Ворон.
Ворон сидел на чёрном дереве и смотрел на поле боя. Раньше оно было пшеничным и там можно было поживиться, хотя бы, невкусным зерном. Но, люди пшеницу выжгли или втоптали в грязь. А их собственные трупы, поджаренные в их железных коробках, воняли какой-то гадостью, есть их было невозможно.
Ворон тяжело поднялся и полетел прочь от этой мерзости запустения. Однако, найти внизу место без мерзости запустения было сложно.
Две собаки бешено дрались возле мусорного бака. Ворон, из любопытства, заглянул внутрь. Железная коробка была абсолютно пуста. Собаки дрались не за кость. Собаки дрались за место, возле мусорного бака, - совсем, как их лучшие друзья.
Ворон взмахнул крыльями и потянулся к заходящему солнцу, - находиться здесь дальше было невыносимо. Больше никогда.
Сумерки сгущались над землёй, помеченной трезубцем Бога, о котором народец, испоганивший её могильными крестами, уже не имел никакого представления.
Солнце заходило над прародиной цивилизаций, превращённой в свалку подержанных вещей и неповапленных гробов, где пустые люди издерживали жизнь, хватая друг друга за горло.
Никогда не спящие и не бодрствующие останки городов и посёлков подёргивались бредовым светом пожарищ, пушечных выстрелов и костров, у которых мародёры делили чужое тряпьё.
Жёлтая луна восходила над гиблым местом, где в «хрущёвках», на хуторах и в окопах брат точил нож на брата, а в клетках казарм псы, клеймлёные группой собственной крови, ожидали крещения кровью.
Ворон, нахохлившись, сидел на дереве в тёмном лесу и видел сон об утре, - в очищающем огне.
