Какая же Она была! Ну, какая же! Какая!
Я сначала музыку услышал – через шум вилок и бокалов. И пошел на нее, как на свет, и врезАался в толпу ледоколом.
А потом уж увидел Ее: платье желтое, в пол, волосы черные, по плечам. Плечи из стороны в сторону – будто ветер колышет, а корни держат, упасть не дают. И аккордеон этот – исполин черно-белый на тонком желтом стебле.
Но самое-самое – лицо. Такое! Ну, такое! Глаза прилипают просто! И тонкое оно, и нежное до слез, и красивое – до оторопи. На нем – полуулыбка, блаженная почти. И глаза – будто бы выстиранные до первозданной чистоты. Она их как закроет, как закатит следом за тоскующим своим аккордеоном, брови приподнимет – забываешь все и уплываешь следом. В дали дальние, в небеса-облака. Даже в космос, где звезды и неведомость одна, по которой так часто тоскуешь.
Люди, шум, тарталетки – всё здесь. А ты – там. С Ней и ее аккордеоном.
А Она все несет на узких плечах эту громадину, эту музыку нечеловеческую, это танго рыдающее, и телом движется вслед за мехами, и пальцами прозрачными впивается в клавиши. А из динамика стелется скрипка – плачет и захлебыватся в унисон. От страсти и еще чего-то, чего ни понять, ни постигнуть…
Тут-то и понимаешь Достоевского. Князь Мышкин – безусловный идиот, но правду говорил, стерильную странную правду. И сама Она, и музыка ее, и душа, непременно красивая, – всё спасут. Всех спасут.
И хочется уплыть в эту красоту, в этот космос, в это вечное Танго Свободы.
И может быть освободиться. От многого лишнего.
И может быть что-то найти.
Себя самого, например.
Декабрь 2014
