Излечение боли

ГИПНОЗ
Хочу развлечь тебя.
Нет. Не буду кривляться, петь песни или показывать фокусы.
Хочу более тонкой пищи.
Попробую объяснить, что это. Не знаю, как это называется.
Начну с предыстории.

Она короткая.
Однажды состоялся концерт гипнотизёра.
Гипнотизёр показал несколько простеньких трюков, чем разогрел интерес зала.
И тут, в самый разгар интереса, он вызвал на сцену восемь человек, добровольцев.
Вышло больше. Некоторых отослали обратно в зал, двоих заменили подставными.
Я тоже стоял среди этих восьми.
Взглянув на меня, гипнотизёр сказал помощникам, что я не подхожу.
Я возмутился, что значит не подхожу, я хотел участвовать.
Тогда он приблизился и зашептал прямо в ухо.
Он просил зайти после концерта к нему, а сейчас просил не мешать, потому что я не подхожу для гипноза.

Это откровение вызвало массу интереса к тому, что происходит на сцене.

Люди, отдаваясь не видимой воле пели, танцевали, рисовали.
Они пели, как поют их любимые звёзды эстрады, танцевали, словно всю жизнь провели в репетиционном зале, говорили чужими голосами.

Очнувшись, испытывали невероятное стеснение и стыд.
Очнувшись от влияния чужой воли, они бежали в зал, чтобы скрыться в толпе.
Чтобы снова стать тем, чем они были.
Они боялись того, чем они на мгновение стали.
И не понятно, где они спали, там на сцене, когда творили чудеса творчества и духа, или, когда прятались в зале, стесняясь собственных тел и того, что они только что делали.
Это вся предыстория. Понимай её, как ты знаешь.

Однако, чья воля полезнее?
Воля зала, принижающая, убивающая, угнетающая.
Или воля того гипнотизёра, что возвышает на миг.
А где они настоящие?
Там или тут?

СОН
Люди бежали по городу.
Видел бегущую мать с тремя детьми. Они держались за руки.
Хлопок.
Совсем не громкий, как показалось. Не было пугающей громкости.
Клубы серого дыма и тишина.  Абсолютная тишина.
Дым рассеивается.
Мать стоит на коленях и ворочает тела двух убитых детей.
Она не кричит. Она, словно рыба разевает рот и ворочает безжизненные тела.
Вдруг раздаётся крик. Это кричит третий ребёнок, он жив и кричит от боли.
Мать отрывается от погибших и кидается к ещё живому.
У него оторваны обе ноги и правая рука, обожжены глаза и лицо. Он кричит.
Мать хватает обе оторванные ножки; левую и правую, кладёт их там, где они должны были расти, берёт оторванную руку, кладёт там, где она должна была расти.
Она пытается собрать то, что разорвано миной.

Вспоминается картинка из детства; бабушка пришивает ножки плюшевому мишке.
Отдаёт мишку девочке. Девочка дразнит дворового пса и суёт ему в пасть мишку. Собака отрывает пришитые ножки.

Приехала скорая помощь. Помогаю собрать ножки; левую и правую, беру лежащую ручку; прячу всё это в мешок. В салон автомобиля скорой помощи загружают искалеченного мальчика; скорая уезжает.

Мальчику примерно столько же лет, как и мне, когда я был на сеансе гипнотизёра.
Меня не приняли, а мальчика взяли. Его приняли в необъяснимую игру взрослых.

ЦЫГАНЕ
Я шёл весь день. Не знаю куда.  После заката солнца увидел костёр. Подошёл. Вокруг костра сидели цыгане.
Я не знаю, откуда они тут. Но они пели песни. Я тоже присел у костра.  Старая цыганка спросила, что у меня в мешке.
Я развязал мешок и достал ножки; левую и правую, оторванную детскую руку.
– Горе матери", – сказала цыганка и они продолжили грустную песню.

ЦЕРКОВЬ
Я снова шёл.
На горизонте показались золотые купола. На куполах золотые кресты. И голубое небо вокруг.
Я вошел в храм там были люди. В центре стоял священник. Я подошёл к нему, извинился, сказал, что у меня важное дело.
– Что тебе надо? – спросил жёстко священник, недовольный, что я прервал его трудное дело.
Я встал на колени, развязал мешок и достал ножки; левую и правую, оторванную руку.
Положил их на пол у ног священника.
– Простите, ножки не могут стоять, они падают. Поэтому я их положил. Они не умеют стоять без тела.
Внезапно священник заорал:
– Богохульник! Люди! Богохульник! Гоните его прочь! Прочь! Он оскорбил нашу веру!
Добрые верующие христиане, проповедующие смирение, схватили палки и начали бить меня по спине. Я складывал ножки в мешок; левую и правую, положил туда оторванную детскую руку, а удары сыпались на мою спину.
В зал вбежал здоровенный, бородатый мужик.  Все расступились. Он замахнулся на меня топором и заорал: – Зарублю!
Я бросился бежать прочь. Верующие долго бежали следом и пытались бить палками.

Едва унёс ноги.
Какая двусмысленная фраза.

ПАТРИОТ
Стою перед огромным зданием. По всему видно, тут сидит власть.
Я иду к самому главному.
На каждом этаже полицейский. Каждый спросил куда я иду.
Всем сказал, что хочу вступить в партию.

Наконец, передо мной огромная дверь.
На ней золотая табличка с надписью ПАТРИОТ, член единственной партии.
Дверь отворилась.
Я вошёл в кабинет, огромный, что четверть футбольного поля.
За длинным столом, укрытым ослепительно белой скатертью. сидел он, Патриот.
Перед ним стояла большая тарелка. На ней лежала вкусная рыба. Он ел рыбу.
– Что ты хочешь? – раздался властный голос, не терпящий возражений.
– Я хочу вступить в партию.
– А, похвально, похвально. Значит, ты патриот.
– Я не знаю. Скорее гуманист.
– Гуманист? Н-да. Ну, ничего, это поправимо. Мы это поправим. Пусть гуманист – главное, чтобы был патриотом.
– Знаете, патриоты, они и с той, и, с другой стороны.
– И что?
– Мне трудно понять, где правильный патриотизм. С гуманизмом, согласитесь, всё понятнее.
– Это провокационная речь. Чем гуманизм лучше патриотизма? Безволие, сопливость, безвластие, боязнь насилия, извращения разные.  Вот, что такое гуманизм.
– Гуманизм не отрицает насилия. Более того, он совершает насилие, как крайнюю меру защиты, но гуманизм отвергает насилие, как способ решения.
Патриотизм же, скорее, оправдывает насилие. Логика патриотизма оправдывает насилие, как способ решения вопроса. Вы не находите? Разница не велика, конечно. Но это разница.
– С такими взглядами, боюсь тебе не место в единственной партии. А что у тебя в мешке.
– Так вот за этим я и пришёл.
Я достал из мешка две ножки; левую и правую, и детскую оторванную руку.
Я пытался поставить ноги на столе, но они не умели стоять на белой скатерти без своего тела.
Я совершенно смутился; положил их и рядом положил руку.
– Что это? – прогремел властный голос.
Я рассказал всё, как было. Рассказал про цыган, рассказал про церковь.

В кабинет ворвалась охрана. Сначала меня били. Потом заставили собрать всё, что принёс. Я сложил обе ножки; левую и правую в мешок, положил туда оторванную детскую руку.
– Это провокация – гремел в помещении голос главного. Попытка расшатать власть, политический терроризм.
Я не оправдывался, не было сил возражать.

ДОПРОС
Я был на допросе.
И сон не врал. Все повторилось.
Всё было так же.

Меня посадили на стул. Замкнули наручники.
Вывернули мешок и его содержимое упало с глухим стуком у моих ног.
Их было четверо.
Они ходили тиграми вокруг сидящего на стуле и что- то кричали.
Один свернул журнал трубкой и попытался засунуть его мне в рот, при этом орал
–Говори! Говори! Сука.
Журналом раздавил мне губы, потекла кровь.
– Разве я могу говорить с журналом во рту?
Он снова пытался засунуть журнал в рот, пока другой не сказал:
– Хватит, – и добавил, обращаясь ко мне.
– Говорить будем?
– Я пытаюсь, но с этим журналом во рту я не смогу говорить.
Тот, кто раздавил мне губы, отбросил журнал, взял в руки толстый, тяжёлый справочник и с издёвкой спросил, брызгая слюной:
– Ты нормальный, нет?
– Был нормальный, пока Вы не взяли в руки этот справочник.
Мой палач смутился, неловко повертел в руках справочник. Швырнул на стол.
– Ты думаешь мы тебя будем бить?
– Думаю, вы, уже, делаете это.
– Ты ещё не знаешь, что такое бить! Сука. Будешь говорить?
– Я покажу место, только снимите наручники, руки болят.
Я врал. Брал на себя то, что не делал. Я расчленил детское тело, тело зарыл, и устроил провокацию с целью расшатать и скомпрометировать власть, и что-то ещё…
Видимо, очень страшное. Они написали сами, что там я ещё совершил.

На выбранном мною месте пытался бежать, унося с собой мешок.

Они стреляли азартно, с бодрыми криками, словно в тире.
Они убили меня.

СЛУЧАЙ
Они убили меня.
Одна пуля попала со спины в сердце.
Я упал, и тело скатилось в реку.
Течение понесло тело к затону и там прибило   волной к берегу.
Я не знаю, как это получилось. Может быть потому, что это сон?
Я выполз на берег. Весь измазанный грязью побрёл по лесной тропе.
Вышел на поляну. Там стоял огромный внедорожник, гремела музыка и слышался смех.
Я подошёл ближе.
Бывает в жизни случай.
Владелец автомобиля мой старый знакомый.
Как он сам говорит, торгует нефтепродуктами.
Что ж нефть, так нефть.
Он уже выкурил папироску, набитую анашой и был беспредельно добр и весел.
Он узнал меня. Мы были рады друг другу.
– Ты откуда такой?
– Из реки.
Мой ответ вызвал одобрительный хохот.
– Там, менты убили меня, но я выполз. – продолжение вызвало ещё больший восторг.
– И куда   сейчас?
– Надо бы в баню – я указал на свою одежду.
– Точно! – обрадованно спохватился мой знакомый. – Девчонки, мы едем в баню. Садись, я плачу! Отдохнём. Ну, ты даёшь.  "Меня убили".
По пути, знакомый восхищался моей манерой появляться из ни от куда.
А фраза " меня убили" производила в нём взрыв одобрительного хохота.

БАНЯ
Баня, как баня.
Парилка, бассейн, душ, зал с тренажёрами, и комната отдыха с караоке и телевизором, диваны, покрытые белой кожей.
Три проститутки, мой знакомый, торгующий нефтепродуктами, обкуренный анашой.
И я, отмытый от грязи и речного ила.
Уже знакомый вопрос:
– Что у тебя в мешке?
Я выкладываю на стол, покрытый белой скатертью ножки; левую и правую, детскую руку.
Пытаюсь поставить ножки, но они не стоят. Они не умеют стаять на белом без тела.
Выложенные части тела вызывают восторг, моего знакомого.
– Девчонки. Это мой друг. Любите его. Мы вместе ходили в школу. Он всегда был таким.
Вот так, его убьют менты, а он появится из реки и поставит на стол…
Сильно меня прёт, я ничего не понимаю. Но это круто! Хорошо отдыхаем. –
Дикий хохот согнул его пополам.
Я рассказал всё, что было.
Девчонки притихли.
Одна из них спросила:
– И ты ходил с этим к этим?
– Да.
– Ну, ты – дурак. Они же все … – она не договорила.
– А куда мне было идти?
– А правда, девчонки, что делать? – спросила другая.
– Надо отнести матери – добавила третья.
На том все согласились.
Быстро оделись и погрузились в автомобиль.

МАТЬ
Автомобиль встал возле дома.
– Я туда не пойду – произнёс торговец нефтепродуктами.
– Я пойду, – сказала одна из трёх девиц.
– И я пойду, – сказала другая.
– Тогда, и я с вами, – подвела итог третья.
Мы вошли вчетвером.  
На белой растянутой простыне лежал ребёнок.
У него оторваны ноги, рука, обожжены глаза и лицо. Он недвижим.
Рядом сидела женщина.
Я достал из мешка две ножки; левую и правую, детскую руку, оторванную взрывом.
Сложил на белую простыню.
Женщина поднялась.
Она не кричала.
Она двигала губами раскрытого рта, словно рыба.
Она поцеловала ножки; левую и правую, положила их там, где они должны были расти.
Поцеловала, оторванную детскую руку, и положила там, где она должна была быть.
Она не кричала. Она стояла с раскрытым