Рождённый ползать

Говорят, что на свете есть две вещи, на которые можно смотреть бесконечно – вода и огонь.  Для меня существует ещё одно чудо, на которое я готов смотреть часами – идущие на посадку и взлетающие самолёты. Детство и юность мои прошли недалеко от алмаатинского аэропорта и, как зачарованный наблюдал я за приземляющимися на фоне заснеженных гор ИЛами, АНами и ТУ. Нет, я никогда не мечтал стать лётчиком. Просто скудным своим умом пытался и не мог постигнуть, как же такая махина, весом в десятки тонн, может подняться в небо. Не понимаю этого и до сих пор. Однако, жизнь сложилась так, что лётчиком я всё-таки стал. Не пилотом. И даже не бортмехаником. Лётчиком – наблюдателем. А произошло это вот как ...
              В июне 1977 года, на территории Киргизской тогда ещё ССР, в общежитии атбашинского противочумного отделения, мы пили спирт и ели обалденно вкусное национальное блюдо, приготовленное из внутренностей только что убиенного барана. Было мне тогда двадцать шесть лет, я работал инструктором – дератизатором в зоологической лаборатории Среднеазиатского НИИ противочумного института и учился на пятом курсе вечернего отделения биологического факультета КазГУ. Прибыли мы с тогдашним моим шефом в Атбаши  в научную командировку. Шеф, кроме того, вёл консультативную работу в эпидотрядах киргизской ПЧС*, а я должен был собрать и доставить в Алма – Ату материал для дальнейших исследований и, параллельно, для своей дипломной работы. И вот, в самый разгар этой научной и консультативной деятельности, у ворот отделения возник пыльный ГАЗ – 69 с номерами талдыкурганской области Казахстана. Из газика вышли пожилой, как мне  тогда показалось, европеец с суровым ликом, молодой, улыбчивый казах и водитель Саня Козляков, с которым я познакомился, когда пятнадцатилетним пацаном ездил на заработки в Баканас.
- Старший зоолог Талдыкурганской противочумной станции, Эдуард Максимилианович Шпес, - представился суровый европеец.
- Заведующий баклабораторией той же станции, Ханат Мухамедрахимович Тлеугабылов, - сказал улыбчивый казах и, обратившись уже непосредственно ко мне, добавил, - Хреновая у тебя память, Сашка! Не узнал меня?
              А я и правда его в первый момент не узнал. Когда я был сопливым пацаном, его отец возглавлял противочумный институт. Жили они на территории нашего городка. Ханат был старше меня лет на шесть и, естественно, дружеских отношений у нас быть не могло. Потом они получили квартиру в центре города, переехали и больше мы до этой неожиданной встречи не виделись.
               Ханат в компании – это ураган. Там, где он появлялся, скучно быть не могло. Гитара, весь репертуар Высоцкого, женский смех и писк сопровождали все мероприятия с его участием. Вот и в этот раз в наш сугубо научный и до зубной боли скучный праздник Ханат внёс радость и веселье. Но каким же трудным было утро следующего дня …
              Мы с Ханатом  вышли к заводи кристально чистой  речки Атбашинки, молча разделись, и мрачно рухнули в ледниковую воду. При температуре воды 5 - 7  градусов хватило двух минут для того, чтобы наше самочувствие нормализовалось, а синдром похмелья течением понесло вниз, в сторону Токтогульской ГЭС.
- Когда заканчиваешь учёбу? – спросил Ханат.
- Через год. Осталось только дипломную работу защитить.
- Потом куда?
- Не знаю пока. Отец хотел, чтобы я работал на Мангышлаке, но он в январе умер, а просто так в Шевченко не попасть.
- Да… Приезжал я на похороны твоего отца. Заметный был человек в «чуме». А давай к нам, в Талдыкурган? Нам нужен зоолог с опытом работы в горах.
- Так ведь целый год ещё.
- Ничего, мы подождём, - улыбнулся Ханат, - место я придержу.
              Через час, в кузове раздолбанного ГАЗ-51, я трясся в сторону находящегося в долине Аксай полюса холода Киргизии. Мне предстояло провести весёлый месяц в урочище с романтическим названием «Джаман ичке», что в переводе с киргизского означает «Плохая коза».  А в противоположную сторону, к перевалу Долон, ехали Ханат и Максимильяныч.
              Прощёл год. Защитив свою дипломную работу, вволюшку попив клубничного самогона в Краснодаре, у тёщи, и наплескавшись до посинения в водах Чёрного моря недалеко от Новороссийска, я прибыл к месту своей новой работы, в Талдыкурган.
              «Забудьте всё, чему вас учили в школе!», - говорят первокурснику, впервые переступившему порог аудитории в ВУЗе. «Забудь всё, чему тебя учили в университете!», - сказали зоологу, впервые переступившему порог кабинета начальника. Была середина августа, а поскольку отряды выезжают на эпидобследование первого сентября, начальство закрепило меня за опытным зоологом Цоем и велело готовиться к выезду в поле. Горами от группы, в которой мне предстояло работать, и не пахло. А пахло от неё машинным маслом, выхлопными газами, тряской, грохотом, болтанкой, корейскими приправами, от которых, если пукнуть, прогорало сиденье стула и бескрайними просторами Южного Прибалхашья. Группа называлась вертолётной.  Эта  группа была своего рода разведкой. Обычно она выезжала в командировку на неделю – две раньше эпидотрядов, чтобы частично облетать территорию и предварительно оценить состояние численности носителей чумы – песчанок и её переносчиков – блох и клещей.  С первого же дня работы я включился в подготовку к выезду. Для меня она заключалась в заготовке продуктов на предстоящий сезон. А какие могут быть продукты, когда фамилия начальника – Цой? Вот один из рецептов корейской кухни: на килограмм жгучего (офигенно жгучего!), красного стручкового перца нужно начистить килограмм чеснока, перемолоть всё это на мясорубке и добавить соль ПО ВКУСУ … Всё. Приправа готова. Она может стоять годами и не испортится. Нет такого микроба, который способен выжить в этом харче богов. Этого лакомства я накрутил литров 10 и долго страдал, когда в процессе работы вытер рукой пот под носом. Приправа напоминала о себе и после посещения туалета…
               Первого сентября, в соответствии с приказом по станции, мы выехали в мою первую, в качестве зоолога, командировку.   Базировалась наша группа в Баканасском противочумном отделении, в той самой общаге, в которой в 1967 году мы, три сопливых школьника, пили вермут и ждали вылета на стационар Капалы. Одну из комнатушек заняли мы с Костей, вторую повариха, неряшливая и запитая Таня, коридор между комнатами оборудовали под столовую. Лётчики поселились в соседнем домике.
             «Не трогай технику и она тебя не подведёт!», - говорили древние мудрецы. В аэропорту, который друг мой Старый много лет назад обозвал «Шереметьево», нас  ожидал ревущий двигателями вертолёт. До сих пор я видел такие аппараты только на стоянках и в кино. Летать на них мне предстояло впервые. Пригнувшись почти до земли, я побежал к дверце, добежав, оглянулся и увидел за собой спокойно идущего в полный рост Костю. Он улыбался, глядя на то, как я подползаю  к вертолёту. Геликоптер  оторвался от такыра, вертикально поднялся метров на пять, завис, клюнул носом и помчался вперёд и вверх … Полетели, блин! Три года предстояло мне  летать в этом ревущем, трясущемся ящике.
               Вы летали когда-нибудь в вертолёте? Ну, это такая большая
кастрюля с ручкой, а сверху у неё бант. Так вот, когда этот бантик крутится,
кастрюля имеет свойство летать. В классификации, распространённой среди лётного состава тех времён, кастрюля, на которой посчастливилось подниматься в небо мне, из-за турбин, расположенных над фюзеляжем, называлась «Конёк – горбунок», официально – МИ-2. В отличие от него МИ – 4, например, был известен как «Добрыня Никитич» за серьёзное выражение «лица», а К-26 – «Танец с саблями» за два несущих винта, вращающихся в противоположные стороны. Ну, и так далее …
              Что такое летать по опорным точкам? Это взлёт, перелёт приблизительно 20 км, поиск ориентира, известного только тем, кто его устанавливал, посадка, быстрая рекогносцировка с записями в блокноте о количестве жилых и нежилых колоний грызунов и наличии в них блох, взлёт, перелёт 20 км, и так до обеда. После обеда и короткого отдыха – взлёт, перелёт до последней обследованной точки, от неё 20 км, и так до вечера. Санитарная норма – 6 часов в день.
               После первого дня полётов Костя подвёл меня, совершенно оглохшего от грохота и обалдевшего от впечатлений, под лопасть винта:
- Достань!
Я её достал. В прыжке. Он улыбнулся и пошел с аэродрома. Я за ним. С этого дня я подходил к вертолёту в полный рост, медленно и с гордо поднятой головой, и очень любил наблюдать, как подходят к нему те, кто не знает Костину тайну. Вот так и начались они, мои (и не только мои) воздушные приключения. А приключений было достаточно. Вот вам пример:

     Вчера в отделении топили баньку. Баня – это праздник. Это – очищение тела и души. Сегодня командир МИ-2 Васька Бойко как-то странно пилотирует летательный аппарат. Вертолёт набирает высоту метров 200, куда мы обычно не забираемся, начинает заваливаться на бок и косо идёт к земле. Сидящий рядом с пилотом Костя с размаху тычет Ваську кулаком в печень. Машина выравнивается, снижается и идёт на нужной нам высоте. Минут через 20 всё повторяется. Так мы летаем до обеда. В обед, немного оттухший Васька, рассказывает:
- Пацаны! Помните, я вчера, часов в восемь ходил в баню?
- Ну?
- Потом мы выпили, потом ещё. А потом я опять пошёл в баню. Попариться!
- Ну???
- Просыпаюсь от холода, на верхней полке. Лежу в позе покойника. Из одежды на мне только часы. Время – 3 ночи. И после этого вы хотите, чтобы я не спал за штурвалом?!
- Сука ты, Вася! – только и сказал ему Костя. А что можно было ещё сказать?
           А сказать иногда хотелось очень многое. Вот другой пилот – Шурик. Вы, конечно, помните, что СССР был самой читающей страной в мире. Так вот, Шурик имел привычку во время полёта, зажав костлявыми коленками ручку штурвала, читать книгу.  И читал он отнюдь не инструкцию по эксплуатации вертолёта МИ-2. Он очень любил Агату Кристи! После того, как Костя сделал ему серьёзное внушение, Шурик читать во время работы перестал, но у него появилась новая привычка – высовывать из форточки за борт левую ногу…   На наш вопрос, для чего он это делает, командир воздушного судна ответил: «Жарко», и улыбнулся светлой, детской улыбкой. А на выхлопную трубу из дренажного крана во время полёта хлестала струя керосина толщиной в палец! А температура на выхлопе в полёте – 800 градусов!! И вполне могло случиться, что однажды озарится пустыня Сарыесикотрау яркой вспышкой, и грохнутся оземь три шкварки, две из которых были зоологами, а одна – пилотом Бурундайского ОАО**.
            Ко всему привыкает человек. Постепенно и я привык к вибрации и грохоту вертолёта, и даже научился дремать во время длительных перелётов. Подсознание, однако, бодрствовало и я всегда улавливал изменения в режиме работы двигателя. Вот так однажды, во время полёта я обратил внимание на появившийся новый звук и сказал об этом пилоту. «А что пилоту нужно? Пилоту нужно мало …», как поётся в одной песне. Пилоту нужен налёт часов, ибо на земле он получает в три раза меньше, чем в воздухе.
- Херня, Саня! – говорит командир, - Обшивка где-то отошла!
Так мы летаем день. На следующий день посторонний звук усиливается.
- Не твоё дело! – говорит