вступительные. Как Ольга и предполагала, на факультет информатики конкурс составил пять человек на место − больше было только в университете на юридическом.
Собеседование с медалистами проводилось в Политехническом институте до начала вступительных экзаменов, чтобы те, кто его провалил, могли принять участие в общем конкурсе. Для Лены оно обернулось милой беседой о математике, компьютерах и планах на будущее. Беседовали с ней заведующий кафедрой и Гарри Станиславович, знавший ее, как облупленную. Поинтересовавшись пределами, до которых она добралась в своем увлечении математическими методами программирования, и любимой литературой, они помечтали о том, какой прекрасной была бы их жизнь, если бы все абитуриенты знали хотя бы одну десятую того, что знала Лена. И хотя бы на одну сотую были так же, как и она, увлечены наукой. Затем, поздравив Лену с почетным званием первой первокурсницы, очень тепло с ней распрощались. После ее ухода они еще долго вздыхали о минувшей молодости, смертельно завидуя тому, кто покорит сердце этой юной прелести.
— Есть такой обормот, — сказал Гарик, — он у наших на информатике отирается. Победитель олимпиады. Я его с ней не раз видел.
— И что он собой представляет?
— Как тебе сказать? По-моему, кроме смазливой рожи, ничего особенного. В смысле ума и интеллекта он и она — земля и небо. Но она в него влюблена, это факт.
Поздравив Ольгу с поступлением дочери в институт, Миша сообщил, что отправляет ее в столицу на совещание по актуальным проблемам высшей школы.
Миша знал, что у Ольги скопилось немало весьма ценных идей, как поднять уровень знаний точных наук у основной массы студентов, а не только у отдельных вундеркиндов. Здесь была и идея о привлечении самих студентов к процессу активного приобретения знаний − вплоть до участия их в чтении части лекций на избранные темы и научной работе с младших курсов. И идея создания банка лучших лекций, чтобы студенты, по тем или иным причинам пропустившие их, могли просмотреть соответствующую компьютерную запись. И идея раннего приобщения талантливых детей к математике. Ведь известно, что особенно ярко способность к абстрактному мышлению проявляется у детей в раннем возрасте, когда ребенок ежеминутно впитывает в себя огромное количество информации — зачастую весьма абстрактной.
Яркой иллюстрацией к этой идее могла послужить и сама дочь Ольги, влюбившаяся в математику с малых лет, и без всякого принуждения, а наоборот, с огромным удовольствием поднимавшаяся все школьные годы к ее высотам. Поэтому Миша посоветовал Ольге взять на совещание Леночку, чтобы наглядно продемонстрировать, чего может достичь человек, с раннего детства игравший в задачки и примеры, как в кубики и головоломки.
Когда Ольга предложила Лене поехать с ней в Москву, та, немного подумав, согласилась. Тем более, что Ольга собиралась еще и посетить Питер, побывать на могиле родителей и встретиться с шефом — хоть и сильно постаревшим, но все еще державшимся.
— А как к этому отнесется Дима? — осторожно спросила Ольга. — Мне кажется, он будет резко против. Ведь получается: ты сама поступила, а его бросаешь в самый трудный момент.
— Дима, конечно, закатит мне скандал, — вздохнула Лена. — Но, честно говоря, я не хочу оставаться, мамочка, с ним без тебя. Он в последнее время стал такой... неуправляемый. И почему-то совершенно убежден, что все сдаст на тройки без проблем. А я уверена — на физике он пролетит.
— Что, так плохо?
— Да. Мы проработали более-менее две трети программы, а за остальное он и не брался. Вся оптика для него — темный лес. И главное, я ему нужна только, как надзиратель. Он все прекрасно может выучить сам. Когда хочет. Но рядом со мной его хватает на пять-шесть задач — дальше он смотрит не столько в тетрадь, сколько на меня. Одни поцелуи да объятия на уме.
— Леночка, но он тебя любит — чего же ты от него хочешь? Он не может иначе.
— Вот-вот, он то же самое говорит. Мама, если я с ним останусь, ну... ты сама можешь представить, что произойдет. Мне с ним тогда не справиться. Но это не самое страшное. Я потом его вообще не заставлю заниматься. Он же такой... увлекающийся, пойдут сплошные объятия и поцелуи.
Да и я сама... Когда он меня так целует, совсем перестаю соображать. Какие уж тут занятия! И это в разгар вступительных. Тогда он точно на физике пролетит — я уверена.
— Лена, неужели тебе самой этого не хочется?
— Ну почему — не хочется? Честно говоря, я не знаю. Но дело не во мне. Мне хочется, чтобы он поступил. Даже страшно подумать, что с ним будет, если он завалит экзамены. Боюсь, никакая мама ему тогда не поможет — ты ведь знаешь ваши порядки.
— Да уж. Если провалит экзамен, тогда, конечно. Жалко будет. А ты думаешь — в случае твоего отъезда он будет заниматься?
— Обязательно. Я его уже не буду отвлекать. Он будет знать, что, если поступит, мы едем в лагерь на море, а если не поступит, его ждет осенью армия. Значит, ему ничего не останется, как учить и учить.
— Ну, что ж. Может, ты и права. Только я не представляю, как ты ему об этом скажешь. Он тут такое устроит!
— А когда мы едем?
— Чем раньше, тем лучше. Хорошо бы сегодня вечером. Ближайший поезд через три часа. Собирать нам особенно нечего, только самое необходимое.
— Тогда я ему звоню.
— Ну-ну, звони.
— Дима, это я, — осторожно сказала Лена в трубку. — Да, уже вернулась. Почему быстро? Нормально. Минут десять беседовали. Да, все в порядке, поступила. Можешь меня поздравить. Тут такое дело. Понимаешь, маму посылают на совещание в Москву и она просит меня поехать с ней. Она хочет меня продемонстрировать его участникам в качестве подопытного кролика. Мол, вот чего можно достичь, если с малых лет ребенок будет играть в задачки и примеры. На сколько? Недели на две-три. Мы еще в Питер хотим заехать.
— Не-е-ет! — заорал Дима в трубку так, что у Лены зазвенело в ухе. — Я тебя не отпускаю, слышишь! Нет, нет и нет! Никуда ты не поедешь! Ты что, хочешь, чтоб я экзамены завалил, да? Сама поступила, а меня бросаешь?
— Димочка, — как можно ласковее сказала Лена. — Ну не надо так расстраиваться. Ты прекрасно справишься и без меня. Я тебе только мешаю. А так — тебя ничего отвлекать не будет. И потом, я же должна помочь маме. Тем более, что это просьба заведующего кафедрой.
— Ничего не хочу знать! — ожесточенно закричал он.— Я не могу без тебя дышать! Мне просто не хватит кислорода! Ты что, хочешь, чтобы я задохнулся? Скажи, ты этого хочешь? Я не могу не видеть тебя каждый день! Целых три недели — да я умру от тоски! Леночка, умоляю, не уезжай. Ты мне нужнее, чем твоей маме.
— Дмитрий, немедленно прекрати истерику! — услышала Лена голос Натальи Николаевны. Видимо она взяла параллельную трубку. — Езжай, Леночка, не обращай на него внимания. Пусть сидит дома и занимается. Избегался туда-сюда — сколько можно? Дай девочке отдохнуть от себя.
— Что он сейчас делает, Наталья Николаевна? — спросила Лена, заметив, что Диминого голоса не стало слышно.
— Лежит на диване, закрыл голову подушкой и мычит, как больная корова. О, вскочил и куда-то понесся. Наверняка, к вам. Если будет сильно докучать, гоните его в шею. Совсем спятил на любовной почве.
И действительно, через весьма непродолжительное время загремел звонок. Явился Дима.
— Ты меня любишь? — стал он приставать к Лене, спешно укладывающей в чемодан свои и Ольгины вещи. — Нет, ты меня не любишь!
— Люблю, — уверенно отвечала Лена, не прекращая своего занятия. — Если бы не любила, так бы и сказала. Дима, пожалуйста, возьми себя в руки.
— Почему, почему все имеют на тебя право — только не я? Твоя мама, ваши знакомые, ее начальство. Сколько это будет продолжаться?
— Дима, ты неправ, — попыталась возразить ему Ольга. — Конечно, я имею на нее больше прав, чем ты. Ведь я — ее мама, а ты пока еще формально — никто.
— Не вмешивайтесь, Ольга Дмитриевна! — заорал Дима, но, взглянув на потемневшее Леночкино лицо, осекся. — Ой, простите меня! Я нечаянно — я не хотел.
— Ну, вы решайте сами, — Ольга повернулась, чтобы выйти из комнаты. — Действительно, мне не следует вмешиваться.
— Мама, постой! — Лена посмотрела на Диму потемневшими от гнева глазами. — Дима, если ты еще когда-нибудь позволишь себе повысить голос на мою маму, между нами будет все кончено. Запомни это.
— Леночка, Ольга Дмитриевна, простите меня! — Дима сел на стул и закрыл лицо ладонями, чтобы не заплакать. — Лена, это я от отчаяния, неужели ты не понимаешь? Я не могу не видеть тебя каждый день — я ведь из-за этого и в школу твою перешел. Все последние полгода мы виделись каждый день. А тут — три недели врозь. Нет, это невозможно — я не вынесу!
— Димочка, ну, что ты! — Лена подошла к нему и обняла за шею. — Я тоже очень тебя люблю! Но что же делать, если жизнь так устроена? Люди расстаются, потом снова встречаются. Представь только: ты поступил, я возвращаюсь, и мы вместе едем на море. Какое будет счастье!
Он обхватил ее талию, прижался к ней лицом и застонал, как от боли. Не в силах больше наблюдать эту драму, Ольга ушла на кухню.
Минут через десять они явились туда же. На лице Димы застыло выражение тупого отчаяния. Лена старалась держаться спокойно, но было видно, что и ей это спокойствие дается нелегко.
— Мамочка, давайте пообедаем, да Дима нас проводит на вокзал. Проводишь, Димочка?
— Провожу, — хмуро ответил Дима. — Оставишь мне свой московский и питерский телефоны. Буду тебе каждый вечер звонить − а то ты совсем меня забудешь.
— У тебя же есть наш московский телефон — он тот же самый. А когда приедем в Питер, я тебе позвоню.
На вокзале Дима держался из последних сил. Перед посадкой Лена сама его поцеловала в щеку. Потом он долго бежал рядом с ее вагоном, пока не кончился перрон. Тогда он бессильно опустился на ступеньку и стал глядеть вслед быстро удалявшемуся поезду.
Он все смотрел и смотрел, представляя, как она сидит со своей мамой в купе, разговаривает с попутчиками — пожилой семейной парой — смотрит в окно. Он, только он один, должен сейчас смотреть на нее и разговаривать с ней, и находиться рядом, а не какие-то посторонние люди, включая ее маму. И именно он лишен этого счастья. Где же справедливость?
Так он сидел и глядел вслед давно скрывшемуся поезду, может час, а может два — он потерял счет времени, пока его не окликнул какой-то железнодорожник.
— Эй, парень, с тобой все в порядке? — спросил он, подойдя к Диме вплотную. — Может, помощь нужна?
— Нет, ничего, спасибо, — пробормотал Дима, вставая. Его слегка знобило. Плохо соображая, он поплелся в здание вокзала, выпил там газировки и поехал домой.
Дома ему стало совсем худо. Положив руку на лоб сына, Наталья Николаевна обнаружила, что тот весь горит. Температура поднялась до сорока, затем начался бред. Бред сводился к одной фразе: “Лена, не уезжай!”
Пришлось вызывать "Скорую". Диме сделали укол, после чего он заснул и проспал до утра. Наутро он встал здоровым, но очень грустным, и начал бесцельно слоняться из угла в угол.
— Хватит дурью маяться! — рассердилась, наконец, Наталья Николаевна. — Или ты начнешь заниматься, или про Лену забудь. Будет она тебя ждать из армии, как же! Зачем ей такой размазня?
Эти слова возымели действие, и Дима сел за учебники. Лена ему расписала задания на каждый день
