Наш сосед Аксёныч, одинокий мужик был. Ни жены, ни деток Бог не дал ему. Жил он бобылём в небольшой хате на краю деревни, заготавливал кору ивы, выращивал самосад, плотничал. Мужик - на все руки мастер, любая работа спорилась, если Аксёныч брался за неё. И детишек любил, бывало окружат его деревенские ребятишки, а он им орехов отсыплет из кармана или пригоршню крыжовника даст. Учил он мальчишек, как свистульки делать из тростника, вынет перочинный ножичек из кармана старой фуфайки и так умело начнёт вырезать дырочки для пальцев, а то сидит и режет разные узоры на простой палке. И палка становится вся, как в ажурном кружеве. А у пацанов глаза горят, тоже хочется попробовать вырезать что-нибудь эдакое. Даст Аксёныч свой ножичек кому-то из пацанов,( на мол, попробуй-ка), а сам наблюдает, да подсказывает как правильно, чтоб не порезаться. Многому мог научить дед Аксёныч, как косу отбить, как корзины, да лапти плести. Всем бабам веретён наделает, прялок, даже ткацкие станки мастерил, чтоб половики ткать.
К нам Аксёныч приходил за молоком, коровы не держал. Из всей живности было у него три курицы, да две кошки. Сядет он бывало на завалинке, вынет кисет из кармана, достанет кусочек газетки, насыплет в неё самосад, скрутит "козью ножку", прикурит от огнива и сладковатый дымок начнёт расползаться во все стороны. По запаху можно было понять сразу, что Аксёныч уже пришёл. Бабушка, подоив корову, через марлицу процеживала парное молоко в глиняный кувшинчик и выносила Аксёнычу. Она садилась с ним рядом на завалинку. Соседи разговаривали в пол-голоса о том, как прошёл день, что нового в районе слышно. Аксёныч докуривал самокрутку, тушил окурок пяткой сапога, брал кувшинчик из бабушкиных рук и тихонько шёл к себе в хату.
Сколько лет было Аксёнычу, никто пожалуй не знал. Выглядел он всегда одинаково, сухонький такой старичок с реденькой бородкой, в кирзовых сапогах и фуфайке. За те тридцать лет, что мы были знакомы, он ни чуть не изменился. Воевал во вторую Отечественную,
был ранен, когда комиссовали, вернулся в деревню. Только в День Победы, вместо фуфайки, надевал он китель с наградами. О войне рассказывал мало, но после чарочки можно было расспрашивать его про войну. Только все расспросы заканчивались очень быстро, захмелев от спиртного, он начинал плакать. Аксёнычу было стыдно за свои слёзы, он закуривал и уходил прочь из дома. Воспоминания о войне были слишком тяжелы для него. Деревенские мужики с уважением относились к Аксёнычу, запросто заходили к нему домой, если требовался совет. В любом деле лучшего советчика и не сыскать. Был дед Аксёныч глубоко верующим человеком. Не раз он показывал нам старинные книги с картинками о сотворении мира, читал на старославянском молитвы, ходил по праздникам в часовню. Когда стал прихварывать, решил себе домовину смастерить. Высушил, обстругал доски, сколотил гроб, всё честь по чести. Прилёг, чтоб проверить, как ему удобно будет иль нет. Довольный своей работой, затащил домовину на чердак, накрыл попоной , чтоб не пылилась. Так и стоял гроб на чердаке пока не пришла пора помирать деду. Однажды не пришёл Аксёныч вечером. Решили сами отнести ему молока, вдруг захворал. Зашли в избу, а он во всё чистое одетый уже в гробу лежит, а на табуретке кисет с табаком. Будто специально приготовил, чтоб не забыли в гроб ему положить. Почему-то я всегда вспоминаю деда Аксёныча, если вдруг почую, что кто-то закурил самосад. Этот сладковатый аромат дыма почему-то всегда навевает воспоминания моего детства .
