увел стада»…«Дочери — давно мои жены, матери детей моих, и стада мною заработаны»… Не найдя истины в споре, размежевались зять с тестем. Собрали камни, поставили их — в память и во свидетельство того, что ни одна из сторон не пересечет эту межу с враждебными целями. И холм с тех пор называется Мизпа. И не один такой в земле нашей холм, много их. На камне клялись люди. Так испокон веку повелось. Неизменность, прочность камня, должно быть, передаются человеку, и тверд он становится, как камень, когда клянется[13]…
Да, но в пересказе Иакова эта история прозвучала весьма скучно. Иаков говорит так, как жернова перемалывают пшеницу в муку, со скрипом, с натугою. Не обучен этот человек искусству говорить. Не хватает ему слов, движений, страсти. Быть может, Саул и избалован, лучший Учитель Эрец-Исраэль был его Учителем. И, однако, не один Саул напрягся. Откровенно отвлечены женщины, что рядом с Саулом сидят, мать с дочерью. Дети у них на попечении, и давно уж играют в сторонке два мальчика, лет пяти и семи. Гоняют круглый камешек по полю, толкаясь, чуть не дерутся за право ударить. Кричат. Женщины норовят расслышать и проповедь Иакова, и уловить смысл криков подопечных: как бы не перешло у них в открытую ссору. Оглядываются мать с дочерью, теряют нить долгого рассказа. И не одни они, вот уж группка детей, по преимуществу своему мальчиков, двинулась в ту сторону, очевидно с мыслью, не присоединиться ли к играющим?
Убеленные сединами и украшенные лысиной мужские головы начинают вертеться. Кто, разглядев причину интереса, улыбается, кто, напротив, укоризненно качает головой. Нет интереса к проповеднику, и к тому, что он проповедует. Знают эту историю люди. Когда бы пересказ был живым, интересным, может, и послушали бы, повздыхали о былых временах, порадовались бы тому, что все закончилось благополучно.
Не понравилось Иакову происходящее. Стучит посохом по земле, привлекая внимание. Обернулись люди, почувствовав неудобство своего поведения.
— Не клянитесь вы, дети, не к этому призвал я вас. Не к тому напоминание мое. А напомнить вам хотел о другом. Но вы все же не клянитесь, нехорошо это. Не это нам говорил Йешуа, а противное этому. Говорил он, не клянитесь, как и волоса с головы своей не можете сделать белым или черным. Все по велению Его, а не по вашим желаниям, так и клясться не надо, неправильно это[14]…
Вздохнул шумно Саул. Кажется, громче, чем надо бы. Множество взглядов ощутил на себе, в том числе, весьма недобрый, взгляд Иакова. Плохо, что привлек внимание. Но терпению конец пришел. Если рассказ о камнях, о свидетельствах, то, казалось бы, пример приведен правильно. Во свидетельство можно поклясться на камнях. Во свидетельство призывают воду или стены домов, а иногда и глас Божий. А почему клятва неправильна? Если продолжить мысль, то, пожалуй, поймешь. Клянешься и обещаешь, значит, предсказываешь будущее. И утверждаешь, что будет так, а не иначе. А есть ли у тебя право предсказывать будущее, если все в мире по воле Творца, а не тебя, отнюдь не тебя, происходит. Даже волосы на голове седеют не по воле твоей, и не в твоих силах сделать их вновь черными. Вот и не надо приносить клятв, чтобы не идти потом против совести, нарушая их, ведь бывает, это неизбежно.
Но Иаков-то все это слушателям не объяснил. Привел свидетельство слов Йешуа, но смешал в кучу слова, поди, разбери! По чьему велению клясться нельзя? Всевышнего ли, либо самого Йешуа? И дальше путает Иаков. Уж остановился бы! Не каждому дано даже говорить. От лица пророка, Машиаха, тем более. Не поверят!
— Да, дети, не клянитесь, не давайте клятв. Я же говорю вам, что камень тот — Йешуа…
Саул чуть не упал со своего камня, того, на котором пристроился ранее. Таким неожиданным было суждение Иакова. Оказалось, что камень, на котором клялись прародители Иаков с Лаваном, это почему-то Йешуа!
Нет, не то хотел сказать Иаков. Он хотел объяснить людям, что Иисус — человек, воплотивший в себе твердость камня, а его понимание веры — словно новый завет между людьми и Господом всего сущего. Словно на камень опираясь, чувствуя его непоколебимую твердость, можно опереться на Иисуса и строить новую, исполненную добра и света, жизнь. Но, чтобы понять это, пришлось выслушать Саулу много, много малосвязанных между собою слов.
Почему же слушали Иакова люди, пусть и не все? И зачем пошли за ним те, что не хотели его слушать? Недоумевающий Саул получил ответ на вопрос, слушая разговоры по пути назад.
— Нет, не Гамлиэль наш Иаков, не ученый рабби. И сердцем не говорит, как умел Йешуа, тому и ученость была ни к чему…
— Это верно. Если бы слушал ты, как говорил Он нам на горе Курн Хаттин! Я был блажен, и блаженны все, бывшие со мною, и плакали люди, и смеялись от счастья. Я пришел к Нему тогда. И уже не уйду.
— И я не уйду, Йоав. Буду с вами. И сына привел. И жену! Ни в Храме, ни в бет-ха-кнессет не говорят о любви. Идут путем Каиновым, предаются обольщению мзды, как Валаам, — первосвященник и все, кто его семья. Безводные облака, носимые ветром, осенние деревья бесплодные, дважды умершие, исторгнутые — цедуким с перушим[15]. Нет в них истинной любви, ни ко Всевышнему, ни к народу своему.
Слушал Саул, гневом пылал. Но, следуя намерениям своим, улыбался. Попросил у того, что звался Йоав, помочь.
— Не видел я Учителя нашего, не слышал речей Его. Но друг мой, которого братом почитаю, говорил мне о Нем. И других, кто Его дорогой идет, знать хочу, и братом стать, каким был мне Иосия. И прийти к Нему, а как, если не через людей, что уже Его знают?
Говорил, и слеза навернулась. Слеза искренняя, поскольку Иосия вспомнился, как жизнь делили на двоих, как мечтали. Да что из этого вышло: друг к этим ушел, а Саул, вот он! Мало, что на улице, без посвящения и с непонятным будущим… Но тоже среди вот этих. И какая у него роль!
Но поверили ему. Звали приходить.
— Ты не из общины нашей, — сказали, — мы это видим, не числим тебя среди тех, кто живет рядом с нами. Но не в наших обычаях препятствовать приходить к нам, пусть бы и любому. Одно у нас только условие: верный ли ты иудей? Мы не любим «Боящихся Бога»[16], язычников, что считают себя такими же, как мы. Недостаточно чтить Всевышнего, соблюдать субботу, и есть то, что предписано Законом. Много теперь необрезанных, Закону неподчиненных, называющих себя иудеями. «Проказою Израиля» зовет их наш офли[17], а он брат Машиаха, он знает.
Удивился Саул прихотям собственной судьбы. То там не примут, то здесь. Уж тут-то, казалось бы, чего… Кому они нужны, последователи Машиаха нищих и обездоленных? Гордятся собой, чистотой своей! Вот, Иаков, вне дома молений ходит повсюду в одном льняном одеянии, босой, пища его один хлеб, а питие — вода, елеем и благовониями не умащается, не моется, волосы не обрезает. Один посох в руке, как у многих пророков Израиля, вот и все его имущество.
Да имя, имя брата Машиаха! Оно-то как раз богатством и будет, и Иаков им не пользуется.
Будь Саул на месте Иакова, он бы по-другому себя вел. Не в одном бы нищенстве укреплялся. Власть, вот что в руках Иакова, власть над людьми. Она упоительна. Она больше денег, или имущества, больше собственной жизни…
Иосия, бывало, посмеивался. Говорил: «Тебе, Саул, не Тору бы в руки, а меч. Ты был бы вторым Александром, не зря тебя Саулом назвали, в память царя-воителя».
Что же было особенного сделано царем, такого, чтоб и Саулу пригодилось? Если бы удалось встать, как Иаков, над народом. Прежде всего: не стал царь ждать, чтоб приходило к нему ополчение, малопригодное к войне. Он набирал воинов в народе, выбирал тех, кто сложением и душой своей приспособлен к боям, убийству, к лишениям. Царь разбил свою новую армию на сотни и тысячи, поставив командиров над ними. А все вместе подчинялись царю. Правда, среди его отрядов много было членов «одного дома», одного рода-племени.
Что же, и здесь можно бы так. Увлечь людей в новую веру, рассказывать, убеждать, призывать. Общины и сейчас слагаются из людей, родственных друг другу, близких, хотя бы соседствующих. Одна община, вторая. Люди, лишь о Господе думающие, о служении ему, объединенные верой. Город, где много общин. Целые города, слагающиеся из обращенных. Страна общин одного толка. А над ними: начальники, и они в ответе за всех, кто им подчинен, присматривают за каждым. Это воинство Господа. Самому Моше такого не удавалось. Он, в конце концов, только плачущими, беспомощными, неготовыми к лишениям людьми управлял. Которые о Всевышнем столь мало представления имели, что меняли Его то и дело на рукотворных идолов.
Если бы так, так поступали враги, то...
Хорошо, что так они не поступают. Довольно того, что назначили диаконов[18], следящих за распределением доходов, общих для всех членов общины. Ученики, знавшие Йешуа при жизни Его, объявили себя посланниками[19]. И ходят по стране и ближним землям от одного бет-ха-кнессета к другому, рассказывая о чудесах исцеления, о проповедях Его. И этого всего довольно, вполне. И именно с этим следует бороться Саулу, а не строить планы по устроению иудейского мира. На основе учения Йешуа га-Ноцри…
— Еврей я от евреев, и был Вениамин мне предок, — сказал Саул вопрошающим. Нетрудно доказать…
И стал он ходить, как посланники, от дома к дому, от одного молитвенного дома до другого. Смотрел, слушал, запоминал.
Когда показалось, что знаний много, начал строить новую стратегию.
Нынешний первосвященник, Каиафа, по мнению Гамлиэля, человек небольшого ума. Не то чтобы Учитель говорил об этом вслух, нет, конечно, человек он воспитанный. Но при упоминании о Каиафе лицо Учителя менялось, будто вместо чаши вина поднесли ему чашу уксуса. Кто же из учеников не знал, что Каиафа пошел против мнения Гамлиэля в споре о судьбе Ийешуа га-Ноцри…Справедливости ради, следует добавить, не один Каиафа, а весь Синедрион. Как показало время, хорошо это, а не плохо…
Но будь он и большого ума человек, только кто таков Саул, чтоб идти на поклон к первосвященнику? Не станет тот его слушать, ох, не станет, да и не пустят его на порог дома. Не очень-то и хочется объясняться со служителями у дверей, да и с охраной Каиафы. Та же причина не позволит ему прийти на порог Ханана. Тут еще сложней. Бывший первосвященник, сложивший с себя полномочия на словах, был и оставался первосвященником по сути. Оттого, что он умник, большой хитрец и проныра, разве легче? Грозный он противник, и, пожалуй, стоит держаться от него подальше. Что ему Саул, он таких, как Саул, по паре на день пожирает и выплюнуть косточки ленится…
Потом, у обоих власть уже в руках, в той или иной степени. Человеку, у которого власть уже имеется, меньше хочется хлопот. Он всех себе обязанными числит, и любая оказанная ему услуга, почитай, пропала: ты был должен, выполнил долг, чего же еще?
Саул способен услужить, но услуга должна быть предложена тому, кто к власти еще рвется. Такой еще сыплет обещаниями, еще готов на ответные шаги, еще помнит некоторое время, когда должен…
Он перебрал в уме сыновей Ханана. Кто же еще может быть первосвященником, как не прямой его потомок? Не тот человек Ханан, чтоб свое упустить. Пока он жив, члены его семьи будут продолжать династию. Крышка горшка тоже из глины сделана, все сыновья подойдут. Кого же выбрать?
Он остановил свой выбор на том, которого звали Феофил бен
