Легенда 2. Инкуб и суккуба.

недоступная в женском величии.  Круг нее распространялось сияние, подобно которым  лучатся ангелы. Унылый и  тусклый огонь желания таился в  волооких карих очах, что светились. В чертах лица виделось славянское и неуловимо варварское, татарское что ли, как то бывает у русских иль иных народов, что живут с ними рядом. Раскосые глаза и чувственный рот вызывали волнение, заставляя забыть о небесном. Она нравилась, такою хотелось обладать и делать ее наложницей. Дон Педро потянулся к портрету и коснулся полотна, не в силах совладеть впечатлением, что в раме совсем не картина, а живая и притаившаяся женщина. И к  недоумению… Изображение в раме ожило, русская взяла его за руку и бережно коснулась губами…

Потрясение  оказалось велико. Воин, он видел на своем веку достаточно ужасов и смертей, но здесь на мгновение едва не лишился чувств. Одно дело, когда привыкаешь к крови и убийствам, что давно уже стало работой.  Иное, когда вершащееся пред тобой    неподвластно разумению, дико и  донельзя странно. Придя в себя, Дон Хуан поднялся с холодного мозаичного пола, налил из кувшина и залпом выпил дорогое привозное вино. Оно заслуживало лучшего к себе отношения, он знал это, но  пренебрег этикетом, потому как находился один, вне окружения  слуг, а потом задумался. Ведь когда выпьешь, размышляется лучше, он знал то по опыту.

Все могло показаться, причудится, быть плодом разыгравшегося воображения. Но чутье подсказывало капитану, что чувства  не обманули. В жизни он твердо стоял на ногах и не считал себя мечтателем. Кто бы из воинов его отряда пушкарей не упал бы в обморок при проявлениях черной магии и нечистой силы? Потому он считал простительным небольшой казус, что стался с ним давеча. Нервы его крепки, а впечатлительность не суть дела, что оставляла с годами.

Дону Хуану Перейра  было известно, как надлежало поступать  в подобных случаях. О явных или тайных следах колдовства всем горожанам приказано сообщать в Святую инквизицию, а та уже примет меры. Скорее всего, жида после его  доноса прилюдно казнят и сожгут на костре вместе с портретом. Действо развеяло бы скуку и  доставило б потехи простолюдинам, падким на развлечения. Его же за  обнаруженную опасность делу веры, скорее всего, наградят или  повысят по службе.

Как и знал он,  Педро Хуан Перейра, бомбардир пушечников и капитан службы герцога, что делать ничего подобного не станет потому, как завладел сокровищем, с которым не намерен расставаться ни за какие блага земные. Понимал он, что сегодняшняя находка в жидовской лавке  есть главное событие его, хуановой жизни, ради которого, может, и  на свет появился.

Поколебавшись, он опять подошел к портрету и пристальнее вгляделся. Сейчас, когда в  доме стемнело и на улице был вечер, он придвинул подсвечник на столе так, чтобы картина осветилась лучше. Ему почудилось, что ярче на полотне не стало, пока не заметил, от изображения  излучается ровный и спокойный свет, и оно не нуждается в канделябрах.

Дон Педро протянул  к раме руку и удостоверился, что происходящее не обман, и ощущения  не подводят. С приближением длани к холсту лицо кареглазой  незнакомки оживилось, исполнилось внутреннего сияния, черты  прояснились, и она ожила. Тут он, как ожегшись, в волнении одернул руку, и легкая дымка на портрете восстановила спокойствие. Рыжая  вновь застыла в непринужденной позе, терпеливо ему улыбаясь. Он весь покрылся испариной, тщась понять тайну повторяющегося на глазах таинства. Подуставший, он еще несколько раз тянул к картине руку, но уже просто так, без душевного трепета, для того чтобы перепроверить наблюдения, и тогда волшебства не происходило, все оставалось, как следует, неподвижным. И его осенило: любовь дает этой женщине  жизнь, без него, чувства, она остается мертвой. Он кинулся, было к раме, чтобы  покрыть холст  поцелуями, но усилием воли остановил себя, а славянка  приняла неприступный вид. Дон Педро так и не решился в тот день еще раз повторять таинство и притронуться к ее телу.

Следующим днем за ужином капитан опять выпил  лишнего. Заморское привозное вино согревало душу и помогало мыслить.  Оно стоило многих денег, но он предпочитал его местному, кислому и излишне бодрящему, выпив которого хотелось бедокурить. Погруженный во вчерашнее, в пол-уха слушал он  глупые россказни жены о том, что волнует город.

Отец Вентега в церкви прилюдно пенял, что Дон Хуан не аккуратен в богослужениях и все чаще молитвы пропускает вечерние. Око недреманное Святой инквизиции всегда начеку, да, видать, чудище Левиафаново живуче: сколь ему голов не отрубай, новые вырастают. Промысел Божий в том и состоит, чтобы бедствиями народ проверить: кто действительно блаженства загробного стоит, а кому в исцеление на костре гореть, душу спасая. Ведьм обнаруживают с каждым разом более, и, несмотря на усилия горожан и всеобщий энтузиазм в этом деле, проку пока мало: домашний скот у крестьян  мрет, а цены на рынках безумно подскочили.

Дон Педро знал, что пока он на службе у герцога, голод ему не грозит. Беды народа не переживаешь как собственные, пока полнится чаша того терпения. Гроздья гнева еще не созрели. Чернь горазда к бунтам и охоча до крови  властителей и наместников. До Бога далеко, до воинства герцогова близко. Потому он все чаще ощущал на себе колючие, исподтишка бросаемые  взгляды и не питал иллюзий любви народной, зная что сделали бы с ним и его солдатами горожане, дай им волю. Воспрепятствовать такому развитию событий и было его работой. За беды же пусть виноватят Бога, которого он не любил, ведь считал себя  гиперборейцем.  Там были свои боги, грозные и веселые, не под стать здешнему, злому и мелочному. Хочешь дышать свежим воздухом – пореже ходи в церковь, где смердит от простонародья. Вот только супруга ему край надоела, а собственные мысли казались важнее, чем болтовня с бабой. Неожиданный шум и возня в прихожей отвлекли капитана и  вернули в опостылевшую каждодневную маету духа, что зовется человеческой жизнью.

Ему доложил слуга, еврей лавочник униженно ждет сиятельство сообщить чрезвычайно для того занимательное. Дон Педро вспомнил вчерашний заход в лавку и поморщился. До сих пор ни один иудей  и не осквернял порог его дома. Дон Педро был дитя своего времени и недолюбливал  хитроватый народец, хотя и не верил в россказни, преследующие евреев, что те пьют кровь христианских младенцев. В иной день он бы пришел в гнев от  мысли, что жалкий еврей допускает возможным пройти к нему, и непременно бы проучил наглеца. Но после вчерашнего стояния у портрета, чутье подсказало, что, видимо, тот знает тайну ... Желание разведать все о волшебной картине пересилило в нем брезгливость. Дон Хуан, удалив жену, приказал, чтобы лавочника допустили.

- Ты, жидовская собака, осмелился проситься в дом  советнику славного герцога и начальнику его пушкарей. После тебя придется вызывать священников, чтобы те кропили помещение святою водою. Горе тебе, если не сумеешь внятно объяснить своей назойливости и я не найду твои доводы  состоятельными,- заговорил он сурово, по привычке хмуря брови, как в тех случаях, когда общался с чернью и отребьем из народа.

Еврей валялся в ногах, размазывая  притворные слезы, просил внять просьбе: выслушать.
- Говори, - приказал Дон Педро.- Тот назвался Исааком и  стал оправдываться.
- Портрет имеет свойство оживлять изображенную на нем женщину. Исаак не успел сообщить об этом, потому как великий господин не стал ждать и минуты. Картина может принести владельцу горе или сделать того счастливым. Изображенная на ней славянка была в прошлой жизни ведуньей.

Как попал портрет к Исааку - слишком долгая история, чтобы он докучал вельможе. Стоит полюбить женщину, и она доставит владельцу плотские услуги. Она оживает, и ею можно пользоваться, как женщиной. Тогда тебя ждет блаженство, которое не получишь от дочерей земных, что во множестве на пути  каждого. Любовь есть условие счастья с ведуньей. Но если станешь пользоваться портретом просто так, без любовного вдохновения, тебя ждет несчастие. Тогда  она принесет смерть или горе. Жизнь пойдет под откос, и ты уже на земле познаешь  адовы муки. Бывало, что сей портрет доставлял бедствия владельцам. Исааку доподлинно известно о двух таких случаях, когда погибали достойные. Один -  преуспевающий маркитант, разбогатевший на войнах и составивший капиталы. Второй -  в цвете лет заболевший неизвестной болезнью и в одну ночь умерший юноша, сын досточтимых родителей.

Исаак почел необходимым рассказать все бравому капитану,  чтобы не знать неприятностей. Кроме прочего, еврей умеет молчать, а это качество как никогда ценно: инквизиция столь всесильна и везде имеет уши. Исаак знает, какой великой тайной он, лавочник, обладает, оставляя портрет у блестящего офицера. А посему ему необходимо заверение в крепости характера бомбардира пушкарей, что он серьезен в замыслах. Небольшая мзда была бы полезна, тем более, покупая волшебную картину в лавке, Дон Педро не ведал о ее необыкновенных свойствах.

Счастье, что может принести славянка, стоит немыслимых денег. Еврей снисходительно просит сиятельство снизойти к  просьбе и добавить толику средств ему в пропитание. Ведь счастье  за дукат не купишь. Жид не собирался продавать портрет, а просто вынес на свет, чтобы почистить, когда бомбардир пушкарей  застал его за  занятием. Великий господин знает теперь, что владеет сокровищем.
- Ты думаешь, сказал мне нечто, чего бы я не сумел узнать без тебя? – почувствовал гнев Дон Педро. -  А пробовал ли ты, жидовская собака, лапить ту женщину, что служанку?
- Как мог  бы я осквернять святыню, семьянин и иудей, боящийся бога Яхве?- сделал вид, что обиделся лавочник.

Исаак валялся в ногах и старался облобызать туфлю капитана, заливаясь послушными слезами.  Бомбардир швырнул  ему в лицо кошелек с разменной монетой и приказал слугам вытолкать надоевшего  взашей. Дон Педро не любил евреев.

Оставшись один, он задумался. Любить женщину казалось ему слабостью. Он во множестве владел ими, знал  без числа и смеялся над трубадурами, воспевающими избранниц. Он ведал, ради любви иные идут на смерть, но сам бы того не сделал. Все они,  в конце концов, одинаковы – такое заключение он вынес из своего опыта с женщинами. Даже устроены  схоже: принимают мужчину, раздвигая ноги, клянутся в любви, когда те пользуются ими как вещью. Бывает, что и кусаются, перед тем как застонут уже тогда, в концовке,- вспомнил он и плотоядно улыбнулся.

Потом помрачнел, подумал о нелюбимой жене, которая все полнела. А ведь была хороша, полгорода бросало на них восхищенные взгляды, когда они парой бродили улицами. Время безжалостно к женщинам. Впрочем, и сам  он изменился,- капитан  насупился.- Годы дают себя знать. Появилась одышка, чуток обрюзг, черты лица расплываются. Но в остальном он прежний, ловелас, хват жизни и брат самому черту. И конец его крепок, и не скоро потеряет в функциональности.  Дон Педро  кликнул жену, чтобы та приказала служанкам прибрать остатки ужина.

… На следующий вечер Дон Хуан в предвкушении  любовной утехи был, как всегда рассеян. За ужином, попивая дорогое вино, вполуха слушал он привычные бредни супруги. Жена, как обычно,