Произведение «Когда-то в общаге...» автора Пилипенко Сергей Андреевич

Высоко-высоко в небесах давно живёт справедливый и милосердный наш Боженька. Это такой старенький мудрый дедушка с седой длинной бородой, в белоснежном хитоне, восседающий на тихо плывущем в голубом просторе облаке. Над головой его сияет ослепительный золотой нимб, усталые руки его на подлокотниках золотого трона, а ноги обуты в позолоченные кожаные сандалии. Если его о чём-нибудь попросить, то он постарается это исполнить. Ну если не всё, то хотя-бы часть просьбы, хотя-бы крошечное желание твоё. Потому что безгранична его доброта к творениям своим.
Глубоко-глубоко под землёй живёт коварный дьявол. У него длинный волосатый хвост, лакированные чёрные копыта на ногах и острые загнутые рожки на голове, которые почти и незаметны под чёрными и алыми шёлковыми одеждами. Взгляд его пронзителен. Как говорит одна моя знакомая, он «очень импозантный мужчина». Вокруг него преисподняя в красных отблесках углей, на которых жарятся грешники и чад от серы и лиственной смолы, кипящей в глубоких закопчённых чанах. Своими чуткими ушами с заострёнными кончиками прислушивается он к тому, что творится на земле, чтобы услышать негромкий стук от морального падения неустойчивой души и крепко впиться в неё своими острыми когтями.

А где-то ровно посредине между Раем и Адом, но на самой окраине города, стоит наша общага. Она и сейчас стоит там же и ещё простоит лет пятьдесят-восемьдесят, такая же квадратная девятиэтажная мрачная серая громадина, как и тридцать лет назад. Правда, сейчас её немного зашпаклевали, подкрасили, подремонтировали, а тогда она выглядела не очень приглядно. На каждый этаж приходилось по два туалета и по два душа. Коридоры были темноваты, потому что на лампочках экономили, и ободраны, потому что краски было в магазинах не достать. И ещё потому, что перестройка закончилась, а нормальный капитализм так и не начался. Потому что то, что тогда началось, можно назвать как угодно и по своему усмотрению, но точного слова ещё не изобрели. И оттого, что стоит она посредине, очень легко было в то время из неё попасть и в Ад и в Рай. Легко можно было стать либо жертвой, либо палачом. Сколько их теперь покоится на кладбищах, невинно убитых и наверняка попавших в Эдем, и намеренно убивавших и несомненно упавших в Преисподнюю.

Жили мы вчетвером в шестнадцатиметровой комнатёнке. Я, жена, пятилетний сын и трёхлетняя дочка. Сейчас мне уже и трудно представить, что можно так жить, а тогда вроде и не казалось всё таким уж ужасным. Пока я ударно трудился на заводе и получал неплохую зарплату, всё казалось преодолимым. Впереди маячила квартира, поездки летом на дачу, на курорты с детьми поближе к тёплому морю, и вообще дети давали огромный повод к оптимизму. Мы с женой знали, что всё нам по силам и по плечу. Она пока не работала, сидела в декрете, но моей зарплаты крановщика хватало на приличное существование. Да и любили мы тогда друг друга. А это, по-моему, самое главное в освещённом солнцем мире. Но в один непрекрасный миг всё рухнуло.
Завод потихоньку прекратил своё существование, цеха закрылись, уже выпущенная продукция не продавалась. Нас сначала перевели на трёхдневный график работы. Потом перестали платить зарплату, а немного погодя и вовсе отправили в бесконечный неоплачиваемый отпуск. Однажды я пришел домой, отдал своей супруге последние три рубля и понял, что денег на завтра у нас нет. Совсем. Даже чтобы купить булку хлеба. Жена всё ещё беззаботно улыбалась, она ни на минуту не усомнилась, что я что-нибудь придумаю, а я страшно загрустил. Так как знал, что устроиться работать по тем профессиям, которые значились в моём жизненном багаже, уже нереально. Закрылся не только наш завод, но и все предприятия в округе, на которых можно было устроиться по моим специальностям. Люди мотались по всему городу, но чаще всего безрезультатно. Почти двадцать тысяч человек оказались на улице. Некоторые из тех, кого уволили раньше, уже начинали спиваться, потому что почти в каждом доме открылись точки, торговавшие спиртом и некоторые из них продавали суррогат в долг, под запись. Их открывали такие же бедолаги, как и они сами. Просто у тех, кто торговал, была повышенная приспособляемость по сравнению с теми, кто покупал.

Жена вернулась из магазина как всегда в хорошем настроении. Она всегда была оптимисткой и это нередко удивляло меня. За короткое время она уже свыклась с тем, что жить нужно экономно и бережливо и не огорчалась отсутствием таких пустяков, как чёрная икра или новое вечернее платье. Накормленные и одетые дети были для неё гораздо большей радостью в её двадцатипятилетней жизни. А магазины уже давненько стояли полупустыми. Длинные стеклянные прилавки изредка темнели банками морской капусты и поддонами засушенной мойвы. Удача в виде килограмма сосисок или пары банок тушенки была уже для неё более значимой, чем новые золотые серёжки для себя, а покупка пакета фруктов для детей перевешивала на весах везения всю косметику мира.
На этот раз ей улыбнулась удача на всю сумму в виде редкой в то время докторской колбасы, вермишели, сливочного масла и такого дефицитного стирального порошка. И она, не откладывая дел в долгий ящик, затеяла стирку. А это в ту пору было процессом достаточно непростым, стиральной машинки у нас не было, просто по той причине, что её некуда было ставить и стирка представляла собой длительный процесс, состоящий из тазика, ванночки и стиральной доски.
Вот они стоят с дочкой, наклонившись над тазиками и мыльная пена большими хлопьями колышется на руках жены и на ручках дочки. Дочке всего три годика и как все дети в этом возрасте, она часто употребляет слова «я сама». Жена положила ей для стирки несколько детских маечек и трусиков, и та стоит, старательно макая их в воду и повторяя все мамины манипуляции. Такая смешная в совсем коротеньком платьице, маленьких сандаликах и белых гольфах, она качает в такт движениям рук белым бантом на ещё пока негустых волосёнках и сердце моё сжимается от любви и нежности. Нет, не даром говорят, что сыновьями гордятся, а дочек обожают!
- Молодец моя доченька, - поощряет её жена, - мамина помощница, красавица моя трудолюбивая, - обнимает её как-то локтём, чтобы не замочить мыльными руками, и целует в бант.

«А чего я, в принципе, паникую»? – думал я. Пока у меня есть руки-ноги и голова на плечах, выход всегда можно найти. Другим же ещё хуже, а ведь живут как-то, не умирают. А у меня за спиной такая поддержка, такой надёжный тыл, жена, сын, дочка. У меня столько профессий: линотипист, плотник, художник-оформитель, фрезеровщик, крановщик, да я парень на все руки! Нужно просто приложить к этим рукам спокойную думающую голову и всё будет солнечно!
Жена с дочкой развешивают постиранные вещи на верёвку. Дочка подаёт маме вещи и радостно информирует нас: «это я стирала»! – узнавая то, что стирала и прополаскивала сама. Жена улыбается.
А потом, посмотрев скучный телевизор и поужинав, мы легли спать.
«Да в принципе, на крайний случай я могу продать и свою коллекцию», - думал я в полудрёме. Я по старой своей детской привычке, коллекционировал серебряные монеты. Небольшой бархатный планшет с ними, висел на стенке над диваном. Конечно их немного, большой ценности они не представляют и дорого их не купят, но, по крайней мере, недели на две нам хватит. А там я непременно что-нибудь придумаю. Обязательно!

Дети сладко спят. И я чувствую их тёплое дыхание даже на расстоянии. Тихонько скрипнув пружинами, встала жена и в свете ночника надела халат. Я знал, что сейчас она снимет с верёвки постиранные дочкой трусики и маечки и пойдёт их перестирывать на второй раз. На глазах у дочки она этого делать не хочет. А потом развесит всё так, как и висело. Она не хочет обижать недоверием никого, и тем более свою маленькую дочку….
Боженька скрипнул своим золоченным троном и одобрительно кивнул головой….