Иллюзия боли

– ворчит Эдван.
Он забивается в угол и отключается на… трудно определить, на сколько.
Вшитые экраны комбинезона не говорят ему ничего.
Скажем, он отключается на полчаса. Ему кажется, что на полчаса.
Почему бы и нет?
Полчаса сна.
Потом неожиданный эмоциональный взрыв выбрасывает его из забытья.
Он подскакивает, ковыляет к клавиатуре и начинает засыпать невидимого и неведомого ему собеседника вопросами.
«Кто вы такой? Как вас зовут? Я – Эдван Сёркен, пилот. Как вас зовут? Почему мне до сих пор не прооперировали ногу? Нога распухла, я постоянно ощущаю боль. Это плохо? Это очень плохо? Почему вы меня обманываете? Почему вы не говорите мне правду? Почему бы вам не представиться? Кто у вас главный? Почему вы не соедините меня с руководством? С моим или вашим – мне всё равно. Что за дрянь вы мне колете? Она не действует. Сколько это будет продолжаться? Сколько я ещё протяну? Мои обезболивающие кончились, ваши не действуют. Почему меня кормят питательными растворами через трубки? Я хочу твёрдую пищу! Помогите мне! Я – Эдван Сёркен, пилот. Вы – лжецы! Я слышу себя»
«Иллюзия» отвечает экран. «Вы больны, Эдван. Вы не можете себя слышать. Вы передозировали обезболивающие из бортового комплекта. К сожалению, пострадали некоторые отделы головного мозга, в том числе и отвечающие за адекватность самовосприятия. Назначенный вам курс лечения оптимален. Дальнейшее применение обезболивающих ограничено. Эдван, что вы помните из прошлой жизни?»
После одного из таких диалогов к нему пришла Мария.
Кажется, было это вчера.
«Вчера» от «сегодня» в карантине отделяет приглушенный на несколько часов свет.
И вот она опять приходит.
Уже второй день.
«Что я помню из прошлой жизни? Из той, которая прошла на Земле? Всё»
Это невозможно, ответят ему. Никто не помнит свою жизнь во всей её полноте, от первого до последнего дня. По крайней мере, в области сознательного держится лишь малая часть воспоминаний.
Ничтожно малая.
Но всё же мы уверены, что наша жизнь – внутри нас.
Так ответит он.
И я уверен в том, что вся моя жизнь – внутри меня.
Так он скажет Марии.
Сегодня она сказала ему:
- Эрик нарисовал тебя. Сначала пальцем на экране – получился человечек из шаров. Потом взялся за кисточку. Он не разрешил «Нортрому» себя поправлять…
Да, этот домашний компьютер-ментор, он вечно лезет во все дела. Хотел было переключить его в режим ограниченного функционирования, да побоялся того, что за время его отсутствия Мария увлечётся очередной выставкой дизайна и забросит домашнюю бухгалтерию, которая и так последние полгода только на «Нортроме» и держится.
- …и получился почти ты. Хочешь посмотреть?
Она протягивает ему листок.
Он пуст.
Эдван кивает в ответ.
- Вылитый я! А почему так много красного? Вот нос, например…
Мария взмахивает руками, да так, что Эдван чувствует дуновение поднятого ладонями ветерка.
- Он же – эмоциональный ребёнок! Эдван, я не знаю, что ему говорить. Он встревожен, он зовёт тебя по ночам.
Он пытается успокоить её. Или сына – через неё.
Рассказывает о затянувшемся карантине. Об инопланетных инфекциях, которые никак нельзя принести на Землю. О проблеме с уникоптером, без лишних подробностей сообщая, что всё обошлось.
Конечно, могло бы быть гораздо хуже, но всё обошлось.
Главное, что он жив.
Надо немного подождать, и пусть медики делают своё дело.
Вот только с ногой что-то не так.
И почему никто не говорит с ним, кроме Марии?
Мария уходит незаметно. Так тихо и незаметно, что он не замечает её ухода.
Потом приглушенный свет возвещает наступление ночи.
Панели в стене расходятся в стороны и навстречу ему вытягивается красная эластичная трубка.
Вечерняя трапеза.
Он есть без помощи рук, жадно захватывая ртом загубник.
Он и сам не может понять, почему не пытается помочь себе руками, ведь трубку бывает трудно удержать одним лишь ртом.
Впрочем, тут и так много чего непонятного.
Вот, к примеру, ультразвуковые колебания, которые он регулярно стал ощущать в последнее время.
Трудно сказать, когда именно.
Кажется, с сегодняшнего дня.
Наверное, с сегодняшнего. Почему бы и нет?
Тонкий писк сенсоров дистанционного диагностирования, фиксирующих состояние его тела.
Вот только – он не должен был их слышать. Эти колебания находятся далеко за порогом чувствительности человеческого уха.
«А может, не уха?» говорит себе Сёркен. «При чём здесь ухо? Я слышу всем телом»
«Противно, ты ешь как животное!» раздражённо говорит другой Сёркен, который ещё не получил свою порцию.
«Посмотрю я, как ты будешь есть» отвечает тот, кто насыщается. «Не лучше меня будешь, уж поверь!»
И начинает демонстративно громко чавкать.
Другой отталкивает его и присасывается к трубе. И есть так же жадно и так же без помощи рук.
Сёркен забирается на матрас и засыпает.
Он спит спокойно. Он знает, что другой Сёркен не будет его беспокоить. Труба затянет другого, едва прекратится подача питательной смеси и унесёт его в пространство за стеной.
Ночь пройдёт спокойно.

- В тот день тоже дождь лил непрестанно…
Кольман решил, что это наиболее эффектная концовка для короткого рассказа о жизни на побережьи.
Рассказчик из него был неважный. Впрочем, он осознавал это в полной мере не только потому, что избалованные мужским вниманием дамы большого (по меркам Торканы) города не обращали особого (а подчас – и никакого) внимания на жалкие его попытки быть остроумным и занимательным, удерживая внимание собеседниц на протяжении хотя бы трёх минут, но и по той тоскливой тишине, которая воцарялась в ко всему привычной аудитории центрального офиса биослужбы от самого начала его докладов и до самого их окончания.
А ведь завсегдатаи той аудитории были ветеранами конференций, совещаний и симпозиумов, пережившими не один десяток бесконечно-тоскливых выступлений и невероятным усилием воли приучивших себя к симуляции естественнонаучного интереса даже в самых тяжких для функционирования интеллекта условиях.
Так что Кольман давно уже присвоил себе звания заслуженного мастера брадилалии и великого магистра зевоты.
И вот только тут, в этом заброшенном пустынном месте на краю Центрального плато, явно пошло что-то не так.
По счастью здесь его всегдашняя спутница-скука неожиданно отстала от него, предоставив остроумию шанс на рождение.
Второй день подряд Линда, ассистентка медика, слушала его с неподдельным интересом и даже иногда задавала вопросы, что явно свидетельствовало об ораторском успехе Кольмана, совершенно для него неожиданном.
Впрочем, причину успеха понять было несложно.
Улучив минуту в промежутке между очередным рассказов об изучении моллюсков Синего мыса и препарированием земноводных, доставленных в лабораторию биослужбы из болот, непрерывной цепочкой протянувшихся по самому краю прибрежного мира, Линда призналась (и прозвучало это именно как признание), что родилась она в небольшом посёлке, непонятно как образовавшемся чуть ли в центре плато, что пустынные края ни разу за двадцать лет жизни не покидала, хотя, конечно, очень бы хотела покинуть, да вот как-то всё не выходит, так и что и курсы медиков-ассистентов пришлось закончить без выезда в город, а ведь выезд и стажировку в центре обещали, но обошлось и без выезда, и без стажировки.
То есть фактически стажируется она теперь у Ботнера, который и должен направить отчёт о её работе в службу распределения.
И если всё сложится удачно, то…
«На Торкане нет хороших мест» мысленно ответил ей Кольман.
Вслух же произносить это не стал, дабы не отнять у бедной девочки последнюю надежду на перемену участи к лучшему.
«Хорошие места есть на Земле. Но тебе туда, милая Линда, не попасть. Будем реалистами…»
- Но ведь он не обижает вас? – спросил Кольман.
И покраснел от смущения.
«Что я несу! Совершенно не умею разговаривать с девушками!»
Линда, впрочем, не восприняла эту фразу в качестве возможного намёка на злоупотребление начальством своим положением и удалённостью от цивилизованных мест.
Она подала плечами в ответ.
- Да нет, пожалуй. Он очень требовательный, но он со всеми такой. Не только со мной. Иногда бывает грубым, но… здесь же особые условия. Он на своём месте, недаром именно его сюда направили.
Кольман скептически поджал губы.
- Ну, это в некотором смысле случайность. Просто пациент…
Он кивнул в сторону панели с экранами.
- …оказался на его территории.
Линда на это ничего не ответила.
Только произнесла с восхищением:
- Целыми днями идут дожди! Невероятно! Я один раз в жизни видела дождь. Конечно, если видео не считать. Но и то… Покапало немного. И то это не на плато было, а на границе с северной степью, где полевая группа работала. Там какая-то эпидемия началась, всю нашу учебную группу на помощь бросили…
Она зажмурилась на секунду.
- Мне потом всю ночь этот дождь снился. И облака. Серые такие, с брюшками…
- Мне дождь тоже часто снится, - в тон ей добавил Кольман.
«В кошмарах!» мысленно закончил он.
- Вот бы к океану слетать! – вслух размечталась Линда.
- Как-нибудь,.. – пробормотал Кольман, утратив временно обретённое красноречие.
И добавил обнадёживающе:
- Непременно…
Похоже, Линда не поверила ему. Лицо её стало грустным.
Она повернулась к экранам.
- Тяжело, - медленно, почти по буквам произнесла она.
Компьютер изменил настройку фокуса на одной из камер.
Серое пятно стало расплываться. Хвост скакнул из одного угла экрана в другой.
- Вот он тут, рядом. Совсем близко. За стеной…
- За тремя стенами, - поправил её Кольман. – И как минимум одна из них с усиленной с защитой.
Линда провела пальцами по лбу.
- И всё же мне кажется, что он опасен. Что он вот-вот вырвется и… даже не знаю, что сотворит. Он же сумасшедший? Тот, кем он себя воображает… это же мертвец! Это хуже, чем сумасшествие!
Красноречие ушло безвозвратно. Кольмана тяготит этот разговор.
Он начинает его раздражать.
«Глупая истерика» предупреждает он сам себя. «Сейчас начнётся глупая истерика»
- Потому я и здесь. Конечно, случай нетипичный… то есть совершенно уникальный.
«Боже милостивый, что я несу!»
- Но опасности никакой. Это всего лишь несчастное существо, которое, к тому же, ведёт фантомное существование. Скорее, за него надо переживать.
«А неплохо сказал! И как это у меня получилось?»
- Нет! – Линда качает головой. – За него не могу. После того, что он сделал с Сёркеном…

«Они предложат тебе написать письмо Марии»
Другой Сёркен неожиданно подал голос.
Почти сутки они не разговаривали.
Главный Сёркен оскорбил его, назвав тенью и призраком.
Другой обиделся и почти на сутки забился в угол.
Но теперь он решил напомнить о себе.
«Не соглашайся. Это уловка! Ничего не пиши, ничего им не рассказывай. Когда они узнают, что ты не один – нам конец»
«Тебе конец» возражает главный. «Они не обращаются ко мне с предложениями. В том числе и касательно писем. Они вообще забыли про меня. Я – самый одинокий на планете больной»
«Они предложат» настаивает другой. «Мария больше не приходит. Это пытка одиночеством. Они пытаются подтолкнуть тебя к роковому решению. Они предложат исповедь. Не соглашайся! Ты не умеешь хитрить, ты глуп и простодушен. Когда они поймут, что ты не один, то непременно решат, что ты – не тот, за кого себя выдаёшь. Они ведь не друзья нам. Они чужие. Они