По лугам белыми щупальцами расползался туман. Ночь полноправно вступала в свои права, сменив прохладой дневной зной. В лесу о чем–то своём переговаривались ночные птицы.
Олежка, единственный сын купца Михайлы Трифонова, с упоением втягивал в себя запахи ночи, сидя на берегу реки. Его душа неслась в даль за горизонт, к неизведанному… Но отец посчитал, что с сына станется начатков знаний чтения и счёта. Олежка плакал, упрашивал отпустить его учиться, но тщетно; Михайле нужен был наследник, умеющий вести дела, а не слоняющейся с книгой и малюющий картинки. Олежка днём прилежно трудился в лавке, а ночью сбегал из дома и огородами крался в лес, к реке. Ночь волновала его, уносила в дальние дали, ах !.. если бы только не эти назойливые комары!
Но тут стало происходить что-то странное: комары пропали, а луна стала серебряной – серебряной и роняла свет пролитым молоком. Олежка, повинуясь животному страху, забился в кусты и притаился там ни жив ни мёртв, протирая руками глаза и творя крестные знамения.
Из водной глади показалась женская голова с большими синими глазами. Олежка не успел и глазом моргнуть, как она оказалась на сломанном бурей дереве, лежащем у самой кромки воды. Она нежилась в свете луны, точно под солнцем; длинные с прозеленью волосы, точёное, неземной красоты лицо; кожа её была белее белого, на шее висела перламутровая ракушка, а там, где должны быть ноги, блестел рыбий хвост.
Вдруг русалка посмотрела в ту самую сторону, где притаился Олежка и зазвучал смех, больше похожий на журчание ручья.
- Не прячься, Олежка, иди сюда, - голос был таким тонким, прозрачным и чистым, что не повиноваться ему было невозможно.
Он ощутил её влажные и прохладные руки.
- А ты симпатичный, Олежка… Хочешь жить со мной на дне? В зной мы будем спать в иле, а ночью резвиться с рыбами и греться в лунном свете, а для смеха можно попугать девок или спутать сети рыбакам.
Только тут Олежка понял, что они на середине реки, и она его держит, не давая утонуть.
- Нет, нет! – забарахтал он руками.
Голос её стал жестким, а в глазах поднялся шторм.
- Не нравлюсь я тебе?
Олежка почуял, что идёт на дно, плавать он не умел…
- Ты самая красивая! - прокричал он, захлёбываясь, и почувствовал как эти тонкие, но неимоверно сильные руки вновь его держат.
- Ты самая красивая, - опять начал он, отдышавшись, - из всех кого я видел.
Русалка смотрела на него по - детски широко открытыми глазами, а он сжал дрожащими пальцами крестик.
- Нет, с тобой никто не может сравниться, но, - он ещё сильнее сжал крест, - но крещенный я, а мне крещённому никак нельзя…
- Что ж, льстивы твои слова, но по нраву ты мне твёрдостью своей. Награжу за это, - она сорвала с шеи ракушку, а Олежка облегчённо почувствовал под ногами твердь.
- Держи, носи на шее, она счастье принесёт, удачлив будешь.
- Спасибо, спасибо милая! – прошептал Олежка и, сжимая подарок, бросился наутёк.
А она расхохоталась как водопад и прокричала во след
- Беги, Олежка, беги, а помрёшь всё равно от воды!
К её смеху прибавилась ещё сотня голосов скрипучих, резких, хриплых, пронзительных, а он бежал не останавливаясь, не оборачиваясь. Кусты и коряги цепляли его за штаны, он же твердил про себя «Отче наш»
Пятнадцать лет спустя знаменитый художник, член академии наук, Трифонов Олег Михайлович, возвращался из именья в Петербург. С той ночи всё, за что бы он ни брался выходило у него ладно, и носил он заветную ракушку на шее с нательным крестиком. Каждый год приказывал слугам бросать в ту заветную реку цветы в знак благодарности, но к воде и близко не подходил, даже в бане никогда не парился.
Олег Михайлович мирно посапывал в карете, как почуял толчок, и чуть было не вылетел вон.
- Что ты, ошалел?!- крикнул он на кучера.
- Батюшка, Олег Михалыч, - завопил в ответ Ерофей, - дык рессора лопнула.
Трифонову пришлось вылезти. Стояла поздняя осень, дул резкий ветер. Олег Михайлович зябко кутался в плащ, пока Ерофей колдовал над колесом. С серого неба полил самый наипротивнейший промозглый дождь, какой бывает только в ноябре.
- Ну что там? – почти умоляюще спросил он у Ерофея
- Ещё чуток, вы уж потерпите, - но Олег Михайлович, не желая ждать, стал помогать кучеру, и через полчаса они вновь двинулись по дороге в столицу. Художник весь оставшийся путь чувствовал себя зябко и неуютно. По возвращении домой, наскоро поздоровавшись с женой и поцеловав дочь, он потребовал горячего чая и лёг в постель. К утру у него открылся сильный жар, врач признал воспаление легких. В бреду Олежка повторял: «Вода, вода», - но когда ему подносили стакан воды, то он в страхе отпихивал его… Через четыре дня Трифонова Олега Михайловича не стало…
18. 05. 2008г, 21г.
