дружбаны

данко, и въяве выказать поддержку своему доброму товарищу дьякону. Тем более, что люди сейчас обязательно сплетничают по жарким углам, по уютным хаткам – конечно же, не во славу отца германа.
 Но ольга... Что бы сказала она, если б он влез в бабью склоку?
 А попадью поп боится. И непонятно, с чего этот страх. Она ведь при первом знакомстве сама тряслась как осиновый лист, хотя возрастом уже подбиралась ко зрелости.- венец безбрачия,.. на мне венец безбрачия,- твердила как порожняя сорока, словно больше говорить не о чем. Вот на эту её цепкость – и целкость – герман тут же попался. Раз девка оказалась благородной в вере и чистоте, то нужно было венчаться: другую такую он бы уже не нашёл.
 другую... Она сама уже стала не той, что была. Без стыда покрикивает на него при детях, устраивает скандалы за деньги, за то что у соседей их больше – и всё чаще гонит его спать отдельно, на холодный и узкий диванчик. Вот поэтому он боится её, хранительницу семейного очага.

 Думая обо всём этом, поп дошёл до ближайшего питейного заведения. Зайти или нет? вот настоящая гамлетовская дилемма. Дома у него тоже стоял графинчик в буфете: но – грякать бокалом об горлышко, но – тихонько струить чтоб жена не услышала, но – если услышит то внове скандал.
 Ах, была не была! И когда герман почти уже дошёл до дверей, из кабака вдруг вывалился пьяный расхристанный дьякон, как грешник из рая – сопровождаемый нестройной, но очень громкой и бравурной песней своих собутыльных товарищей. Дьяконовская серая хламида была разорвана до пупа, и несколько ниже, а из-под неё яро светилась в свете ночных фонарей горячая бело-голубая тельняшка.
 Поп еле успел отскочить за кусты. Он трясся, представляя что было, если б эти герои затащили его в жаркий кабак всей безголовой компанией; и содрогался от ужаса. Они б вусмерть напоили его – по слабости характера – опозорили на весь посёлок – по веселью гулящей души – и потоптались на репутации – за все прежние грешки да обиды. Его мог бы спасти ото всех только дьякон, но он сейчас с ними.
 Герман трусливо оглядывался по сторонам: не идёт ли кто сзади, сбоку; не слышит ли странный шорох кустов или стук его сердца. Хорошо что он сегодня в цивильном, и похож на всех остальных обывателей. Он ещё пару раз выглянул из листвы, успокаивая себя что не стоит брататься с пьяными, и на цыпочках поспешил домой.

 Отец герман совсем не был трусом по жизни – мог бы и в бой, и на смерть за отечество. Он просто боялся неопределённых человеческих отношений, из которых не знаешь как выбраться. Вот когда богом определено – здесь вера, тут любовь, там дружба, родина семья дети – то к каждому из этих великих понятий с малолетства вырабатывается в душе уважение, пиетет. И соответственно своему детскому воспитанию взрослый человек уже живёт сам в обстановке чувственного приятия, можно даже сказать осязания сих золотых слов, которые вроде бы не имеют весовых категорий – как железо, вода, камень – но позволяют разуму и телу через душу принимать важные судьбоносные решения.
 Только если бы всё было так просто. А то ведь у каждого из больших великих понятий есть множество маленьких понятишек-детишек: у любви – влюблённость, у дружбы товарищество, а у семьи сожительство; да и много всяких подобных. И попадая в жизненную ситуацию неопределённости, трудно бывает выбраться из неё с достоинством – особенно человеку со стыдом и совестью, благочестивому как отец герман. Он всегда старался избегать позорных случаев, казусов, всё равно как распутных поз.
 Вот теперь, спокойно да свободно шагая домой, поп стал радостен от тёплой погоды, от благоденствия на сердце. Он представлял, что с ним могло бы случиться в том кабаке – но не случилось! – и в унисон этому счастью журчали прежде неслышимые им сверчки, шелестел ветерок, как губастый младенец выдувая изо рта лёгкие пузырики, и мошкара, что кружилась под светом, уже не мельтешила в глазах надоедливо.

 На четвёртый день утром дьякон вышел из загула. То что окончательно, и уже не вернётся туда, было видно по его наодеколоненному бритому лицу, к тому же ещё блестевшему какой-то вазелиновой смазкой. На ногах его военные штаны ратника и высокие берцы; на торсе линялая гимнастёрка с погончиками и медалью за отвагу; за правым плечом собранный в дорогу тощеватый рюкзак. Дьякон пришёл прощаться.
 Стоит он как статуя отечественному добровольцу и мнёт гранитный кулак в гранитной ладони. А на глазах почти скрытые слёзы, которые никогда им не выплачутся, а так и останутся ржаветь под суровыми веками.- Прощайте, отче... ухожу на войну.
 - Давай обнимемся, родной.- Поп крепко обнял дьякона, спрятавшись лицом за его спиной, чтобы тот не увидел смешинок в глазах. Ведь дьякон уже раз пять уходил добровольцем после загулов, и всегда с полпути возвращался.- Удачи тебе.
 И они распростились нежно, как верные друзья – уже давно не сетуя на разлуку.

 А вечером, окончив службу, отец герман в чёрном вышел на паперть, светло вздохнул в небеса, и подстелив холстину уселся на крыльцо долго ждать дьякона. С войны.
                                              ==================