Солнце опускалось за Светлый Лес. Сосны по Дальним Холмам, уже не таким дальним, были тепло красны. В вечерней тиши даже не шелестело, только дрозд с соловьем перекликались, прежде чем отправиться на недолгую боковую. В кои-то веки Лесник вечерял один, запивая прихваченную из дому немудреную снедь водой из ключа под Красным Камнем, дававшим исток ручью, звавшемуся Серебряным за голос. Только сейчас у него голоса было чуть, за перекличкой дрозда с соловьем – совсем шепот.
Пока все шло, как обещал Домовой. Выйдя с рассвета, к полудню Лесник дошагал по Дороге до Серебряного Ручья, певшего уже во весь голос. Ноги сами несли прочь от места, пропахшего бедой, к Темным Краям, хранящим краденую радость. Они бы пронесли Лесника и дальше, по тропе вдоль Серебряного, но Домовой говорил – приостановиться, а Лесник ему доверял.
Сидя на берегу, Лесник видел молодых миног, то присасывающихся к камням на дне, то играющих со струями воды. Эти игры так завораживали своей кутятьей беспричинной радостностью, что все думы, догонявшие даже на быстрой ходьбе, незаметно улетучились. Когда он вдруг встряхнулся и вскочил на ноги, то понял, что отдохнул так, будто и не топтал Дорогу полдня. Лесник поклонился полурыбкам-полузмейкам, благодаря за науку. За какую – он сам только еще не начал постигать, но уже чуял, что постигнет.
Вдоль Серебряного шагать было уютнее. Тропа не пылила, не в пример Дороге, и мягко поддавала под пятку при каждом шаге, будто помогала. Ивы да березки играючи гладили по щекам, успокаивали. Дойдя до Красного Камня, Лесник поблагодарил и Тропку за доброту, поклонился, рукой погладил.
Довечеряв, Лесник убрал остатки снеди, положил суму под затылок, лег навзничь, уставился в засыпающее небо. Вскоре бессонная прошлая ночь, день Пути, дрозд да соловей сморили его.
