когда на мостовую упали первые капли дождя. Они не были робкими, даже напротив, в них слышалось требование и громкий призыв. Земля ответила радостным шепотом травы и тут же хлынул ливень.
Джим сорвался с места и в два прыжка оказался под навесом одного из сараев Старой Улицы. Какое-то время он ещё пытался разгадать планы дождя, но затем просто откинулся на всё ещё хранящую солнечное тепло стену и прикрыл глаза. И тут изнутри послышался какой-то звук. Звук, похожий на приглушённые голоса. Джин невольно нахмурился, а затем сделал несколько шагов вбок и заглянул внутрь через приоткрытую дверцу.
Внутри, прямо на заваленном соломой полу, сидели двое. Крысолов и Зуб. Джим аж присвистнул такому совпадению. Дождь громко стучал по мостовой и крыше, так что с улицы разобрать, о чём говорят эти двое, было никак нельзя. Подгадав момент, когда тощий и высокий Крысолов потянулся за старыми досками у противоположной стены, Джин прошмыгнул в сарай и затаился в углу, одним боком прижимаясь к деревянной бочке.
- ...и не сказал бы! Зуб даю! – возбуждённо говорил товарищу Зуб.
Джим хмыкнул, услышав коронную фразочку, которой парнишка и был обязан своим вторым именем.
- Да ты не дрейфь, - протянул Крысолов, поднимаясь на ноги. Он оттащил несколько досок к старой печурке в углу сарая и засунул руку в карман, едва ли не по локоть, очевидно, выискивая коробок спичек. – Я не в обиде.
Всё-таки найдя коробок, Крыс принялся обстоятельно ломать доски и укладывать их внутри маленькой печки.
- Холодно здесь, - добавил он через некоторое время. – Так что двигай сюда. От огня всё чуть да теплее.
Зуб нехотя поднялся, но всё-таки пересел.
- Пожрать бы чего, - тихо сказал он, устраиваясь на соломе поудобнее.
- На ветряке пожрём, - отрезал Крысолов так резко, что Джим даже удивился.
И только потом понял: они оба умирали от голода, но признаться в этом значило бы проиграть борьбу. Поэтому Зуб лишь кивнул в ответ и замолчал. Теперь он сидел, обхватив колени руками, задумчиво глядя на то, как Крыс старательно растапливает печурку. И вот, когда огонь затрещал, Крысолов опустился рядом с ним.
Дождь продолжал стучать по крыше, и очень скоро Джим понял, что теперь это уже было как будто море, пришедшее к ним. Море волновалось и шептало, а они трое – двое у огня, плечом к плечу, один за горой обветшалых бочек – сидели здесь и слушали его. И, что самое интересное, слышали.
Внезапная волна какого-то тёплого сочувствия и понимания, затопившая Джима, заставила его прикрыть глаза, откидываясь на стену позади себя. «Пускай им будет, что есть», - успел подумать он, когда услышал.
- Крыс, а там что? – недоверчивый голос тонул в море и в пыли по углам, но Джин расслышал удивление и улыбнулся уголками губ.
Крысолов не ответил, было слышно, как он встал на ноги и как заскрипели половицы и зашуршала солома, а потом... потом такие же, только куда более быстрые шаги обратно, и шипящий то ли от радости, то ли от волнения голос.
- Кажется, кто-то позаботился о нашем завтраке, братишка, - Джин выглянул и сквозь вывалившийся бок бочки увидел, как они склонились над красной тканью, в которую была завёрнута самая простая еда: крынка молока, кусок свежего хлеба и вяленое мясо.
Зуб – младший брат Крысолова, как теперь начинал догадываться Джим – потянул было руку, чтобы схватить мясо, но тут же получил от брата затрещину.
- Бестолочь! – Крыс недовольно нахмурился и вытащил из-за пазухи маленький перочинный ножик. Он осторожно, почти благоговейно, разложил продукты на платке и начал нарезать их аккуратными пластами. – Сколько ни учи тебя, а всё бестолочь, - продолжал бормотать он, хотя Джин видел, что еда захватила его внимание почти полностью, не оставив места злости.
И только когда всё было готово, а нож убран, они оба приступили к еде. Голодные до одури – Джин читал это по их глазам – они, тем не менее, ели неторопливо, тщательно прожёвывая каждый кусок пищи. И, когда на платке оставалась ещё добрая половина, Крысолов проворно перехватил его концы узлом.
- Хватит. Голод не прокормишь.
И хотя Зуб мог бы съесть ещё, он лишь кивнул и пододвинулся к огню, который почти прогорел. Крысолов поднялся – теперь уже не так проворно, явно разомлевший от тепла и еды – и подкинул ещё немного сухих досок.
- Добро, - заключил он и снова опустился на солому, вытягиваясь во весь рост и подкладывая руки себе под голову.
Море шумело и шумело, а Джим даже сквозь бочки чувствовал тепло от маленькой печурки и сонную сытость двух ребят. Прикрыв глаза, он думал было поддаться желанию прикорнуть в уголке, но потом внезапно расхотел. Прикрываемый шелестом дождя, Джин выскользнул из сарая. Он шагнул под тёплые струи и неторопливо двинулся вниз по улице.
Июль заканчивался торопливо, сбегал, не желая задерживаться ни на одно мгновение дольше положенного. Джин провожал уходящие дни мягкой, немного печальной улыбкой, а потом сплёвывал в сторону и шёл на луг, где лежал без сна. Он долгие часы вглядывался в тёмное, но такое мерцающее звёздами небо, и думал, всё время думал, как встретить Ночь. А потом вставал вместе с рассветом и шёл обратно в город.
Удивительно, но ни Зуб, ни Крысолов, ни Сторож больше ему не встречались. Это немного тревожило Джина. В конце концов, за прошедшие два года не было ни дня, когда бы он не наткнулся на кого-нибудь из этой шайки! Но теперь мир замирал, как будто готовясь к приближающейся грозе, и всё затихало. Его теперь меньше окликали, почти не узнавали на улицах, и только на Уотертэн по-прежнему ждали, по-прежнему хотели присутствия Джима.
«Сколько раз я уже видел это?»
Над ним висело медленно наливающееся красным цветом небо. Джин сидел на углу улицы и, запрокинув голову, наблюдал, как наступает Последний Закат. Ночь была близко, уже рукой подать, это было ясно, и всё же красота медленно заволакивающегося темнотой неба завораживала. На мгновение Джим прикрыл глаза, но затем продолжил смотреть. Он не мог пропустить ни минуты этого заката. Не имел права.
Вот тень коснулась верхушки дома Тирстонов, потом переползла на крышу миссис Честер... Тени прыгали по веткам яблонь, играли, смеялись, переглядывались между собой. Когда первая из них коснулась окна малышки Тисси, Джим услышал мелодичный звон, который разнёсся по округе. На мгновение время замерло, будто испугавшись, но затем прыгнуло вперёд и понеслось навстречу неизбежному.
Джин проводил взглядом последние лучи, скользнувшие по его клетчатой рубашке и со вздохом поднялся. Вот солнце начало падать за дальний лес, и тот, будто крокодил, широко открыл пасть. От солнечного диска осталась только половина... четверть... Сытый крокодил поворочался на горизонте, махнул хвостом и затих, прячась в наступающих сумерках.
Джим почувствовал Ночь. Она вошла в Мэйсон с востока, медленно прокатилась по улицам и замерла. Не желая встречать её спиной, Джин резко развернулся. Он зло вглядывался в подступающую беспроглядную темень, видел, что город сопротивляется, не поддаётся сну, окутывающему его. Но затем свет в окнах начал гаснуть, с гулкими щелчками выключились уличные фонари, с тяжёлым шипением замолчали печи. Джим обернулся, но позади него уже стояла всё та же темнота. Солнце было надёжно похоронено под землёй.
Стало настолько тихо, что поначалу Джину показалось, будто он вязнет в этой тишине, застревает в ней, как в болотной тине. Но затем с севера прилетел ветер, и его свист оживил ночь. Зашелестели яблони, по тротуару поползли, мягко поднимаясь в воздух, высохшие листья... А ещё вдалеке появился звук... Джим качнул головой, прищурился, вслушиваясь, но ошибки быть не могло. Это была песня!
Первый шаг в темноте всегда давался тяжело. И если в обычную ночь можно было ориентироваться по звёздам, то всё, что вело Джима сейчас – свист ветра, слух, да ещё какое-то внутреннее чутьё, работавшее получше компаса.
Вот кончилась Уотертен, вот начался переулок Хромого Калеки, церковь Пира... Песня по-прежнему оставалась далёкой: ни слов разобрать, ни толком понять, откуда идёт звук. Джин выругался, но не остановился. Даже если напев ему только чудился, это ничего, это не страшно. Главное – не стоять на месте.
Темно было – хоть глаз выколи, но по своим внутренним ощущениям Джим полагал, что сейчас заходит всё глубже и глубже в восточный район Мэйсона. Тот самый район, который некогда пересекала полноводная Милуокер, ныне превратившаяся в ручей.
Голос, наконец-то, стал звучать громче, и Джин двинулся увереннее, ощупывая пальцами стены домов и осторожно делая каждый новый шаг.
- Эй! – крикнул он, когда, казалось, до поющего оставалось не более десяти метров.
Слова Джима отскакивали от ночной пустоты мягко, приглушались и, казалось, вообще никуда не летели. По крайней мере, песня не оборвалась, и Джин подумал, что его попросту не услышали. Он прошёл ещё немного и крикнул снова:
- Эй!
Поющий умолк, а затем почти над ухом у Джина послышался знакомый шипящий шепот.
- Што ты?
Джим дёрнулся, резко разворачиваясь, готовый защищаться, но если Сторож и собирался напасть, то не сейчас.
- Откуда ты здесь? Почему ты не спишь? – с вызовом и явно громче, чем требовалось, выкрикнул Джин. – Чёрт тебя побери, отвечай! – оглядываясь то в одну сторону, то в другую, он пятился спиной вперёд и потому, когда уткнулся во что-то жёсткое, от неожиданности вскрикнул.
- Это всего лишь столб, - тихо сказал Сторож, и Джин снова не смог понять, откуда идёт звук.
- Где ты? – настойчиво и даже зло спросил он.
- Здесь, - прошелестел ответ, и можно было бы подумать, что это издевательство, если бы не одно «но»: в голосе слышалась боль. – Всегда здесь, - добавил Сторож едва слышно.
- И как давно? – постепенно страх отступал и Джим, кажется, начинал понимать, в чём всё дело.
- Пять лет? Десять? Я уже не помню.
Звук был такой, будто отвечали листья или камень, или даже сама дорога. Джин обогнул фонарь, в который уткнулся и теперь продолжал отступать в темноту. Всё его нутро холодело от нахлынувших мыслей.
Когда-то кто-то говорил, будто утраченный ночью дар обращает своего хранителя в безумную куклу, навсегда привязанному к одному городу. Злодух Местности, так их называли между собой чудесники. Сам Джин никогда не видел ничего подобного и по молодости и наивности полагал, будто всё это не более, чем байки стариков. Но увидеть своими глазами утратившего дар... это было по-настоящему страшно. И, против воли, Джин снова и снова задавался вопросом: что, если эта Ночь станет для него последней? Он тоже останется в Мэйсоне этаким недобрым бродягой, кидающимся на пришельцев?
- Прости меня... – невольно едва слышно прошептал Джим, прикрывая глаза от ужаса, прокатывающегося по телу. Может быть, пойми он раньше, кем является Сторож, он смог бы ему помочь. Но что можно было сделать теперь, когда его Ночь уже вступила в свои права?
- Урриэдду фулу нахил... – снова тихо запел голос, не обращая на Джина никакого внимания. И теперь стало понятно, почему разобрать слова песни было настолько сложно: это был напев, лишь символически разбитый на слова. Не какой-то из существующий языков, просто набор звуков. При том удивительно успокаивающий.
- Как тебя звали? – спросил Джин, когда Сторож умолк.
- Я забыл, - упали камни в конце улицы. – У меня больше
