I
Был месяц ноябрь, самое его начало.
Было утро, примерно его середина.
Была суббота.
Мы ехали в электричке маршрутом Минск – Вязынка. Маршрутом город – дача.
В ней были люди – немного соотечественников, зачем-то выбравшихся в холод и пасмурь на свои дачи и малые родины. Люди дремали, говорили, слушали наушники и друг друга, смотрели в окна на осень – там были деревья без листьев и небо без солнца. Солнце на работу не вышло. Наверное, потому что суббота.
Напротив сидела пара – пожилой мужчина и дама в элегантном возрасте и таком же пальто. Очень простой мужчина и непростая дама – в шляпке, хоть и вязаной какой-то, с приличной сумкой, в чистых сапогах. И главное – с лицом интеллигентным. Иногда это почему-то видно – по лицу, прямой спине и даже просто по глазам, в которых ум и деликатность.
В мужчине же все было слишком просто – и речь, и сумка, и одежда. Даже зубы. Просто – не значит плохо. Просто – это просто по-другому. Если бы они были друг у друга, это был бы мезальянс. Но они были каждый сам по себе.
Они беседовали, мы не прислушивались, пока в вагоне не возник другой дуэт. Два молодых человека, в меру жизнерадостных, несколько помятых, немного уставших: нелегок хлеб бродячих музыкантов. Инструменты их были – аккордеон и что-то мелко-духовое, на манер флейты. Были и голоса, которых хватило перепеть вечную песню гремящего поезда. Размяли пальцы, прошелестели по клавишам, обозначили мелодию – понятно стало: речь пойдет про осень. Про небо, ветер, камни питерские. Про город во мгле. Про корабли и все самое главное.
Парни запели. И странное дело – пели без шевчуковской жесткости, без надрыва и подтекста, местами даже лирически, а песню умудрились не испортить.
Мы слушали и смотрели на ту осень, что бежала за окном – совсем не золотую, с небом серым, низким, с каллиграфией голых деревьев, с облаками тяжеловесными и легкими усталыми птицами. При этом монохроме, чернобелости этой ноябрьской, при дымке, что смывает горизонт – при всех этих отрицательных слагаемых сумма отчего-то оказалась положительной. Не было грустно, а совсем наоборот – легко и покойно. Отчего-то было тихо-радостно.
II
Когда остановилась песня, стал слышен диалог напротив. Тот самый мезальянсный диалог.
Он:
– Вы знаете, была у меня своя история про аккордеон. Вышел я как-то по осени мусор выносить и столкнулся с соседом. Смотрю, он аккордеон тащит – большущий такой, блестящий, праздничный. Я, понятное дело, спрашиваю – куда, мол, ты его, красавца такого. На мусорку, говорит. Удивился я – куда ж такую добротную вещь? Да надоело, говорит, любоваться на него. Полквартиры занимает, а играть некому.
В общем, забрал я тот аккордеон, выручил соседа. А дома – жена. Ну, понятное дело, распелась: куда ты, говорит, бандуру этакую тащишь? И так хлама полон дом, добра бы какого приволок, так нет же! Убери его с глаз моих, пока я вас обоих из квартиры не удалила. Чуть уговорил до выходных потерпеть – на дачу обещал перевезти. Понятное дело, жалко инструмент. Такая добротная вещь!
Еду, значит, на дачу, в окно зеваю, дремлю себе потихоньку. Тут возьми и ввались музыканты – навроде этих вот, только побольше их было. Спели песню, хорошо спели, по вагону пошли. Я им пару копеек бросил в пакет и, понятное дело, спрашиваю – гляньте, мол, ребята, как он, мой инструмент, исправен ли, годится ли к работе.
Хороший оказался аккордеон! Так славно ихний главный сыграл на нем эту, ну как его, весну, которая на улице Заречной. Помните? Весь вагон притих, пока мой аккордеон пел. И я заслушался – с народом-то, понятное дело, всегда веселее. А потом понял про себя – вот она, настоящая жизнь инструмента. Он же не мебель, что б в углу стоять. Он людям радость должен приносить, в руках хороших клавишами гудеть. И когда уж он, родимый, притих, захлебнулся музыкой этой любимой, я и сказал: забирайте, мол, хлопцы, не жалко. В ваших руках он хоть инструмент, а не хлам какой.
Они, понятное дело, удивились, противиться стали: да что ты, отец! Это ж аккордеон! Он же каких деньжищ стоит! Ну, говорю, не хотите за спасибо, берите за бутылку. А они опять за свое. В общем, поторговались немного, и на трех бутылках сговорились. Две я потом соседу отнес.
Интеллигентная дама глаз не отрывала от простого лица:
– А что потом?
– Что потом? Съездил я тогда на дачу, вернулся домой и зажил себе дальше. Про аккордеон иногда вспоминал – я уж и подружиться с ним успел. А потом как-то встретил тех музыкантов – в той самой электричке. Я-то их, понятное дело, сразу узнал, поднялся навстречу: помните, мол, меня, хлопцы? Как там инструмент мой поживает? Живой ли? Поет ли? А они удивляются: что ж ты, отец, друга своего не узнаешь! И заиграли. И снова про весну...
Немного помолчали, дама вздохнула:
– А я хочу пианино на дачу перевезти.
– Это еще зачем? Оно ж там отсыреет, зимой-то.
– Пусть. Зато красиво….
И снова замолчали.
Стало слышно, как стучат свою вечную песню колеса.
И нет им никакого дела до аккордеона.
И до осени.
И до весны.
Ноябрь 2014
