«Что произошло? Что? Что произошло?»- раскручивалась у меня в голове заевшая пластинка. Ольга Васильвена расплакалась. Почему? Потому что неожиданно поняла, отчего она защищала меня на собраниях руководителей биологического факультета. Потому что я напоминал ей её сына — такого же неудачника, не приспособленного к жизни, наступающего на одни и те же грабли... Потому что она думала, что может всех спасти — или попытаться это сделать. Значит, она меня не ненавидит.
«Откуда я это знаю?». Я хохотнул вслух, и тут же мне стало тревожно. «Потому что я был Ольгой Васильевной».
Пустынные коридоры третьего этажа большого здания биологического факультета танцевали передо мной как взлётная полоса для разгоняющегося самолёта. Самолёт готовился взлететь.
И я взлетел — в своё прошлое. В свой внутренний мир.
Я всегда был странным. В детстве из-за этого со мной не дружили, издевались, и очень долгое время я был всеобщим посмешищем. К тому же, я носил очки,больше похожие на защитную амуницию строителя-сварщика. Денег на нормальные очки у моей бабушки не было. Родители развелись, когда мне было шесть лет — до этого они терпели друг друга, но свято верили, что для моего блага нужно притворяться счастливой семьёй в течение шести лет со дня моего рождения. Это они прочитали в какой-то книге по психологии. Так сказала мне бабушка.
Через год после того как я остался с матерью, отец стал одной из 27 причин, по которой самолёты Ил-18 перестали использовать для гражданских перевозок. Ну и ещё из-за того, что на них часто происходили отказы в продольном управлении, но именно эта катастрофа стала последней каплей. Такие дела.
Узнав о смерти своего ненавистного мужа моя мама поняла, что любила всю жизнь только этого мерзавца. Через четыре года её убил Рокоссовский. Великий полководец, то есть его двухкилограммовый бронзовый бюст, выпал с четвёртого этажа хрущёвки на проспекте Космонавтов и не долетел до земли ровно 173 сантиметра. Такие дела.
Я говорю «Такие дела», потому что мне понравилась эта фраза у Курта Воннегута. И ещё потому, что эта фраза делает некоторые события не таким уж и страшными для меня — ведь, на самом деле, они заставляют меня паниковать. Паника — это когда понимаешь, что ничего в этом мире нельзя предугадать.
Что мир:
-нестабилен;
-небезопасен;
-непонятен.
Я хохотнул. Вы спросите, почему я странный. Или не спросите — это я только что задал себе вопрос и сам же на него ответил. За вас.
Да, я постоянно так делаю. Поэтому я странный.
В детстве, когда я учился в школе, у меня не было друзей. Но когда я стал подростком, мне потребовалось знать, как я выгляжу со стороны. Что значат мои мысли — важны ли они? Нормальны ли? Какие вызывают эмоции? Но вместо того, чтобы узнавать это от своих сверстников, я начал представлять себе, как это могло бы быть. Как Коростылёв отреагировал бы на то, что я тоже пишу стихи и мне было бы приятно с ним об этом поговорить? Что сказала бы Лена, если бы я подошёл к ней как-нибудь и сказал, что мне нравятся её уши? Как отреагировала бы Надежда Викторовна, если бы однажды я бы встал со своей первой парты и молча схватил бы её за её обширные бидоны? Какое бы у неё было лицо?
А?
Я улыбнулся. До сих пор помню, как подобные фантазии скрашивали моё унылое времяпрепровождение в школе.
Мне не нужно было пробовать это — я очень реалистично представлял это и был доволен.
А теперь...
Мир нестабилен, небезопасен, непонятен.
[Мир непонятен]
Я понял, что так и не ушёл с третьего этажа биолфака — прошёл мимо лестницы. Это немного напугало меня, но я развернулся и пошёл обратно, снова занырнув в глубины мыслей. Цель моя была близка.
Два направления моих мыслей готовы были сойтись на одном понимании, от которого мне неожиданно стало радостно.
Вот эти два направления:
1) Некоторые события в жизни невозможно предугадать;
2) То, что моя голова вечно была забита разными точками зрения, сыграло со мной шутку. А именно, вот какую:
Я был Ольгой Васильевной.
Я был другим человеком.
С другой точкой зрения.
Я видел себя.
Со стороны.
Чисто
и
исключительно
непредвзято.
-Я думал, это невозможно!..- взвыл радостно я — вслух. И дёрнулся, перетряхнув плечами.
И задрожал.
Потому что вместе с тем замечательно понимал ещё одну сторону этой медали: там, когда я каким-то образом внедрился в мыслительный процесс другого человека, когда смотрел на мир его глазами, когда говорил его голосом, когда думал его мыслями и вспоминал события его жизни...
Тот, кем я привык мыслить себя
тоже
как-то
вёл себя.
