожа у меня была страшная.
Я, как мог, пытался ее успокоить, но она мне не поверила, только плакала и причитала. Потом выдала: что моя болезнь из-за того, что она вчера меня на морозе ждала. Неисповедима женская логика! Я не стал ее разубеждать, что события происходили в обратном порядке, но если ей так легче, пусть так и думает. Вот так я и болел, Машка постоянно крутилась в лазарете, иногда подруг приводила, чтобы не скучно было меня ждать. Придирчиво изучала мою историю болезни и следила, чтобы я процедуры не пропускал. Ее любовь и забота оказали большее терапевтическое действие, чем треклятый пенициллин.
вроде прям на голову натянуто.
