Произведение «Апостол Павел. Ч. 1. На пути в Иерусалим. Глава 4.» (страница 2 из 4)
Тип: Произведение
Раздел: По жанрам
Тематика: Роман
Темы: детствоапостол павелсемейство ПавелКипр
Сборник: "Апостол Павел".
Автор:
Оценка: 5
Баллы: 6
Читатели: 1118 +6
Дата:

Апостол Павел. Ч. 1. На пути в Иерусалим. Глава 4.

Тем более, что будут они не одни. Двое паломников, среди которых был и давешний фарисей, упрекавший Саула, напросились в дорогу с Иувалом. Меньше общения с отцом. Больше разговоров обо всем родном, меньше о греческом и римском. Тут Саул ошибался, но прозрение пришло к нему поздно…
Кипр поразил воображение Саула, остался в памяти навсегда. Ему показалось, что остров плывет, плывет как корабль, в лазури неба и моря, омывающего водами изумрудно-зеленый берег. Кедры взмывали вверх, рассекая небо над головой. Сосны, распарившиеся на весеннем солнце, дарили диковинный аромат всей округе. И не только кедры и сосны. Золотой дуб, карликовый, каменный с мелкими колючими листьями, удивительные земляничные деревья, кипарис, можжевельник, платан, ольха, — все это зеленое богатство Кипра радовало благоуханием цветущей жизни. Саулу довелось увидеть луга и поля, сплошь покрытые цветами — то были тюльпаны; в лесах росли анемоны. Диковинные кактусы грозились колючками. Даже по краям дорог и на пустырях росли асфодели, и они тоже начинали цвести. Соцветия их — густая кисть на неразветвленном стебле; цветы белые, раскрывались они еще только снизу, а вверху была просто зеленая кисть. Саул не обратил бы на них внимания, они не радовали буйством красок, показались весьма скромными. Но отец, уставший от одиночества своего среди паломников, от молчания, сказал странную фразу:
— Дар Деметры[6] Персефоне[7]. По белым полям асфоделей в царстве Аида суждено бродить мятущимся душам умерших…
Взгляды — недоуменные или гневные — обратились в его сторону, впрочем, не в первый уже раз. Он замолк растерянно, смущенно. Потом счел нужным объяснить:
— Но это — поэзия. Ведь красиво, не правда ли? В белых лугах, где растут асфодели, сердце сгорает нездешним огнем…
В чем провинился Саул, сын своей матери? Господь послал ему странного отца! И все более страстно хотел мальчик встречи с Учителем, что заменит отца. Которым можно будет гордиться. Который не станет рассказывать вслух и громко, что Саламин, куда им предстоит плыть, — город, названный так в честь покинутой родины героем Троянской войны, Тевкром-изгнанником. Не станет приветствовать на греческом языке гору с пятью острыми вершинами: «Привет тебе, пятипалая!». Это «пентадактилос» в среде тех, кто, приближаясь к Палестине, говорил на родном, и только родном языке, все чище и чище, все совершеннее, а главное — благочестивей — прозвучало так неуместно. Как все, что говорил и делал отец…
Сути отцовских дел Саул не понимал, не интересовался ими. В двух греческих городах, где пришлось им побывать, он, конечно, был телесно, присутствовал. Но и только. Ни о чем не спрашивал. Ничего не рассматривал. Смотрел сквозь: сквозь отца, сквозь города и людей.
И снова корабль. Снова море…
Саул привык к раскачивающейся под ногами палубе. Море было спокойным, на счастье, и он перестал ощущать страх, поначалу терзавший его. И все же неотвратимость возвращения морем пугала. Он думал о том, что останется. Надолго останется перед тем, как вернуться с победой из Иерусалима.
В Саламине ждал его отцовский подарок. Сомнительного свойства подарок, учитывая настрой Саула.
Должны были оставаться в порту день. Отец настаивал: сойти на берег.
И вот тут-то оно произошло.
Не успели сойти, пройти сколько-нибудь далеко по залитой солнцем гавани, как кто-то бесцеремонно хлопнул Саула по плечу и произнес на языке Рима:
— Наконец-то! Третьи сутки торчит мой Пирр в гавани, прибежал вот, запыхавшись. И я к тебе, бросил грамматика обучать риторике Пирра вместо меня. Привет! Грамматик доволен, он говорит, что Пирр рабом родился лишь по недосмотру богов, я же — случайно римлянином! В гимнасии[8] мне самое место, на сферистерионе[9]. Да я не отказываюсь. Охота была голову забивать! Ты-то что по-прежнему хлипкий какой-то; пора занять тебя делом. Пошли в гимнасий, ты не думай, у нас в экседре[10] и риторы собираются, и философы. Кто языком молоть горазд, они тоже соревнуются у нас, не где-нибудь…
Саул тихонько охнул. Рука потянулась к шее, к кадыку, потереть рубец. Один лишь человек на свете, из тех, кого знал Саул, мог говорить так: без остановки, без пауз и цезур, громко, свободно, не заботясь тем, оглядываются ли на него люди, успевает ли собеседник поймать суть разговора…
Да, это был он: Сергий Павел! Вроде даже выше на голову, чем был; лицо, потемневшее от лучей солнца, от которого Сергий, видно, не прятался, улыбка от уха до уха. Впечатление силы исходит от всей фигуры, и впрямь мышцы, как у куретов в памятном храме. Тога с пурпурной каймой на нем, отчего-то измята вся, хотя белизна ее выше всяких похвал…
— Мир тебе! — сказал ему Саул.
— Чудак! Что за охота мне быть в мире? Когда бы ни мой старик, ты его знаешь! Я бы уж был в легионе! Но в его руке все, он патер фамилия. Говорит, что мал я еще даже для тоги взрослого. В некоторых вещах он как камень, не прошибешь. Он-то мне про тебя и сказал, кстати. Будто бы твой отец посылал с почтой известить…
Взгляд, брошенный Саулом на отца, был весьма красноречив. Иувал ответил встречным, в котором не было места смущению.
— Отец ждет, — сказал Сергий, разглядев Иувала наконец. — Мы тут побудем. Пройдемся по городу, быть может. У вас ведь свои дела. Мы с Саулом разберемся.
— Только не так, как в прошлый раз, — скромно попросил Иувал.
Сергий Павел только улыбнулся в ответ.
Отец не успел еще отойти на несколько шагов, как Сергий выпалил:
— Я нашел нам такое! Что там Храм Артемис! На юг отсюда есть такое место! Купальня Афродиты называется. Озерцо, в зарослях папоротника вокруг. Есть там грот, под фиговым деревом любит возлежать богиня. Там встречается она с любовниками. Среди них был и Адонис. Слушай, Саул, мы уж не дети. Что нам девственница, пусть и прекрасная. А вот добраться бы туда, посмотреть хоть одним глазком на ту, что прекраснее всех женщин на свете, и доступна, коли придешься ей по нраву! Я б ничего не пожалел. За один только взгляд на божественную ее наготу готов отдать все, все!
Саул был в ужасе. Смотрел на Сергия, распахнув свои и без того большие глаза, украшенные длинными ресницами, краснел, наливался не то гневом, не то жаром каким-то необъяснимым…
Сергий Павел, он такой. Он не хорош, не плох, ну вот такой, какой есть. Обидеть его нельзя, нельзя на такую вот приязнь отвечать ненавистью и злобой. И хотелось бы, но невозможно, нельзя!
Пришлось рассказывать Саулу, как и зачем он тут. И о Храме в Иерусалиме, и о служении, которое он выбрал.
Сергий Павел недоумевал и возмущался. Сергий Павел не мог понять. Ему все, что говорил Саул, казалось таким приземленным и скучным!
— Я бы рад служить, — сказал под конец римлянин. — Но все, о чем ты говоришь, так приземленно. Так мрачно и скучно. Никогда бы не согласился на такое служение. Радости в нем никакой. А мне, если уж служить, так надо, чтоб светло было и радостно. И любви много…
Покоя от этого человека не было. Хоть куда, а утащил он Саула до вечера. И видел Саул гимнасий. И как натирались маслом атлеты, и как натирались песком. И в эфебионе[11] побывал, и в экседре, где спорили до хрипоты философы, и на дроме[12].
Словом, когда удалось избавиться от друга, был счастлив Саул донельзя. А с отцом говорить не хотел, злился.
И снова качало их море…
В Яффе[13] они сошли на берег. Ничего не сказал отец о том, почему так назвали порт. Зато об этом говорили паломники: сын Ноя[14], Иафет[15], построил город, и он носит имя его.
Отсюда даже путь пешком до Иерусалима был уже не столь долог. Жители Тарса держались вместе, это было обычно для паломников из дальних мест. Но Саул перестал теребить их бесконечными вопросами, он словно переродился. Мальчика было не узнать. Напряженное выражение не покидало его лица. Нетерпение снедало его, он торопился. Теперь он был скорее молчалив, нежели говорлив. Воспоминания его с момента высадки в Яффе были путаными и отрывочными. Вспоминались потом: бык с позолоченными рогами, украшенный листьями и плодами. То была почетная жертва от округа. Звуки фанфар, всеобщее ликование. Хор сильных голосов, поющих: «Я радуюсь, когда мне скажут, что мы должны шествовать в дом Превечного!».
Они ночевали под небом, чтобы не оскверниться случайной смертью в каком-либо доме. К ним присоединялись толпы местных жителей, шествие постепенно стало подобно потоку, расширяющемуся в своем течении. Чувство ожидания встречи — глубокое, страстное, всепоглощающее, даже болезненное по силе для его чуткой души, помнил Саул потом всю жизнь. Последние дни были тяжелы не дорожными тяготами, не болью в натруженных ногах. Он не чувствовал этой боли. Зато ожидание того, что за следующим поворотом возникнет главное в его жизни, самое дорогое, красивое, без чего не может он жить — как же жил раньше! — и боль оттого, что встреча откладывается, были невыносимы.
Но ему было суждено увидеть Храм, так решили они с матерью давно. И он его увидел…
Храм заблистал на утреннем солнце ярким огненным блеском, невыносимым для глаз как солнечные лучи. Там, где не были позолочено, было ослепительно бело. Где не посеребрено, например, у не имевших дверей передних ворот Храма, голубело цветом неба. Золотые лозы Храма рождали кисти величиной в человеческий рост. Вавилонский занавес, пестро вышитый, из гиацинта, виссона, шарлаха и пурпура, поражал смесью тканей и цветов. Он воплощал огонь, землю, воздух и море. Сам же Храм воплощал все мечты Саула, пришедшего сюда Храму поклониться, и превосходил их многократно! Саул был готов остаться навсегда на каждой из лестниц к его воротам, и заранее ненавидел каждого, кто мог бы сказать «нет» в ответ на его желание. А таковым мог быть лишь отец…
Единственные, сильнейшие желания души во многом творят действительность, формируют судьбу. Саул был одержим мечтой остаться, и судьба приоткрыла ему дверцу. Так бывает нередко; но человек неблагодарный быстро забывает оказанную ему милость, вновь и вновь повторяя: «Всевышний, почему все твои дары — не мне?».
В Иерусалиме они гостили в доме свойственников отца. Он был связан с этой семьей деловыми отношениями. Мариам, хозяйка дома, была дочерью его давнего друга, обосновавшегося на Кипре. Отец помнил ее еще девочкой, торопливо сновавшей по дому, безропотно и с охотой выполнявшей указания строгой матери. Теперь Мариам сама была матерью и повелительницей большого дома со множеством слуг; но, по словам отца, ничуть не изменилась. Все так же хлопотлива, вечно занята множеством дел, окружена детьми, теперь уже своими, все также остра на язык и бойка. С грустью заметил отец, оставшись наедине с сыном в отведенной им комнате:
— Хорошо, когда все мысли женщины, жены, отданы ее мужчине без остатка. Удел женщины — дом и семья, и долг ее перед Богом в том и состоит, чтобы всем вокруг нее, кому достается ее забота, было тепло и уютно. Не надо ей быть ученым равви, это дело мужчин…
Саул не знал, что ответить. Ему на самом деле понравилась Мариам; как-то сразу женщина завоевала его доверие. Она не пыталась говорить с ним, как с маленьким, хотя и успела ласково пройтись по его голове своей маленькой ладошкой, даже ущипнула за щеку. Он не сумел рассердиться на нее за вольность, все, что говорила и делала Мариам, шло от сердца и души. С первой минуты он

Реклама
Обсуждение
Гость      09:22 22.02.2015 (1)
Комментарий удален
     09:41 22.02.2015
так бывает у всех людей....если они умные.... только дураки осознают своё величие
Реклама