Гороховица

Детская память подобна фотовспышке с кадром: что было до и после – выпало из сознания.
Есть вещи, которые не расскажешь никому из-за нелепостей и случайностей.  Зачем кому-то знать, как ребёнок из любопытства забрёл на старый хутор и упал в колодец, заросший малиной и, как обдирая ногти на руках, несколько часов оттуда выбирался? Или, ловя налимов из норы в реке, вытащил оттуда огромную жабу…А блуждания в лесу…

К светлым воспоминаниям отношу запах и вкус гороховой каши на дальних от деревни «хуторах».
Создавая колхозы, хутора эти ликвидировали по-революционному: приезжали зимой, вынимали окна, двери – и уезжали, оставляя людей на морозе. Животных, имущество, инвентарь – всё это увозили ещё летом…Кулаки, богатые – разве это люди…

После же, земли использовали, как сенокос и пастбище – не под руками.
Собрать сено можно было только скопом, буквально всей деревней – кто движется.
В качестве стимула и приманки – каша!!!
С раннего утра в июле дорога была пестрою: на место стогования тянулись старики с топорами за опояской,  старухи с граблями,  стайки босоногих девчат с прибранными волосами, в свежевыстиранных кофточках. На телегах с релями (решётками) ребятня, степенные женщины с квасом и обедом – бутылка молока и хлеб с зелёным луком.
Старики по старой памяти вырубали слеги, ставили стожары, вокруг их колья, и всё это укрепляли вицами с настилом из ивовых веток – стог получал вентиляцию.
Место стогов строго определено и неизменно. Сгребать валки начинали от леса, от воды.
День для просушки выбирался ясный. Мы кормили лошадей свежей травой, мазали от оводов берёзовым дёгтем. Бегали за смородиной, земляникой.

Повариха, Саша Никоновна, пятидесяти лет, глава большого семейства, к которому уже прилагались внучки Танька и Галька от дочери без мужа,  приезжала позже – получала исходные на складе: котомку гороха, вёдра, черпак, бидон с маслом и флягу под воду.
Трапезное место, с учётом опыта прошлого, тоже было постоянно. Узелки сенокосцев  тут же – в тени кустов.
Все одним глазом косят в сторону дороги. Вот приехала телега, разгрузились, пошёл дым…Всё!!! Каша на халяву будет!
Солнце всё выше, ветерок, время к одиннадцати часам. Начинают делать копны. Мы возим сено к стожаром – там идёт укладка и мётка в стога. Солнце всё выше, овода всё больше. Лошади шарахаются от «девятериков» - огромных полосатых оводов длиной до пяти сантиметров, жёлтых, похожих на ос, шершней, но это оводы – акселераты. Их было всегда немного, но одного хватало, чтобы лошадь взбесилась. И не дай Бог наехать на осиное гнездо в кочке…А чего боишься – то и случается…
Добрая половина поднятого сена в стогах, живот подвело, а сигнала к обеду нет.
«И чего там копаются – сил нет терпеть?»
Наконец, ударяют в бидон. Бум-м-м!
Ребятня всё бросает и бежит к костру. Пожилые степенно собираются и степенно двигаются к центру притяжения – двум вёдрам на костре. А при них – Никоновна, распаренная, широкобёдрая, в белой ситцевой кофте.
Рассаживались в некотором отдалении от костра и рабочего места Никоновны.
Вынимались домашние узелки, бидоны с квасом, блюда и ложки. Варево снималось с костра, и мелюзга подходила первой. Никому не было отказано ни в гороховице, ни в ложке масла. Дети обычно брали и для себя и для мам. Голодные, степенные, усталые, покусанные оводами и прокалённые солнцем, они сидели в тени.
Гороховой каши не было мало, но и не было много – чашка выскребалась дочиста. Добавок не было, как не было и излишек. Хватало всем. Как угадывала повариха с размером порций – вопрос. Но ответ, видимо, в её большой семье, оставшейся без кормильца. Её Дмитрий ушёл на войну вместе с сыном и не вернулся – погиб в Берлине, 9 мая 1945 года. А сын Петро не доехал до дому – горячая хуторянка оставила в украинской хате, «тачать чоботы».

А запах, вкус и сытность гороховой каши с годами обостряется и обрастает подробностями. Обед медленно переходил в сон: где ел, сидел – там и склонился. Просыпаемся, а взрослых нет – стогуют сено, а повариха на стогу – вершит очередной стог. Посуда уже давно собрана…
Сено собираем допоздна. Окончание работ диктует пригон стада коз и коров в деревню – надо их встретить и обрядить.
А у нас один вопрос – когда будет ещё каша? Но более трёх, четырёх каш за лето не было – хорошего немного, сладкого не досыта. Посуда возвращалась на склад до следующего лета.

Минуло более полвека. Кого уж нет, а те далеча…
Повариха Александра Никоновна упокоилась в Алуште, у дочери. Внуки её уехали на целину к матери, Таня пошла по медицине. Других кашеедов жизнь рассеяла по Союзу. Деревни давно нет, покосы зарастают…

Я за свою жизнь наслаждался разной едой: ел ложками чёрную и красную икру, строганину,  оленьи языки и заморские яства. Но в ресторанах и иных пищеблоках, при возможности, всегда беру гороховый суп – память голодного детства.

Я не сожалею, что мои внуки не знают запаха гороховицы после изнурительного труда за черпак похлёбки. Но им не суждено испытать общность крестьянского труда в страдную пору – на износ, до солёного пота, до предела сил.
И что для меня сейчас непостижимо – все они знали, что кроме черпака варёного гороха они ничего не получат. Ни-че-го!  Они помнили сельскую общину, их ещё не развратила тяга к стяжательству.  Они просто работали на земле, трудились для себя и для природы, как было заведено дедами и прадедами.
Господи! Упокой их души с миром!