- - Ты уедешь со мной? – спросил он.
- Хоть на край света! - ответила она.
Край света оказался городком N N-ской области. Баллонный газ, котелок, стены – облезлая дранка, и полная кладовка книг.
Пока контейнер был в пути, они спали на раскладушке, ели из одной тарелки, и часов не наблюдали. Не было у них часов.
Светло – лепился ремонт, темнело – и они крались в соседний двор, где набирали мешок чурок, чтоб нагреть "титан", и постоять минут двадцать под брызгалкой кривого душа.
Затем – чай. После, валетом – на раскладушку.
Она читала Мериме в мягкой обложке, он – Набокова в твёрдой. Выкуривая сигарету до половины, вторую она отправляла ему в скользящей по полу баночке:
- Лови...
Набоков падал ему на живот, и он докуривал, разглядывая пальцы её ног. Она, чувствуя это, оттопыривала мизинец, и раскладушка непременно переворачивалась вверх дном, и они тонули под ветхим клетчатым парусом в фиолетовой бездне...
Пойми они тогда, что это пыльное время неуюта и есть то самое счастье, которого им будет смертно не доставать после, то предпочли бы застыть валетом тотчас, и не жить ни секунды более.
Брат у Рублика был с самого начала. Младший он или старший - Рублик никогда не задумывался - жил с ним с младенчества на одной жилплощади по принуждению. Судьба, в коей всецело повинна их покойная мать.
Рублик занимал правую часть дома, брат – левую. Пока мать жила, дом имел один вход, а умерла, и Рублик устроил себе отдельный, чтоб лишний раз не видеть брата.
Слишком они были разные.
Рублик служил в городе, куда добирался электричкой, что было скучно и утомительно, но вечерами, умывшись и поужинав, занимался разведением дивных шпательтэйлов, взращивая для них золотую соландру в больших кадках.
Клетку для птиц Рублик покупать не стал – на единственное окно приладил железную сетку в мелкую ячею, чтоб не загромождать и без того тесную комнату.
А у брата была жена. Иногда, перед сном накормив и пересчитав дивных птиц, Рублик прислушивался к происходящему на половине брата: тот бесконечно бубнил, а жена всегда молчала.
Оленька. Прозрачное создание, от которого ночами исходило переливчатое свечение.
Да, она приходила, если брат крепко спал, посмотреть волшебных шпательтэйлов.
- Я их потому не вижу, что они так быстро летают? – хлопала Оленька ресницами.
И Рублик улыбался и целовал, целовал эти пушистые крылышки...
Однажды, что-то гулко ударило в тонкую перегородку. Словно футбольный мяч. Рублик встал на табурет, расковырял штукатурку, на миг застыл в нерешительности – так не хотелось видеть страшное...
Оленька лежала на полу с окровавленной головой.
Рублик хотел было ворваться к брату, объясниться, или даже наказать его, но струсил. Лег. Вскочил. Решил пойти в милицию, но подумал - что начнётся, поступи он так. И никуда не пошёл: шпательтэйлы беспокойства не любят.
Во сне он слышал, как приехала «Скорая» и, казалось, видел, как Оленьку выносили в клетчатом пледе огромные чёрнокрылые колибри.
На рассвете Рублик проснулся от неясного звука, и увидел сквозь решётку стоящего напротив окна брата. Облачённый в форму железнодорожника он стоял и смотрел точно ему в глаза. Так смотрели они друг на друга, не отрываясь, пока Рублик не потерял сознание.
В выходной, когда брат крепко спал, Рублик пробрался на его половину. Торопливо осмотревшись, схватил первое, что бросилось в глаза - фотографию Оленьки, и был таков.
Теперь, как только за стенкой утихал вой брата, Рублик доставал портрет единственной, любовался прозрачной сияющей кожей, длинными пушистыми ресницами, и шептал:
- Моя Оленька, моя, моя...
Она вернулась из больницы и той же ночью пришла. Рублик лежал в постели и видел, как стояла она на пороге – тонкая и печальная, сокрушаясь:
- Где же твои птицы? Где же твои птицы?
Рублик накрылся с головой и завыл...
Оленька присела возле, и спросила:
- Ты уедешь со мной?
- Хоть на край света! - ответил он.
Электричка набирала ход, убегая прочь из городка N N-ской области.
Она смотрела в окно, забравшись с ногами на лавку. Из-под ремешка сандалии выглядывал ноготок мизинца. Глаза – синева на белоснежности, вокруг - пушистые реснички-крылышки.
Тут электричка с гулом влетела в тоннель. В отражении стекол Рублик увидел вдруг пустой вагон и одиноко сидящего в нём человека в форме железнодорожника. Оглядевшись, успел увидеть снимок в своих руках, но что это было точно - фотография Оленьки, или рентгеновский снимок её черепа с продавленной височной костью, он разглядеть не успел.
