Марина умерла в начале весны. В первых числах марта, когда установились солнечные дни, и таял снег, и звонкие ручьи бежали по склонам вниз, к оврагам и речкам, а с крыш катилась веселая капель, замерзавшая ночью в длинные хрустальные сосульки, она тихо угасла в ночь на субботу. Заснула вечером, а утром не проснулась. Не болела, никогда ни на что не жаловалась… Андрей узнал об этом накануне похорон, как только приехал из командировки. Бежал, задыхаясь, от вокзала, метался по рынку в поисках ее любимых роз…
Они познакомились на улице. Он неспешно прогуливался, коротая время до электрички, и на перекрестке, пережидая поток транспорта, увидел девушку в снежно-белой кофточке, с большими белыми бантами, она также неспешно шла по улице, и ему показалось, что вдруг стало светлее, хотя, небо было затянуто темно-синими тучами, и ожидалось, что вот-вот разразится гроза…Он заговорил деланно развязно:
— Ну, что, школьница? Отучилась?
Она смущенно улыбнулась и ответила, как ему показалось, немного дерзко:.
— Последний звонок!..
Они перекинулись еще двумя-тремя ничего не значащими фразами, и не сговариваясь, пошли в одну сторону. Андрей неожиданно оробел. Задавал ей вопросы, понимая, что они глупые, и она односложно на них отвечала, тоже смущаясь. Он как-то сразу стал говорить ей «ты», она же говорила ему «вы», и это несколько коробило Андрея. Ему казалось, что она словно бы подчеркивает, что он много старше ее, и тем самым она как бы проводит незримую черту, за которую еще не известно – можно ли будет когда перешагнуть.
Они стали встречаться, гуляли по улицам, она показывала ему город, реку, парк… В их небольшом городе не было особенных достопримечательностей, только река, да парк, да поросшие хвойным лесом окрестные холмы, но Андрею казалось, он не видывал в жизни прекраснее города, не видел ничего живописнее этих лесистых холмов, очаровательней этой неширокой извилистой речки… Уезжая в командировки, он страдал, скучал, все вокруг казалось мрачным и унылым, и время тянулось неестественно долго. Зато, как радостно стучали колеса поезда, когда он возвращался домой! И как он бежал с вокзала, и как громко колотилось сердце, когда он видел вдали ее тоненький, стройный силуэт!.. И снова гуляли по городу, и не могли нагуляться, и говорили – не могли наговориться, не могли надышаться, и даже молчать им было радостно вдвоем… А какое лето стояло! Волшебное, теплое, ласковое, пронизанное запахами полевых трав и утренней росы. Шел дождь, и Андрей ненавидел дождь, и переживал – придет ли она, и она приходила, они прятались под зонтик, прижавшись друг к другу, и не было на свете для него ничего радостнее и милее этого дождя. Так и пил бы его холодные струйки, как нектар!.. Наступала осень, желтые листья, тихо кружась, устилали все вокруг, становилось прохладно, сумрачно и тревожно. Она приходила, и не было прекраснее времени, чем осень, и опавшие листья горели золотом, и все вокруг приобретало вид сказочный и таинственный… Наступала зима, с ее морозами и вьюгами, заметала все вокруг, становилось холодно и неуютно. Она приходила, он брал ее озябшие ладошки в свои руки и согревал своим дыханием, и казалось ему, что нет времени года лучше зимы: зимой можно держать в руках ее ладони, и хотелось, чтобы никогда эта зима не кончалась…
Как-то они шли по улице, как обычно никого и ничего не замечая вокруг, нечаянно их руки встретились, и дальше уже они пошли рука в руке. Она не отнимала свою руку, и от этого ее прикосновения голова у него шла кругом, они оба молчали, и так славно, так красноречиво было это молчание, и погода была прекрасна, и солнце светило особенно ласково… И вдруг навстречу появился грозного вида мужчина. Она замедлила шаг и произнесла чуть слышно и немного испугано: «папа» - словно предупреждая Андрея, и осторожно высвободила свою руку. Ее отец молча смотрел на Андрея... Вид его ничего хорошего не предвещал.
— Иди домой, — бросил отец Марине, глядя в упор на Андрея— а мне надо
поговорить с молодым человеком.
Она не двинулась с места, и отец, нахмурив брови, прикрикнул на нее:
— Я сказал – домой! С тобой я дома поговорю!
Она опустила голову и медленно пошла. А отец ее вперил взгляд в Андрея, долго смотрел прямо в глаза, и Андрей изо всех сил старался выдержать его взгляд, не отводя свой.
— Тебе сколько лет? — наконец, спросил он.
— Ну-у… двадцать… четыре, —неуверенно ответил Андрей.
— Двадцать четыре?..
— Двадцать восемь…
— Двадцать восемь!.. А ей – знаешь сколько?.. Не знаешь? Я подскажу: ей
шестнадцать. Она еще ребенок! Что ты вяжешься к ней? Тебе баб мало?
— Ну, этот недостаток легко исправим, — криво улыбаясь, попробовал
отшутиться Андрей, — года через три-четыре…
— Года через три-четыре из тебя уже песок посыплется! – отрезал ее отец. —
На что ты ей, такой мухомор, будешь нужен?..
Оба замолчали. Ее отец смотрел, набычась и ожидая ответа, но ответа не последовало. Он подступил ближе, неторопливо забрал в руку ворот рубахи Андрея, притянул к себе, и, глядя ему в глаза, зловеще спросил:
— Слушай, парень, ты знаешь, кто я?
Андрей не ответил.
— Я работаю в милиции, — сказал он со значением, и уточнил: —
заместитель начальника отдела. Я тебя в тюрьме сгною, если еще раз увижу возле Марины!.. Ребра переломаю! Ты понял?
У Андрея пересохло во рту, он кивнул согласно, но ее родителю этого было мало.
— Я спрашиваю: ты – понял?
— Понял, — уныло ответил Андрей, и отец ее отпустил его ворот.
— Ну, то-то же!.. Гляди у меня!
Он повернулся и пошел прочь, размахивая руками, и по его рукам было видно, как сильно он гневается. Достанется Марине! — подумал Андрей. Еще побьет, чего доброго, милиционер, что с него взять.
Они продолжали встречаться, не смотря на угрозы ее отца, хотя, Андрей относился к ним весьма серьезно. Но что-то неумолимо влекло его к этой девушке… Они ходили вместе в кино. Приходили к кинотеатру, каждый своей дорогой, изо всех сил делая вид, что незнакомы, но всякий раз их места в зале оказывались рядом, и когда гас свет и начинался сеанс, он брал ее руку, и так сидел до конца фильма, ничего вокруг не видя и не слыша.
Они гуляли по городу, он угощал ее мороженым, и она ела, сосредоточенно копаясь деревянной тросточкой в стаканчике с таки увлеченным видом, будто ничего, кроме этого мороженого, на свете ее не интересовало. И он искоса поглядывал на нее, любуясь ею, и на душе было так светло и радостно, словно бы и в самом деле ангелы вдруг спустились с небес.
Он никогда не робел перед девушками, в кругу знакомых слыл бабником, а перед Мариной терял всю свою уверенность, и часто бывало так, что язык его заплетался, и он говорил какую-то совсем уже несусветную чепуху, и ноги делали неуверенные шаги. Ему казалось, что он выглядит перед ней нелепым и старым, он пытался шутить, рассказывать глупые анекдоты, какие-то совершенно уж невероятные и неестественные истории, пробовал говорить, как ему казалось, на молодежные темы, и от этого еще больше терялся и нес какую-то чепуху, и она это видела и страдала за него. Он видел, что она страдала за него, и от этого ему становилось радостно на душе!
Он ни разу не попытался ее обнять, единственное, что мог себе позволить – это взять ее руку, и уже от этого прикосновения терял голову. Не то, чтобы он боялся ее отца, хотя угроза его была весомой, и он не забывал о ней ни на минуту… Возможно, что она ожидала от него более решительных шагов, но он боялся спугнуть очарование невинности.
В городе знали об их отношениях, многие судачили, осуждая его, что, мол, «как не стыдно кобелю этакому, девочку с толку сбивать», кто-то наверняка и родителям докладывал, не без этого, но после того разговора с ее отцом, тот больше к Андрею не подходил.
Он исподволь, еще не вполне признаваясь самому себе, начал строить планы. Совсем немного осталось до ее совершеннолетия, а там... Он был абсолютно уверен, что они будут вместе, и стал присматриваться к объявлениям о продаже домов, ему хотелось иметь свой дом. Именно – свой дом, не квартиру. Хорошо бы за рекой, там, где они любили гулять, есть какое-то особенное очарование в этих тихих, тенистых улочках, какой-то особенный здесь воздух… Здесь ходила она… Он часами бродил по улицам, присматриваясь и выбирая, и все дома ему нравились именно потому, что она здесь бывала, и тоже смотрела на них. Но купить было не так-то просто…
Он подошел к ее дому, и еще издали увидел толпу. Женщины в черных платках переговаривались вполголоса, мужчины в строгих костюмах молча курили, цветы, венки… Сердце екнуло и провалилось, леденящий страх охватил его, и ноги подломились. Его заметили, разговоры стихли, перед ним молча расступились. Он старался унять лихорадочную дрожь, которая начала бить его, сжал в руке букет, не замечая, не чувствуя, как острые шипы тут же впились в ладонь. Собравшиеся молча смотрели на него, и тишина показалась ему пронзительно-звенящей и зловещей, и казалось ему, что смотрят на него с укором. Кто-то вполголоса произнес: «Загубил девку…» - может, о чем-то своем, скорее всего, что о своем, но Андрей отнес это на свой счет, и согнулся, как от удара.
Она лежала, как и полагается в таких случаях, вся в белом, с закрытыми глазами, и была неестественно красивая и юная, почти ребенок, не смотря на то, что лицо кое-где уже стало приобретать землистый цвет. Андрей склонился над ней, прижался губами к ее губам, и невольно вздрогнул от пронзившего насквозь ледяного холода и страха. Он только в этот миг осознал, что ее уже нет, что жизнь ушла и уже никогда не вернется. И от этого лихорадило все больше. Где-то неподалеку бухала музыка, он слышал ее ритмы… В такую минуту и музыка! Как они могут... Господи, это же кровь стучит в висках… Он положил розы и попятился назад, не сводя глаз с ее лица, повернулся, и взгляд его встретился с ее отцом. Андрей открыто и дерзко взглянул ему в воспаленные глаза, словно бы хотел сказать: И ты считаешь, что я погубил ее?.. Ну, бей!.. Гони меня! Сажай в тюрьму!.. Отец ее подошел к нему так же неспешно, как тогда, и сказал негромко:
— Вот оно, видишь, как…
Голос дрогнул, он отвернулся и, не прячась, смахнул ладонью слезу. Затем, не глядя на Андрея, обнял его за плечи и произнес срывающимся голосом:
— Прости, Андрюша…
И от этого его «Андрюша» в душе Андрея все перевернулось, накатила горячая волна, ком в горле мгновенно распух до невероятных размеров, и крик, дикий, нечеловеческий, начал рваться из груди. С трудом подавляя спазмы, Андрей высвободился из объятий, и, расталкивая людей, бросился прочь. Завернул за угол дома, где никого не было, и тут силы оставили его, он рухнул на плотный, слежавшийся снег, и уже не в силах сдерживать себя, разрыдался.
Он катался по снегу и выл, зажав лицо ладонями, чтобы никто не слышал, тело содрогалось в рыданиях, выталкивало их откуда-то из глубин сознания, и с каждым толчком уходило все то светлое и радостное, что переполняло его все эти дни, все его надежды, все мечты. Ему казалось, что и сама жизнь постепенно покидает его… А в чистом, безоблачном небе равнодушно висел черный солнечный диск.
