Карой

Я был счастлив. Позади вступительные экзамены в Смоленский мед институт. Переживания мамы, двойка по химии, прогулки по берегу Днепра, пьянки в студенческом общежитии – всё это теперь в прошлом. А впереди – самостоятельная работа, зарплата и финансовая независимость. Не поступил? И слава Богу! Не хотел я быть врачом.
    Отдохнув пару недель от поступления в ВУЗ я, по совету родителей, решил устроиться учеником фрезеровщика на электротехнический завод. Мне было всё равно где и кем работать, до армии, по моим подсчетам оставалось месяцев семь – восемь.
    Мой друг и одноклассник  Вовка предложил мне съездить с ним в институт зоологии Академии наук Казахстана, куда он хотел устроиться лаборантом. До начала работы на АЭТЗ оставалось несколько дней, делать было нечего, я поехал. Мы долго тряслись в автобусе, потом в тролейбусе и, наконец, оказались под самыми горами, где, среди яблоневых садов, находился Академгородок.
   Вовка пошёл на собеседование с директором института,а я сидел в приёмной и скучал до тех пор, пока туда не зашла СУДЬБА. Она явилась в виде крупной, толстой тётки и спросила,
- На работу устраиваешься?
- Нет, - ответил я, - Друг устраивается. Я его жду.
- А не хочешь работать у нас в институте, в лаборатории гельминтологии?
- Хочу, - ответил я не веря своему счастью.
Если бы я в тот момент знал значение слова «гельминтология», через год я мог бы стать классным фрезеровщиком. Но, как сказал незабвенный Ося Бендер: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Через день я в новеньком белом халате с отвращением наблюдал, как хмырь лет под пятьдесят, которого звали Михаил Никифорович, готовит препараты из человеческой печени и диафрагмы, а кругленькая седая старушка просматривает их под микроскопом.
         Старушку звали Варвара Ивановна  и была она заведующей лабораторией, в которой мне предстояло работать. Заарканившая меня в директорской приёмной СУДЬБА, оказалась старшим научным сотрудником. Звали её Ия Борисовна. Еще за одним столом сидел мужик лет под тридцать, лицом и фигурой сильно напоминавший Квазимодо из « Собора той самой матери», но довольно высокого роста. Это был вечный студент Игорь. Он, как и Михаил, числился на должности прозектора.
       Занимался я в основном приготовлением препаратов из внутренних органов и разборкой коллекционного материала. Сейчас поясню, что это такое. В коллекционной комнате, на стеллажах стоит множество банок и бутылок. В них, в формалине плавают те самые гельминты, про которых я не знал, что они -  глисты, и, которых должен был разбирать в соответствии с их принадлежностью к цестодам, нематодам, трематодами, эхинококкам и скребням. Короче, влип я капитально. А в лаборатории млекопитающих, где работал друг мой Вовка, работало еще несколько пацанов, моих ровесников. На обед они варили сайгачьи головы, запивали их пивом, которое им продавали в буфете на талоны с лиловой печатью «МОЛОКО. 0,5л.», чистили черепа ондатр и хорей и вообще, жили полноценной жизнью.
Почти весь сентябрь я, как и большинство лаборантов и МНСов института, провёл на уборке табака в одном из табаксовхозов, а по возвращении вновь уныло занялся разборкой круглых и плоских червей. И вдруг …
- Саша! Вы знаете, Саша (завлаб обращалась ко всем только на «вы»), вам придётся съездить в командировку. В Карой.
   Ехать мне предстояло с Михаилом – мужиком, как я уже говорил, немолодым и угрюмым. Это несколько окисляло мою радость, но, как сказал кто-то мудрый, полного счастья не бывает. Через день мы получили аванс, купили билеты на самолёт и вылетели в Карой* - город-призрак, город-мечту (идиота). Каких-нибудь четыре часа тряски, грохота, болтанки и посадок в каждом попутном ауле, и, наш лайнер АН-2 запрыгал по кочкам каройского аэродрома. «Ну, здравствуй, Карой!», - мысленно произнёс я,-  «Как долго мы шли к тебе полтора года назад с Капалов»*.
Карой – глухое казахское село, стоит на протоке Нарын – одной из многочисленных проток в дельте реки Или, впадающей в озеро Балхаш. Нет на земле места более унылого, чем этот аул. Серые, глинобитные домишки с плоскими крышами, дворы, в которых не растёт ни травинки, а в углу качается от ветра сортир, слепленный из камышовых мат. Двери в таком сортире обычно нет. Казах должен видеть всё, что творится в степи.
    Переночевав в одной из таких мазанок, мы наутро, на попутном грузовике, выехали в охотничий посёлок Жидели, стоящий на берегу одноимённой протоки.  Большинство жителей этого посёлка занимались промыслом ондатры, охотой на водоплавающую птицу, кабанов, и рыбалкой. Поселились мы в саманной избушке у одного из знакомых Михаила. Побросали рюкзаки и к вечеру отправились  на рекогносцировку. Метрах в двухстах от окраины посёлка у меня из под ног с криком и громкими хлопками крыльев взлетел фазан. Михаил выстрелил и птица камнем упала в кусты. С большим трудом разыскал я фазана, а еще минут через пятнадцать Михаил подстрелил второго. На берегу протоки мы развели костерок, долили водички во фляжку со спиртом и отметили начало командировки.
     На утро следующего дня началась собственно работа. Мы обошли все дворы посёлка и попросили хозяев привести на поляну и привязать всех своих собак. Нужно заметить, что живущие в прибалхашских тугаях псы несколько отличаются от живущих в городах пуделей как размерами, так и характером. Такая собака не побоится в одиночку пойти на кабана.
     И так, после обеда, на облюбованной нами поляне были собраны и привязаны почти все собаки посёлка. Только один кобелёк, размером с таксу, явился добровольно, был нам не нужен, а потому не привязан.
Михаил резал на куски тушки добытой ондатры, «заряжал» их мощным слабительным, а я на лопате подавал «клиентам». Примерно  через час наступил эффект. Собачки по очереди принимали форму радуги, я стремительно мчался к ним с лопатой и старался поймать на лету научный материал для Варвары Ивановны и Ии Борисовны. Собаки нервничали. Я тоже . Кобелёк, добровольно явившийся изгонять из организма глистов, тоже получил от нас порцию слабительного, но оно на него не подействовало. Я дал ему вторую – результат тот же. После третьей, рассчитанной на вес крупной собаки, он лёг под куст и сладко заснул, а проснувшись, отправился в посёлок. То, что удалось подхватить на лопату, я помещал в ведро с водой, чтобы сделать смывы, а затем, отмытых гельминтов – в бутылки с формалином.  Понятно, что такая работа не прибавила мне любви к гельминтам, которых когда-то академик Скрябин вытащил из дерьма и водрузил на пьедестал.
     Кроме работы с собаками мы с Михаилом расставили петли на многочисленных звериных тропках вдоль проток, присутствовали при снятии шкурок с добытых ондатр и консервировали в формалине их внутренние органы. В свободное время, которого было достаточно, я шлялся с ружьём по тугаям или на малюсенькой , шаткой плоскодонке уплывал по протоке в загадочный мир дельты Или. Природа радовала то встречей с выводком подросших лебедей, то многотысячной стаей лысух, то стайками диких уток на пролёте. Были и не столь приятные встречи. Однажды, переправившись на другой берег протоки Жидели, я отправился вдоль берега, в надежде спугнуть фазана или зайца. Метров через двести мне повстречалось небольшое стадо коров, которое возглавлял чем-то очень рассерженный бык. Своё плохое настроение он решил выместить на мне. Бык раздул ноздри, заревел и стал рыть копытами землю. Понимая, что ружьё с патронами, заряженными мелкой дробью меня не спасёт, я стал отступать к воде. Ну, а если кто-то отступает, то кто-то должен наступать. Бычара так и сделал. Был конец октября, я был одет в сапоги и тёплую куртку и во всём этом пришлось лезть в воду. Бык по берегу сопровождал меня до самой лодки и, наверное, очень жалел, что сейчас не июль, вода холодная и гоняясь по ней за лаборантом из столицы можно схватить насморк. Это было моё первое купание в октябрьских водах Балхаша. Второе тоже было не очень приятным.
     Как-то вечером, незадолго до захода солнца, мы на лодках отправились на утиную охоту. Хозяин дома, в котором мы остановились, высадил меня посередине плёса на поросшую камышом кочку. На ней умещались только две мои, плотно сдвинутые ноги. Я стал терпеливо ждать уток. Время от времени с разных сторон раздавались выстрелы. Наконец, почти уже в темноте, я дождался уток, которые сели на воду метрах в 30 от меня. Я выстрелил дуплетом, то есть нажал сразу на оба курка. Результат был ошеломляющим. Ружьё полетело в воду с одной стороны кочки, я с другой, а уток как ветром сдуло. Чтобы достать ружьё, стоившее примерно десять моих зарплат, мне пришлось дважды нырять в ледяную октябрьскую воду.
      Через час я сидел у горячей печки, а Михаил растирал меня спиртом и на чём свет крыл матом начальство, которое навязало на его голову сопляка. Я твердо решил, что с гельминтологией пора кончать.

*Поход в Карой описан на этой страничке в миниатюре "Началось".