После взрывов рейхсмостов, рейхсвокзалов, рейхспочтамтов с рейхстелеграфами, рейхсфабрик и заводов (тоже, понятно, рейхс), рейхстюрьмы, рейхсканцелярии, рейхспубличного рейхсдома для господ рейхсофицеров, а также пивной на углу Фридрих-Штат-Палас и имени Коминтерна, за что он получил от бригаденфюрера Шелленберга строгий устный выговор без занесения в учетную карточку члена АБВГД со дня рождения, штандартенфюрер Ширлиц-Мырлиц уныло брел по окружающим его бескрайним руинам на конспиративную квартиру, засекреченную до такой степени, что ее адреса не знал даже он сам. В правой руке он нес обычный с виду акушерский саквояж, на дне которого под грудой пеленок, распашонок, памперсов и сникерсов, прокладок и портативных гинекологических кресел лежал остаток – килограммов сто, не больше – отличного индийско- цейлонского, замаскированного по чайную заварку динамита, который передала ему на швейцарско-мордовской границе подозрительно пьяная в сисю учительница математики, она же – абсолютно трезвый связной из Центра Международной торговли на Красной Пресне. Ничего не поделаешь, приходилось подрабатывать: мировой кризис, падение нравов, тяжелые времена, железные игрушки, регулярные падения головой на асфальт…
Еще, что ли, чего- нибудь подзорвать, пугливо озираясь на окружающие его руины, устало думал Шмырлиц, остервенело при этом расчесывая грудь, живот, голову и руки с ногами (он не успел посетить рейхсбаню, потому что он значилась под номером один в его рабочем списке на уничтожение: там любила париться высшая партийная верхушка, но в этот день агент-истопник запил и верхушка парится не пришла, чем спасла себе свою верхушечную жизнь) и ощущая противное урчание в желудочно- кишечном тракте ( столовые, кафе и рестораны шли в списке сразу за баней).
Наконец, он добрался до цели. Мрачный, как вся его бестолковая жизнь, пугающих размеров, шестнадцатиэтажный дом, построенный по проекту известного то ли архитектора, то ли скульптора, то ли просто гения по фамилии ЦэРэТэ, единственное здание в округе, не взорванное им лишь потому, что взорвать его было совершенно невозможно (такого дикого количества взрывчатки не мог вместить ни один акушерский саквояж), приветливо встретил его черными траурными провалами на месте оконных рам и весёлой гробовой тишиной. Последний раз Шмырлиц наслаждался такой тишиной в том парке культуры и отдыха под Потсдамом, откуда отправлял в бессрочную командировку своего лучшего агента Клауса в исполнении заслуженного артиста Льва Дурова…
Кляня последними фашистскими словами доблестных партизан из отряда «За сплошную приватизацию!», взорвавших единственный работавший до самого последнего мгновения весны лифт, когда туда вперся адъютант Шольц, кровавый Шольц, прозванный так из-за его любви к кровяной краковской колбасе, Шмырлиц поднялся выше последнего этажа и остановился перед незаметной дверью на чердак. На крохотной лестничной площадке пахло зубной пастой «Блендамед», жевательной резинкой «Ксилит без сорбита» и знакомой мочой. Шмырлиц принюхался и попробовал её на язык и на зуб. Да, это была моча штандартенфюрера Холтоффа. Значит, он не погиб тогда, весной, на горном перевале Жан-Поль-Бельмондо, что в ста километрах от итальянско-турецкой границы с поворотом на деревню Гадюкино. Какие они, право живучие, эти холтоффы-гадюки…
В правом среднем ухе что-то противно запищало. Рация, понял он и шумно, с надрывом высморкался. Это означало: задание Центра выполнено, водокачка взорвана, перехожу на прием. Писк, однако, не прекращался, и Шмырлиц, скривив губы, ласково шепнул в свое правое ухо:
- Ну, чего еще-то, Василий Иванович? Достал уже своими невыполнимыми заказами!
- Осторожней, - услышал он трогательно знакомый голос из Центра. – На конспиративной квартире - засада. На всякий случай сообщаю, что памятник тебе мы уже заказали. Стоимость будет вычтена из командировочных. Поминки решили не проводить из конспиративных соображений. Прощай, наш боевой товарищ.
- Прощайте, Василий Иванович! – взволнованный вниманием высокостоящего руководства (уже и памятник сочинили, суки!) ответил Шмырлиц, наблюдая как медленно открывается чердачная дверь, ведущая прямо в мрачные гестаповские подвалы…
- О, майн готт! Бригаденфюрер! – и Шмырлиц шутливо взял под козырек. – Какая, едрить-твою-разъедрить, неожиданная встреча на Эльбе!
- Не надо песен, Шмырлиц, вы не на Привозе, - устало ответил Мюллер, вяло пожимая протянутую руку. – Вы ведь прекрасно знали, что я - здесь, - и вдруг озорно, прямо-таки по-пионерски, подмигнул. – Ну, как я вас перевербовал? За пол - минуты? А?
- Я всегда считал вас, бригаденфюрер, серьезным противником. – честно признался Шмырлиц, и, как бы нечаянно скривив рот и как бы находясь в задумчивости, начал покусывать свое левое ухо, что означало сигнал провала. Закрыв глаза, он представил, как в столовой на Лубянке после этого сигнала начали срочно варить прощальный компот…
- Только что на это скажет партайгеноссе?
-Зря ты так, дружище Максимыч, – грустно сказал дружище-Броневой и вытер со своего генеральского носа скупую мужскую соплю. – Я ведь и в Центр могу пожаловаться на такое твое антипартийное поведение. А что тогда подумает товарищ Жюков?
И, размазывая по своим склеротическим щекам свои крупнокалиберные слезы, тихо скрылся за дверью. Сдает старик, тепло подумал Шмырлиц. Не пустил. Взял весь удар на себя. Какая же он все - таки скотина…
Он спустился вниз, вышел на улицу. Холодало. Со стороны реки Одер задувал свирепый, ледяной, истинно арийский норд-ост… Шмырлиц вдруг вспомнил теплый китайский зюйд- вест, свою китайскую молодость, солнечный Пекин и двадцатые Олимпийские Игры, на которых по личному распоряжению товарища Дзержинского выступал под псевдонимом «Елена Исинбаева»… И когда привычно запрыгнув на пять ноль пять ( не считая шеста), он так же привычно слушал восторженный рев многомиллионной толпы, то перед его глазами стояли родные русские березки с родными русскими салазками… Однако надо где- то переночевать, озабоченно подумал Шмырлиц и пожалел, что поторопился со взрывом публичного дома. Придется идти к отважной радистке Кэт, пересилив себя, решил он. И не хочется к ней, любимой, а надо…Есть такое партийное слово… Тем более, что по всем законам конспирации она уже давно должна родить… И, кажется, уже не один раз… Интересно, на каком родном языке она кричала в роддоме имени товарищей Клары Цеткин и Розы Люксембург?
Да, решено. Иду к Катюхе, сказал сам себе Шмырлиц, доставая из своих широких фашистских штанин свой проверенный русский наган. Неплохо бы сейчас похлебать горячих щец да с потрошками, не отказавшись при этом и от рюмки от водки. А завтра улететь к чертям собачьим в какую- нибудь Южную Америку. Там хорошо. Там сейчас недобитые фашисты. Там для меня еще есть работа…
Игнорируя тоскливые завывания ветра, он шел вперед, смело глядя пред собой высоко поднятой головой. Так и должен смотреть человек, который может честно смотреть всем в глаза. И он, конечно, не замечал, как вокруг, с печальным шелестом, плавно кружа на ветру и беззлобно матерясь, падали и падали грустные плейшнеры…
