похожи на ладони сложенные вместе: с одной стороны створки были скреплены, а с другой – открывались и ползли по песчаному дну реки на мели оставляя след. Мы их ставили в чугунке в печь. Тогда многие так питались. Отец где-то в совхозе работал конюхом, сестры вышли замуж. Нюра за Арестенко Емельяна (молдаванина), он работал в НКВД, Мария за второго брата Гармашей, он работал трактористом в МТС в другом посёлке, в то время эта профессия считалась престижной и высокооплачиваемой. Отец немного подработал, продали дом и уехали опять в Азию.
ЖИЗНЬ В НАМАНГАНЕ.
В начале 1931 года мы приехали в Наманган. В дороге нас обокрали. Украли не только вещички, но и документы, Мы остались без денег, документов и вещей. Сидим на вокзале, как беспризорные. Отец уходил искать работу. В то время были арбакеши (кучера по-нашему). Один арбакеш предложил переехать к нему домой жить. У него было во дворе два дома: для гостей и семейный с тремя отдельными дверьми под одной крышей. Кибитки были низенькими с маленькими окнами, смотрящими во двор. Там жили три его жены. Во дворе была большая софа под деревом, висела клетка с певчей птичкой, был тандыр, а под навесом — ткацкий и хлопкоочистительный станки. Станок для чистки хлопка состоял из деревянных валиков (как у стиральной машины) через которые прогоняют хлопок, волокна он пропускал, а семена падали тут же. В первом доме, где жили мы, была большая комната с окном под потолком, выходящим на улицу. Второй дом был с балаханой, забитой всяким хламом, как наш чердак. На плоских крышах они сушили дыни. Урюк, кукурузу. Был хауз и арык, протекавший через весь двор. В этом арыке и голову мыли, и стирали, а ведь арык шел дальше к соседу. Еще отдельно был сад, обнесенный общим дувалом с калиткой, но мы туда не ходили. Спали мы прямо на земляном полу, набив матрасовки сеном, и ели на полу, по-узбекски, т.к. у нас ничего не было. Его жены и дети, прильнув к окнам, с любопытством наблюдали за нами, пока хозяина не было, не закрывая лица (обычно они ходили в парандже). Нашего отца они не стеснялись. Хозяин, возвращаясь с работы, привозил арбузы или дыни, и нас, детей угощал. А женщины угощали лепешками. Когда наши начали работать и получать зарплату, мама угощала детей хозяина блинами и пирожками. Наши работали на железной дороге, им дали казарму и мы переехали на разъезд Хакулабад. Хозяин уговаривал не переезжать: «Гичь кайда борма, джей етады» Живите, места хватит. Интересно, как мы общались и находили общий язык, когда мы не знали узбекского, а они — русского языка, но жили дружно.
УЧКУРГАН.
В 1932 году мы переехали в Учкурган Наманганской обл. на подсобное хозяйство хлопзавода № 9. В 1933 году отец заболел раком и его направили на лечение в Ташкент.
Но он решил перед смертью, как говорил, съездить в Аральск попрощаться с дочкой Нюрой, а заодно и меня отвезти к ней, чтобы я пошла учиться. Мама в слезы: «Как же я буду одна с детьми, ведь Даша уже помощница мне и работает» (я тогда пасла подсобных поросят 30 штук). А я в свою очередь в рев: «Я хочу учиться!» Долгим был спор, но всё же меня мама отпустила. Кое-как собрались в дорогу и уехали с отцом. В дороге ему стало плохо, чуть с поезда не сняли. Умолял не класть его в больницу, куда же тогда я без него денусь? На остановках, когда он выходил из вагона, я очень переживала, что у него не хватит сил сесть обратно в поезд. Так всю дорогу тряслась и переживала за него. В Аральске его сразу положили в больницу и сделали операцию. Когда он выписался из больницы и пришёл к сестре домой, у него открылась рана, и его опять положили. Потом выписали, и он уехал домой, в конце 1933 года умер. Я осталась жить у сестры. До осени за неё была уборщицей, а осенью пошла в школу во 2 класс, это в 13-летнем возрасте. Закончила 4 класса. Летом подрабатывала на рыбном промысле в цехе копчения на сортировке и упаковке рыбы. В 1937 году зять через медицинскую комиссию организовал мне паспорт и увез в Учкурган. Год проработала с мамой свинаркой, и в свободное время, между кормёжкой свиней, ходили в поле и по арыкам резали полынь на веники. Потом ее сушили, вязали и за 7 км носили вязанками на плечах и сдавали на хлопзавод по 5 копеек штука. Я у проходной сидела на вениках, а мама шла в бухгалтерию за пропуском и расчетом. Иногда мы попадали в пересмену, молодые рабочие выходили с работы и заходили, увидев меня, удивлялись и шутили, что, почему это я, такая молодая и интересная, не иду работать к ним на завод, что у них работы на всех хватит.
Мама сошлась с вдовцом Маховым Иваном. У него было трое детей: сын Вася, старше меня на год, дочь Паша 1924 года рождения, и Мария 1926 года рождения. Нас трое у мамы и их трое. Жили дружно, но Паша не хотела жить вместе и жила в прежней квартире. А в 1938 году мы все переехали в Учкурган на хлопзавод №9. Отец работал сторожем в детсаду, мама рабочей при хлопзаводе, Махов Василий в пожарке, мы с Паной в линтерном отделении, это где 2-я обработка хлопковых семян производится. Вата идет на матрасы и одеяла. Позже, в 1939 году я выучилась на лаборантку, получала повышенную стипендию 120 руб. и окончила на «отлично». Осенью умерла мама. Я осталась с двумя братишками. Старшего направили в ФЗУ (фабрично-заводское училище) в Наманган учиться на электрослесаря, а младший остался на хлопзаводе в общежитии, он учился в школе в 3 классе, а потом тоже ушел в ФЗУ. Мне приходилось в ночное время, где-то в 10-11 часов, после приема хлопка ходить к нему и носить белье, продукты, деньги, или рано утром до начала работы, а это 9 км пути пешком туда и обратно. А когда началась война, я взяла его к себе. Он на заготпункте набивал мешки с хлопком. Тогда я занимала три должности на одну зарплату ИТР в 275 рублей: была лаборанткой, приёмщицей хлопка и заведующей складом, — как было прожить, если 1 кг риса стоил уже 100 рублей. Кроме зарплаты я получала ИТРовскую пайку хлеба 600 грамм, а Вася 400 грамм и деньгами 80-70 рублей.
