ПРОСТИТЕ МЕНЯ, ЛЮДИ…
Оглушённого, его втолкнули в какой-то бункер и оставили лежать на бетонном полу. Вокруг сновали люди в камуфляже и с оружием, он мог их различать сквозь песок в усталых глазах. Вот один подошёл, ткнул ботинком в шею, спросил с сильным акцентом:
-Рюсский?
Он промолчал. Последовал сильный удар в бок.
-Рюсский?
«Вот ведь попал…»
-Рюсский, рюсский, - зло выдавил он сквозь разбитые губы.
-Это хорёшо. – И тут же новый удар. – Не надо кривиляться.
Его усадили на стул. Дыхнули в лицо дымом.
-Жить хочешь, рюсский?
-Курить хочу…
Удар в лицо.
-Отвечать на вопрос! Жить хочешь?
-Ну, хочу. – Он был слишком молод для другого ответа.
-Хорёшо… - Холодные серые глаза, костистый нос, тонкие губы. - Мы не будем тебя убивать. Мы только будем играть. Раздевайся. Бистро!
Ему пришлось раздеться догола. Затем со спины на запястьях щёлкнули наручники, его толкнули в спину, и он заковылял на выход, несколько раз поскользнувшись на осклизлых крутых ступенях. Там он постоял голый, поёживаясь от сырого ветра и острого чувства стыда.
-Пшёл, рюсский! – крикнули ему. – Вперёд иди, не бойся!
Он пошёл, некрасиво вихляя ягодицами и стреножено поводя плечами. Метров через пятьдесят раздался выстрел, пуля обожгла плечо и сзади одобрительно загоготали. Потом ещё выстрел, ещё… Пули рвали его плоть. Вот одна просвистела между ног, и животный ужас сдавил мошонку: «Куда целят, сволочи?» Он заплакал, попробовал побежать, споткнулся и едва не упал, сделал ещё несколько неуверенных шагов… и тут в лицо ему полыхнуло горящей землёй, тело свилось в комок нестерпимой боли и повисло на солнечном круге…
..Очнулся он в палате, весь в бинтах и трубках. Весь в огне. На стон подошёл врач, покачал головой:
-Гляди-ка, ожил… Терпи парень, сейчас уколемся!
С солнечного круга он слез только через неделю, а ещё через одну наконец-то обрадовался, что каким-то чудом остался жив, и даже не очень пострадало лицо - один глаз всё-таки видел. Как-то заглянул командир, извинился, что с пустыми руками. Рассказал, что ребята обнаружили его, когда возвращались ночью с разведки. Ни о чём его особо не расспрашивал, но он начал говорить сам, и командир всё темнел и темнел лицом. «Значит, на минное поле погнали, да и ещё и покуражиться решили… Ладно, ты выздоравливай»
Примерно через месяц, когда он уже бодро вышагивал без костылей, за ним зашли. В блиндаже показали кого-то в иноземном камуфляже: «Не узнаёшь?» Костистый нос, тонкие губы, впалые замазанные серым глаза. «Он…»
Наёмник что-то споро лопотал по-своему, пока командир не подошёл к нему и от души не зарядил по тощей небритой физиономии. «Говори по-русски, гад… Не понимаешь?» Он достал пистолет, взвёл курок. «Но это есть нецивилизованно! Я есть сольдат!» - тонким голосом вскинулся пленный. «Солдат? С винтовкой из-за кустов по гражданским палишь – и считаешь себя солдатом? А что такое прямой контакт, знаешь?» И командир зарядил снова. Из хрящевого отростка на лице пленного обильно закапало. «Не надо бить, пожалюйста!» - «Ладно…. Мы тебя отпустим. Пойдёшь к своим и расскажешь о прямом контакте. И что больше мы вас в плен брать не будем. Но сначала попросишь прощения»
Пленного раздели, оставив в нижнем белье. На запястьях со спины щёлкнули наручниками, на грудь повесили табличку : «Я убивал вас от скуки. Простите меня, люди». К нему подошёл священник, спросил: «Вы зачем сюда заявились, проклятые?» - «Проклятые… Damned… Why?» - «Вай-вай… Заключили сделку с богом и думаете, что избранными стали? Так ведь сделку можно только с диаволом заключить». Затем на машине его отвезли в зияющий выбитыми стёклами посёлок, высадили на главной улице. «Иди к своим. Иди-иди, не бойся, яйца не отстрелим». Он пошёл, опустив голову, и тем не менее постоянно натыкаясь на хмурые взгляды стоящих вдоль дороги людей. Никто не сказал ему ни слова, не оскорбил, не плюнул; кто-то придерживал бесившуюся собаку. Он шёл по дороге с трясущимися губами, втянув голову в плечи, и уже миновал последний дом, как воздух наполнился свистом и где-то совсем рядом разорвался снаряд. Стреляли от своих. «Это не есть честно!» - завопил он и некрасиво побежал куда-то в бок. Стреляли густо, и когда обстрел закончился, его нашли лежащим в поле, с остатком таблички на истерзанном теле: «…Простите меня, люди»
