Мальчик-невидимка, Рэй Брэдбери

видно?
- Словно пятикрылая птица прыгает по камням, по ежевике!
- Или нога одна!
- Словно розовый кролик в чаще скачет!
- Или только голова одна!
- Словно волосатый воздушный шар на карнавале!
- Когда же я полностью проявлюсь? – спросил Чарли.
Она прикинула, что, должно быть, не меньше года. Чарли застонал. Потом захныкал, стал кусать губы и сжимать кулаки.
- Ты заколдовала меня, все это, ты, ты сделала! Теперь я не могу побежать домой!
Она подмигнула.
- Но, сынок, ты можешь остаться здесь, со мной, я тебя заботой окружу, холить и лелеять буду.
Он выпалил:
- Ты все это специально подстроила! Старая ведьма, вздумала оставить меня!
Внезапно он ринулся в кусты.
- Чарли, вернись!
Ни звука в ответ, только слышен топот его ног по мягкому дерну да сдавленные всхлипывания, которые вскоре прекратились. Она подождала немного, а затем развела костер.
- Он вернется, - прошептала она.
Затем, думая про себя, она размышляла:
«Теперь-то будет мне компания на всю весну и до конца лета. А когда устану от него, захочу покоя, тогда и отправлю обратно домой.»
Чарли вернулся беззвучно с первым серым проблеском рассвета, пробрался по белой, покрытой инеем, траве, прямо туда, где возле разбросанных обугленных бревен, словно сухой, обветренный сук, лежала старуха.
Он примостился на речной гальке и уставился прямо на нее.
Она не смела посмотреть на него или в его сторону. Он не издал ни звука, по которому она могла бы определить, что он рядом, поэтому как она могла знать что он здесь? Никак не могла.
А он все сидел рядом и на его щеках были следы от слез.
Она претворилась, что только просыпается, хотя и не спала всю ночь напролет, встала, зевая и ворча что-то себе под нос, и повернулась лицом к рассвету.
- Чарли?
Взгляд ее блуждал, переходя с сосен на землю, на небо, с небо, на далекие холмы. Она все звала и звала его по имени, и иногда ей казалось, что она смотрит прямо на него, тогда она быстро отворачивалась.
- Чарли? О, Чарльз! – звала она мальчика, но лишь эхо вторило ее голосу.
А Чарли все сидел и даже немного улыбался – вот же он, совсем рядом с ней, а она этого не знает. Возможно, он чувствовал как какая-то неведомая сила возрастает в нем, возможно, он чувствовал защищенность от всего, что есть в мире, и, несомненно, это чувство ему очень нравилось.
Старуха заговорила вслух:
- Где же может быть этот мальчишка? Хоть бы звук услышать, знать, где он, и я, пожалуй, завтрак бы ему приготовила.
Она начала готовку, раздраженная его долгим молчанием. Старуха готовила бекон, нанизывая кусочки на ореховый прутик.
- Уж запах-то его точно привлечет, - пробубнила она. И только она повернулась к нему спиной, как он быстро схватил бекон и с жадностью проглотил. Старуха обернулась и вскрикнула:
- О боже!
Она с подозрением осмотрела все вокруг.
- Чарли, это ты?
Чарли вытер рот руками.
Старуха зашагала по прогалине, делая вид, что пытается его отыскать. Наконец, она придумала: как будто слепая, она пошла прямо на него, ища как бы на ощупь.
- Чарли, где же ты?
Словно молния, он присел, подскочил и пустился прочь. Она еле удержала себя от того, чтобы пуститься за ним вдогонку, но ведь нельзя же гоняться за невидимками! Поэтому старуха, сердито ворча, снова села к огню жарить бекон. Но каждый раз, когда она отрезала себе кусочек, Чарли хватал его, шипящего над огнем, и убегал прочь. Наконец, разгоряченная от злости, она закричала:
- Я знаю, где ты! Вот ты где! Я слышу, как ты бегаешь! – она показала пальцем не прямо на него, а чуть в сторону.
Он снова пустился бежать.
- Вот, теперь ты здесь! – прокричала Старуха, - Вот он ты, вот! – она тыкала пальцем туда, где он был все эти пять минут. – Я слышу, как ты примял травинку, слышу, как хрустнул цветок, сучок! У меня уши такие же чуткие, словно розовый лепесток! Я слышу, как звезды движутся в небесах!
Стараясь не шуметь, он спрятался в соснах. Оттуда донесся его голос:
- А вот и не услышишь, если я буду просто сидеть на камне! Вот так!
Он, как и обещал, весь день просидел на камне, на видном месте, на ветру, не двигаясь и не говоря ни слова.
Пока Старуха собирала в лесу хворост, она все время чувствовала его взгляд на своей спине. Ей так и хотелось крикнуть ему: «Да вижу я тебя, вижу! Одурачила я тебя, нет никаких невидимок! Вот он ты, рядом!» Но она держала себя в руках, подавляя злость.
На следующий день он стал вытворять всякие гадости. Он внезапно выскакивал из-за деревьев. Строил ей рожи – жабьи, лягушачьи, паучьи, оттягивал губы вниз пальцами, выпучивал глаза, сплющивал нос так, что через ноздри можно было увидеть мозг и все его мысли.
Один раз хворост выпал из рук старухи. Она претворилась, что это сизая сойка напугала ее.
Он сделал такое движение, будто хочет задушить ее.
Она чуть вздрогнула.
Он сделал так, будто хотел ударить ее под колено и плюнуть на щеку.
Но она все это перетерпела, и глазом не моргнула, и бровью не повела.
Он высунул язык, и стал издавать странные звуки. Он шевелил своими большими ушами так, что ей очень хотелось засмеяться, и наконец, она хихикнула и быстро нашла этому оправдание:
- Вот те и на! Села на саламандру! Какая же колючая!
К полудню все это сумасшествие достигло крайней точки.
В тот же час Чарли примчался с долины совершенно голый!
Старуха чуть сознание не потеряла от потрясения!
«Чарли!» - чуть было не прокричала она.
Чарли мчался нагишом, взбираясь на одну сторону холма, и нагишом сбежал с другой, нагой, словно день, нагой, словно луна, словно солнце, словно новорожденный цыпленок, и его ноги мелькал и, словно крылья колибри, летящего над землей.
А старуха как будто язык проглотила. Что же ей сказать ему? Чарли, иди оденься? Как тебе не стыдно? Остановись? Может ли она сказать так? О, Чарли, Чарли, боже ты мой! Может ли она сказать это ему сейчас? Или нет?
Вот она видит, как Чарли вытанцовывает на большом камне, голый, словно новорожденный младенец, топает босыми ногами, хлопает руками по коленкам, то выпячивает, то втягивает свой белый живот, словно в цирке надувают белый шарик.
Она зажмурилась и начала молиться.
После трех часов всего этого безобразия она не выдержала:
- Чарли, Чарли! Пойди сюда! Я скажу тебе кое-что!
Он явился к ней, точно лист, упавший с дерева, и, слава богу, в одежде.
- Чарли,- сказала старуха, глядя на сосны, - я вижу палец твоей правой ноги. Вот же он!
- Правда? – спросил он с надеждой.
- Правда, - с грустью в голосе ответила она. – Он похож на рогатую лягушку в траве. А там, вверху, твое левое ухо в воздухе висит, словно розовая бабочка.
Чарли пустился в пляс от радости.
- Я проявляюсь! Проявляюсь!
Старуха утвердительно кивнула.
- А вот и лодыжка показалась.
- Давай мне обе ноги! – приказал Чарли.
- А вот и они.
- А как же с руками?
- Вижу-вижу, ползет одна по колену, словно длинноногий паучок.
- А другая?
- И другая тоже ползет.
- А туловище-то есть у меня?
- Появляется потихоньку.
- Ну а теперь только голова осталась и я домой пойду.
«Домой» - тоскливо подумала Старуха.
- Нет! – сердито и упрямо завопила она, - Нет у тебя головы! Ничегошеньки нет!
Она сопротивлялась до последнего.
- Нет головы, нет ее, – все твердила она.
- Неужели нет? – захныкал Чарли.
- Да, боже мой, да, да, появилась твоя паршивая голова! – рявкнула она, сдаваясь, - А теперь верни мне летучую мышь с иглой в глазу!
Чарли бросил ей амулет.
- Яхууу!
Его возглас разлетелся по всей долине, и долго еще, пока он мчался домой, старуха слышала далекое эхо.
Немного погодя, изможденная старуха взяла свою вязанку хвороста и направилась назад, к лачуге, вздыхая и бормоча что-то себе под нос. А Чарли неотступно следовал за ней, теперь невидимый по-настоящему, поэтому старуха не могла узреть его, она только слышала как падает на землю сосновая шишка, как журчит подземный ручей, как белка карабкается по суку. А ближе к сумеркам она и Чарли сидели вместе у огня, и он был по-настоящему невидим, а она предлагала ему бекон, хотя и знала, что он его не возьмет. Поэтому съела все сама, поворожила немного и уснула рядом с Чарли, таким теплым, ее родным сыночком, и не важно, что сделан он был из веток, тряпок и камешков, вот он, приятно дремлющий в ее дрожащих материнских руках… И они все говорили и говорили в полусне о чем-то золотистом и приятном до самого рассвета, когда пламя в костре стало медленно, медленно чахнуть…